Последний свет (Астриум-4)

Глава 25

Рука Ди дрогнула, взгляд устремился наверх — туда, откуда раздался голос. То ли завязанный на положении руки, то ли просто частично упущенный из-за неожиданности контроль ослаб и я тоже смог поднять взгляд, чтобы узнать, кто вмешался в конфликт. Хотя я и так уже подозревал, кто это.

И я оказался прав.

Птичник стоял на горизонтальной перекладине ближайшего фонарного столба, заложив руки за спину. Его словно совершенно не волновал тот факт, что опора, на которой он стоит, шириной буквально с ладонь, да еще и круглая, что вовсе не способствует удержанию равновесия, а очень даже наоборот. Птичнику, похоже, было все равно. Он стоял, не шевелясь и не качаясь, будто на ровной поверхности. Стоял и смотрел вниз, на нас.

А мы — на него.

Птичник хмурился, это было заметно даже на расстоянии в десять метров, что разделяли нас. Он смотрел на нас и хмурился, словно был разочарован тем, что происходит… Или словно пытался решиться на что-то нелегкое, что-то, что потребует напряжения всех душевных сил, заставит буквально перешагнуть через себя.

Хотя нет, все не то. На самом деле, Птичник хмурился так, словно он уже решился на это «что-то». Решился — и теперь предвосхищает последствия.

Появление Птичника, кажется, полностью выбило Дочь Ночи из колеи. Она тоже нахмурилась, и даже опустила руку. Контроль тут же исчез, и я снова оказался на ногах. К сожалению — оказался.

Как только подошвы коснулись земли, выяснилось, что Дочь Ночи вытянула из меня все возможные физические силы и я даже не смог удержаться на ногах — так и упал на колени, не в состоянии держать ноги выпрямленными. Упал — и так и остался стоять, держа тело в вертикальном положении одной лишь силой воли.

А Дочь Ночи и Птичник продолжали стоять и смотреть друг на друга, словно меж ними происходил какой-то незримый диалог, который мне не дано не то что понять — даже услышать. И, казалось, они готовы вести его вечно, словно для них перестало существовать само время.

— Уходи. — внезапно коротко уронила Дочь Ночи, то ли завершая этот диалог, то ли наоборот — начиная.

Птичник ничего не ответил, по крайней мере, вслух. Вместо ответа он просто шагнул вперед и мягко спланировал со столба на землю, словно на парашюте. Вот только у него не было никакого парашюта, и даже цепью своей он не пользовался. Просто взял и спустился, словно он способен контролировать гравитацию и ее действие на свое тело. Как минимум — на свое.

Дочь Ночи проводила его спуск угрюмым взглядом, дождалась, когда его подошвы коснулся земли, и снова повторила:

— Уходи. Здесь тебе нет места.

— Ошибаешься, девочка моя. — Птичник мягко покачал головой. — Очень даже есть.

— Это мой дом. — упрямо повторила Дочь Ночи, глядя исподлобья. — В нем нет места для тебя, ты знаешь. Ты сам так решил. Ты сам это сделал.

— И ты опять ошибаешься. Здесь больше не твой дом. Твоего дома здесь больше нет.

— И ты решил, что этого достаточно для того, чтобы вернуться? — Дочь Ночи зло усмехнулась. — Что ж, если дело только в этом, то…

И она подняла руки, развернув их ладонями вверх, как будто пыталась поднять что-то нелегкое и не очень удобное.

И обломки дома, нарезанного мною в тонкую лапшу, зашевелились на своих местах, приподнялись над черной мертвой землей и медленно полетели над ней, как объевшиеся голуби, не способные взлететь повыше. Они медленно улетали за спину Дочери Ночи и там соединялись друг с другом, занимали свои места, слипались, заново воздвигая стены в первозданном виде. Каких-то пятнадцать секунд — и дом Дочери Ночи стал таким же, каким он был до того, как я замахнулся на него своим смешным оружием, разве что сдвинулся на десяток метров, чтобы хозяйка не оказалась внутри, ведь это лишит ее визуального контакта с Птичником… А он ей, видимо, был нужен, вот они и подвинула целое здание одной лишь силой мысли.

