Доброе дело

Глава 18. Дела домашние и денежные

— Вот, Алёша, всё у меня готово, — Оленька вручила мне средней толщины укладку. — Только ты не перепутай, пожалуйста, у меня там всё по порядку лежит, как по книжке идёт, — попросила она, когда я взялся за завязки.

Да, названая сестрица наконец закончила с иллюстрациями к «Волшебнику Изумрудного города» и теперь представляла свои труды на мой суд. Слово «суд», впрочем, звучало тут не вполне уместно — ну какой же это суд, раз уж ничего, кроме восторга и полного удовлетворения её работой я высказать не смог бы, даже если б вдруг и захотел? Причём восторги мои были вызваны не только качеством самих рисунков, но и их аккуратнейшей подборкой по порядку с подписью на обратной стороне каждого, к какому месту в тексте он относится. Будучи хорошо знакомым с некоторой неорганизованностью и торопливостью, свойственными Оленьке как натуре творческой, я прекрасно понимал, что создание этой укладки не только можно, но и нужно считать настоящим подвигом.

Но с каким же довольным и даже горделивым видом стояла сестрица, пока мы с Варенькой разглядывали эти замечательные рисунки! Честно говоря, настолько она смотрелась этакой триумфаторшей, что захотелось слегка её подначить.

— И что, вот ни капельки прямо и не волнуешься? — поинтересовался я у юной художницы.

— Ну, Алёша, я же вижу, ты порядок не перепутаешь, а что мне за сами рисунки волноваться-то? — да, с самомнением у Оленьки всё просто прекрасно.

Но рисунки и правда были хороши, тут волноваться действительно не за что. Если я ничего не путаю, это третья и теперь уже окончательная версия иллюстраций, сделанных названой сестрицей к полюбившейся ей сказке. Что ж, лучше, пожалуй, и не сделать. Как Оленьке удалось сохранить присущую всем её работам (разве что кроме тех, что она делала по принятым в гимназии правилам) живость, почти избавившись при этом от обычных для неё лёгкой незавершённости и доверительно-снисходительной к зрителю небрежности, я спрашивать сестрицу не стал. Не было у меня уверенности, что она сможет внятно мне это объяснить, а если и сможет, то смогу ли я эти объяснения понять, тоже вопрос. Спишем на чудо, тем более рисунки получились и вправду просто чудесными. Что ж, не выявили у Оленьки в гимназии магическую одарённость, зато Господь не поскупился для неё на другой дар, не менее ценный и уж точно намного более редкий. Уговорить после такого отца с матушкой отпустить Оленьку со мной на встречу с издателем Смирновым мне большого труда не составило — раз уж захотелось сестрице своими глазами увидеть «того самого Смирнова, который книжки печатает», то так тому и быть.

Над псевдонимом я долго не думал — в бывшем моём мире сказку написал Александр Волков, под тем же именем выйдет она и здесь. Парадокс, однако — вроде и плагиат, а вроде и нет, имя-то одно и то же… Сложнее оказалось с авторством иллюстраций. Оленька ну о-о-очень хотела, чтобы они в книге были подписаны её собственным именем, отец и матушка такому её желанию воспротивились — невместно, мол, боярской воспитаннице художествами заниматься. Я сначала встал на сторону сестрицы, напомнив родителям, что поэт Михаил Засельский, переложивший на современный язык «Слово о полку Игореве», вообще-то аж целый княжич. В ответ я получил высказанные матушкой опасения относительно того, что по малолетству своему Оленька может неправильно воспринять известность, да и сам как-то вдруг сообразил, что если иллюстрации пойдут за авторством Ольги Савельевой, то так и истинного автора сказок открыть смогут, а если Оленька и правда, как сказали бы в моей прошлой жизни, «зазвездится», то откроют почти что наверняка. В итоге мы постановили, что пока Оленьке не исполнится шестнадцать, автором иллюстраций будет указываться некий бесполый «О.С.», а затем она сама и решит, как подписывать их дальше, если даст слово не раскрывать моё авторство. Заодно и с её заработком определились — я открою на имя Оленьки счёт в банке, куда Смирнов и будет перечислять гонорары, но право тем счётом распоряжаться Оленька получит, правильно, по достижении шестнадцати лет. Зато на карманные расходы получать сестрица будет теперь побольше. И поскольку на заседание семейного совета, где всё это обсуждалось, саму Оленьку не допустили, а её интересы защищал перед отцом, матушкой, Василием и Анной с Варварой я, мне же и поручили сообщить названой сестрице принятое по её делу решение. Такая вот семейная бюрократия, да.

Почему, спросите, на совете не встал вопрос, а меня-то с какого перепугу в изящную словесность потянуло, да ещё и в столь необычную её часть, как книги именно для детей? Да я, честно сказать, и сам не знаю. То ли привыкли мои к тому, что плохого я не придумаю, то ли приняли моё объяснение, что раз эти сказки нравятся Оленьке и нравились в своё время Татьянке (про Лиду Лапину я благоразумно промолчал, нечего при родителях и Варваре о ней вспоминать), то было бы неправильно лишать столь приятного чтения других детей, то ли просто успокоились, потому как я сразу сказал, что сказки выйдут под вымышленным именем.

Оленька постановлению высшей семейной власти, ясное дело, не особо обрадовалась, но смирилась, благоразумно рассудив, что деваться ей всё равно некуда. Вот строгий запрет на разглашение истинного авторства сказок огорчил сестрицу куда больше, и над восстановлением её душевного спокойствия нам с Варенькой пришлось постараться. Но ничего, и мы справились, и сама Оленька вроде бы поняла смысл такого подхода. Что ж, я давно подметил, что названая сестрица у меня очень даже неглупа, тем приятнее оказалось в очередной раз в том убедиться.