Подумать только — я считал, что таким способом лишу ее силы и способности сопротивляться, а оказалось, что это не она зависит от дома. Это дом зависит от нее.

И не один только дом. Когда я, преодолевая чудовищную слабость, повернул голову в сторону, осматривая окружение, то оказалось, что идеальный круг пустоты, что окружал дом Дочери Ночи, сдвинулся вместе с ним. Здания, куски которых отсекло невидимым циркулем, восстановили свою форму, зато другие, новые, лишились тех же самых кусков. Это выглядело, как если бы театральный прожектор скользнул по детализированным декорациям города, смещая круг света и вырывая из окружающей кромешной тьмы новые части зданий и отдавая темноте старые.

Вот только никакого света здесь не было. Света — не было, за исключением того, что был во мне… И оказался бесполезен. Здесь была только Тьма. Даже не супер-Тьма, как лозы в центре Сайфер. Это было что-то за гранью понимания, вне всяческой системы и структуры. Что-то такое, что настолько же выше обычной Тьмы, насколько мое владение Светом выше, чем у старого меня, того, который о существовании Света даже не подозревал… А, может, даже и не настолько, может, даже и еще выше…

Это была Тьма, которая поглощает даже Тьму.

Последний кусочек антрацитовой крыши встал на свое место и Дочь Ночи удовлетворенно опустила руки:

— Доволен? Теперь ты уйдешь?

— Глупая. — Птичник слегка улыбнулся. — Я же говорил не про твой дом, как про здание. Точно так же как и ты. Мы оба имели в виду одно и то же, и ты это знаешь. Мы оба имели в виду мир. Этот мир, который стал твоим домом и был им долгое время. Но сегодня все закончится. Сейчас все закончится.

— С чего бы? — Дочь Ночи едко усмехнулась. — Столько лет ничего не заканчивалось и даже не собиралось заканчиваться, а тут вдруг закончится? Ты уже приходил ко мне с этими словами однажды. Помнишь? Практически в самом начале. И ты даже попытался совершить задуманное, помнишь?

— Конечно, помню. Я ничего не забываю, такое уж у меня проклятье. — Птичник кивнул.

— Ну и чем все закончилось? Ты сбежал. Снова. Пришел с громкими словами, с благими намерениями, рассказывал сказки, а потом — просто сбежал, как трус! Даже не начал, даже не попытался ничего сделать!

— Как трус. — Птичник повторил это спокойным голосом, даже не опустив взгляд. — Так есть. Потому что я и был трусом. Я боялся того, что собирался сделать, того, что хотел сделать. И, когда дошло до дела, оказалось, что боюсь я больше, чем хочу.

— И чего же ты боялся?

— Неизвестности. Люди всегда боятся одного — неизвестности. То, что люди знают, то, что люди понимают — того они не боятся. Это можно предсказать, а, значит, к этому можно подготовиться. Но как можно было предсказать то, что случилось бы, если бы я… То, что случилось бы.

Птичник замолчал, так и не закончив фразу.

Дочь Ночи снова едко усмехнулась:

— Так я и знала. Ну так иди тогда отсюда! Возвращайся обратно, откуда пришел, и пусть все останется так, как было! Никакой неизвестности и никаких страхов!

— Как было, не останется. Больше — нет.

— И что же изменилось? — Дочь Ночи прищурилась. — Ты больше не боишься?

— Люди не могут не бояться, даже если они лишены души. Я по-прежнему боюсь. Но теперь я знаю, что то, что я могу сделать, то, что я должен сделать — намного важнее любых страхов. Важнее самого меня, если уж на то пошло.

— И что же заставило тебя изменить свое мнение?

— Он.

И Птичник кивнул на меня.

И я даже нашел в себе силы удивиться. Немного. На секунду.

— Он? — Дочь Ночи широко улыбнулась. — Так-так-так, с этого места поподробнее, пожалуйста! Чем же он тебя так заинтересовал?

— Я не говорил, что он меня заинтересовал. Я сказал, что он заставил меня изменить мое мнение о сложившейся ситуации.

— Любопытно, как? Столько лет все, что происходило, не могло заставить тебя справиться со своими страхами, а тут вдруг один человек — и ты резко меняешь свое отношение к проблеме? Ну хорошо, пусть даже это уникальный человек, буквально человек из другого мира, как и мы оба. Но это ж единственное, в чем он уникален! Он точно такой же, как все остальные люди и не представляет из себя ничего сверхъестественного!

— И именно этим он и уникален. — веско ответил Птичник. — Он не обладает теми способностями, которому обладаем мы с тобой. Но это не мешает ему делать то, что он считает нужным. То, во что он верит, то, что, как он думает, должно быть сделано. Он не слушает чужих мнений и не принимает на веру чужие слова, он проверяет все сам. Он отправился в самое пекло для того, чтобы вылечиться от заражения, он поднял такие древние тайны, что даже я удивился, когда узнал, какой информацией он обладает. Ну и что, он остановился после того, как обезопасил себя? Нет. Он полез дальше. Он готов был схлестнуться с самым сильным противником из всех, каких только знал, и он схлестнулся. Он готов был в буквальном смысле пожертвовать собой ради одной лишь возможности спасти мир — и он жертвует. Прямо сейчас он это и делает.

— Эй, я вообще-то здесь… — слабо просипел я, потратив на это остатки сил, и закашлялся от того, что в горле запершило.

— А знаешь, что самое главное? — не обратив на меня внимания, продолжил Птичник. — Он делал это все не для себя. Поначалу — да, но лишь поначалу. Все его действия после того, как он узнал, что избавился от заражения, уже не касались его самого. Он все это делал для других. Для тех, кого, как ты и сказала, он и не знал, в общем-то. И ты правильно сказала — он действительно их практически не знал, но ему это не мешало. Ему было достаточно и того, что он с этими людьми живет в одном мире. Сначала — в мире поменьше, размером с его новую семью, с его Спектр. Позже — в мире побольше, размером со всю территорию, что осталась не подконтрольна Тьме. И его даже не останавливало то, что он сам не принадлежит этому миру, что он в нем не родился, что он, по сути, никого в этом мире не знает. Что для него нет здесь ничего родного — все это его совершенно не волновало. Он готов был выступить против фундаментальных сил природы, против законов мироздания и все для того, чтобы спасти этот не родной ему мир. Пока остальные смирились с происходящим и лишь оттягивали свой конец, он перевернул все устои и верования вверх ногами. Он добрался до легенд и вернул им статус действительной реальности. Побывал в таких местах и общался с такими существами, об одном лишь наличии которых весь остальной мир предпочел забыть, лишь бы не искать способ ужиться с ними на одной планете. И все это — ради мира, который никогда даже не был «его». Мира, которому он ничего не должен и который ничего не должен ему.

— А у него был выбор?

— Был. — Птичник кивнул. — С самого начала единственное, что у него было — это выбор. Он мог просто сдаться и покончить с жизнью, следуя кодексу светлячков, сдаться корпорациям на опыты сразу, или, желая остановить войну — позже. Он мог не лезть в лабораторию Сайфер и вообще не отправляться к казадорам. Множество выборов, каждый из которых было бы сделать легче. Каждый из которых не подразумевал бы борьбы и лишений. Но он каждый раз выбирал бороться.

Птичник поднял согнутые в локте руки и направил их ладонями от себя, словно упирался в невидимую стену:

— И, знаешь, глядя на него я тоже решил, что надо бороться. Да что там — я и до этого знал, что надо… Но у меня не хватало смелости, ты правильно сказала. К счастью, появился Лайт и немного поделился своей, которой у него в избытке, иногда даже чересчур. И, глядя на него, я понял — хватит бегать от судьбы. Даже если бы ты добилась своего и весь мир превратился в один огромный ноктус, в нем все равно остались бы две неупокоенные души — ты и я. А это значит, что рано или поздно мы бы все равно пересеклись. И, независимо от того, когда именно это произойдет, для меня это будет рано. Потому что я не буду к этому готов. Потому что не от меня будет зависеть, когда именно это произойдет. Так пусть лучше это произойдет тогда, когда это принесет пользу хоть кому-то.