Раз уж я гостил в родительском доме, не обошлось и без рассмотрения и решения дел, для семьи несколько более важных, нежели наши с Оленькой литературно-художественные упражнения. Я сказал отцу и брату, что Келина управляющим принимаю и мы постановили отправить его пока что в Александров набираться премудрости у Самойлова, благо, многое из того, что сделал Фаддей Степанович на Александровском заводе, я собирался завести и у себя. Жалованье Келину я пока положил в половинном размере, но на жизнь ему всё равно хватит. Вот когда примемся ставить цеха за Рогожской заставой, тогда и будет Павел Сергеевич получать деньги в полном объёме, потому что именно тогда у него полноценная служба и начнётся — пусть завода как такового ещё и не будет, но надзирать за строительством кому придётся? Правильно, будущему управляющему. Отец и Васька такой подход одобрили, а Васька ещё и похвалил.

Да… Были, помнится, времена, когда на похвалу старшего брата я бы или обиделся, мол, издевается, гад, или призадумался — какую такую пакость он мне готовит, прячась за добрым словом. Были времена и другие, когда на Васькину похвалу я смотрел этак снисходительно, дескать, ну да, я умнее тебя, что теперь поделать. А сейчас эти хвалебные слова имели для меня уже совсем иной вес — получив опыт руководства на заводе и став главой полноценной семьи, Василий в моих глазах заметно вырос и к его мнению я теперь прислушивался пусть и не столь внимательно, как к словам отца и дяди, но всё же прислушивался. И раз он оценил мой подход к взаимодействию с управляющим, значит я и вправду поступил правильно…

… — Хм, «Волшебник Изумрудного города», стало быть, а сочинителем Александр Волков будет назван? — Смирнов посмотрел на меня как-то уж очень пристально, будто уличил в чём-то предосудительном. — Необычно, да, очень и очень необычно… Но завлекает, ничего не скажешь. Я с вашего, Алексей Филиппович, и вашего, Ольга Андреевна, позволения, просмотрю?

— Конечно, Иван Фёдорович, — согласился я, а Оленька, к которой при мне впервые обратились по имени-отчеству, аж ротик разинула, не забыв, однако, кивнуть; на произнесение ещё и каких-то слов у неё, видимо, духу не хватило.

Смирнов принялся аккуратно перекладывать листы в укладке, на некоторое время задержавшись, когда дошёл до первого рисунка. Внимательно его рассмотрев, Иван Фёдорович вернулся к предыдущему листу с текстом. Дойдя до следующего рисунка, он повторил процедуру, после чего слегка отодвинул рукопись от себя.

— Рисунки, я вижу, подобраны у вас по порядку изложения, — отметил он. — Удобно, да, весьма удобно. И кто же из вас такое придумал?

— Я, — храбро призналась названая сестрица.

— Что же, очень приятно видеть в вас, Ольга Андреевна, не только способности к изографии, но и понимание правил книжного иллюстрирования, — вместе с именованием по отчеству даже такой не отличающийся особым изяществом комплимент заставил Оленьку ярко зарумяниться и радостно сверкнуть глазками.

…Когда я попросил Смирнова о встрече в послеобеденные часы, Иван Фёдорович, привыкший решать деловые вопросы с утра, несколько удивился, но пошёл мне навстречу. Причину своего пожелания я ему решил не излагать, если, конечно, сам не попросит. Просто Оленьке хотелось явиться на историческую для неё встречу красивой и нарядной, а для этого надо же переменить форменное гимназическое платье на что-то такое более соответствующее, а таковая перемена, в свою очередь, возможна только по окончании занятий в гимназии. Ясное дело, для сестрицы это причина более чем серьёзная, для меня — не особо серьёзная, но вполне понятная, а вот как к такому отнёсся бы Иван Фёдорович, даже не возьмусь гадать.

Договорились на том, что рукопись и рисунки останутся у Смирнова, чтобы он мог более предметно с ними ознакомиться, после чего мы с ним обсудим размеры моего и Оленькиного гонораров.

— Уважаемый Иван Фёдорович, дозвольте, я вас нарисую? — набравшись храбрости, попросила сестрица, сообразив, что делу идёт к завершению встречи. — Я быстро! — умоляюще добавила она.

— Что же, Ольга Андреевна, почту за честь, — подчёркнуто серьёзно согласился Смирнов. — Только если вы и правда быстро управитесь, не откажите в любезности сделать два рисунка. Один заберёте с собой, а второй я у вас сразу же и куплю.

Оленька пробормотала что-то вроде благодарности — некогда ей на всякие пустяки отвлекаться. Забрав у меня портфель, она быстренько извлекла укладку с листами рисовальной бумаги, несколько карандашей, каучуковую тёрку и принялась за работу. Управилась она, как и обещала, быстро, и уже через несколько минут мы со Смирновым рассматривали готовые рисунки.

Да, посмотреть было на что. Даже я, привыкший уже к живости таких вот быстрых Оленькиных набросков, впечатлился, а уж Иван Фёдорович просто пришёл в восторг, усиленный ещё и тем, что вполне узнаваемый портрет родился прямо на его глазах. Выбирал Смирнов дольше, чем Оленька рисовала, остановившись, наконец, на одном. Бог знает, по какой такой причине он выбрал именно его.

— Сколько за него хотите, Ольга Андреевна? — спросил он.

— Рубль! — выпалила Оленька.

— Подписать не забудьте, пожалуйста, — напомнил Смирнов, вынимая из кармана кожаное портмоне, не так давно вошедшую в моду помесь кошелька и бумажника.

Оленька старательно вывела внизу рисунка свою фамилию и, не забыв на сей раз о словах благодарности, приняла от издателя новенький серебряный рубль. Первый в её жизни свой собственный рубль, самостоятельно заработанный.