Изыди, Гоголь!

Когда снаружи наконец-то раздается звук подкатившей железной телеги, так называемого "автомобиля", я благодарю сторожа за гостеприимство, отставляю чашку отвратительного чая и невольно расплываюсь в предвкушающей улыбке.

Как домочадцы встретят ожившего родственничка? Наверняка слезами, поцелуями, может, даже в ноги мне упадут. Как-никак, любимый друг, брат и сын с того света вернулся!

Со стоном петель распахивается дверь сторожки. Внутрь влетает высокий поджарый пожилой мужчина. Темный костюм-двойка, усы с проседью и форменная фуражка.

Очевидно, извозчий.

Он бегло осматривает сторожку, хмурится при виде сторожа с бутылкой водки, сидящего на тумбочке, как птица на насесте, и поворачивается ко мне.

Его морщинистое лицо разглаживается.

-- Гриша? Это правда… ты?

Я надеюсь, что это риторический вопрос.

Когда я поднимаюсь с кресла, возничий делает робкий шаг навстречу, затем тут же отступает. Его взгляд падает на танцующие у моих ног тени, лицо тотчас смурнеет. Одна рука снимает фуражку, другая тянется в карман пиджака. Надеюсь, не за осиновым колом.

Меня такое не убьет, а вот больно будет.

Возничий говорит:

-- П-прошу прощения, Григорий Иваныч, за то, что я сейчас сделаю. Сами понимаете, из разломов каждый день чудища прут, мало ли какая нечисть в вас залезла...

Его дрожащая рука выуживает пузырек с прозрачной жидкостью. Я почему-то уверен, что там отнюдь не алкоголь...

-- По дороге я заскочил в церковь, она тут рядом, -- возничий прижимает фуражку к груди и откручивает крышку. -- Коли призрак вы, Григорий Иваныч, нежить али вурдалак какой, со святой водицей сразу то понятно станет. И тогда, слово даю, мы душу вашу как надо упокоим! Простите!

С последним криком возничий с размаха поливает меня из бутылки.

За многие века жизни, особенно такой веселой, как у чернокнижника, твое тело, хочешь или нет, но обрастает мускулами, становится гибким и быстрым. Мое, к тому же, было усиленно заклинаниями.

Мое старое тело. Новое же, обладая жалким Первым магическим уровнем, тратит на одно заклинание всю ману и вообще не так давно выбралось из могилы, где пролежало неподвижно вороны знают сколько.

И я не оправдываюсь. Просто не хочу, чтобы про величайшего колдуна и Чернокнижника Запредельного уровня пошли слухи, будто бы его одолела какая-то старая усатая моль.

Мое тело отшатывается, когда уже поздно, понимает это и замирает. Теплая жидкость струится по лбу, затекает в глаза, капает с подбородка на мокрую жилетку.

Извозчий со сторожом затаивают дыхание.

Я облизываю влажные губы и задаюсь вопросом: считаются ли в этом мире чернокнижники нечистью? В моем, вот, считались.

Закрыв лицо руками, я издаю истошный вопль.

***

Гости наверняка уже ждут его, но у молодого человека на балконе важный телефонный разговор.

Он опирается на каменные перила и вглядывается в увядший сад внизу.

-- Да, отец. Конечно, нет!

Молодой человек усмехается и понижает голос:

-- Гоголи ничего не подозревают. Анна без ума от меня, гости в восторге от вечера. Все идет, как мы и задумали!

Отец грубо обрывает его, и веселая улыбка слетает с молодого лица.

-- Прости, пап. Конечно, я помню, ради чего все это. Извини, меня зовут…

Завершив разговор, молодой человек оборачивается. Служанка, стоящая в дверях балкона, пропускает его и кланяется:

-- Николай Александрович, гости с нетерпением ждут вашей речи.

Молодой человек кивает. Конечно они ждут, эти шакалы. Не каждый день случается такой мезальянс.

Прежде, чем уйти, молодой человек спрашивает:

-- Как там моя невеста?

Служанка прячет взгляд.

-- Она… не скучает без вас.

Ах, не скучает? Пусть так. Скоро Гоголям точно будет не до веселья…

Стиснув зубы до хруста, молодой человек направляется обратно к гостям.

***

Возничий испуганно охает и бросается ко мне.

-- Господи, Гриша, прости!

Мой крик боли перетекает в смех, и я отнимаю руки от умытого лица. Оказывается, святая вода неплохо освежает.

-- Видели бы вы свои физиономии! -- хохочу я.

Возничий замирает с открытым ртом, сторож крестится и прикладывается к бутылке.

Отсмеявшись, я начинаю отряхиваться от воды. Извозчий, опомнившись, достает платок и помогает.

-- Радуйся, -- говорю я ему, -- твой господин живее всех живых. Напомни-ка, как там тебя?

-- Остап, -- кивает мужчина. -- Запамятовал что ли, Гриш?

-- Я бы спросил, как дела с памятью у тебя, Остап, когда ты проснешься в гробу, тебя откопают расхитители могил, а человек, который должен был встретить тебя слезами радости, обольет тебя святой мочой.

Возничий, прижав фуражку к сердцу, кланяется:

-- Прости дурака, Гриш, ей богу, прости! Я же сам, вот этими вот руками, гроб с тобой внутри на могилу нес!

Посмотрев на свои руки, Остап вдруг шагает ко мне. На этот раз я успеваю среагировать и выставляю ладонь.

-- Предупреждаю: я с мужчинами не обнимаюсь.

Извозчий растерянно отшатывается. Затем его пробирает на хохот. Пригладив усы, он вздыхает:

-- Еще раз прости, Гриш. Никак не могу своим глазам поверить. Это правда ты?

Я прищуриваюсь:

-- А ты, кстати, напомни, кто я и чем владею.

Остап чешет макушку:

-- Дык, Григорий Иваныч Гоголь ты. Патриарх рода. Скончался на допросе у жандармов, похоронен неделю назад. Владел… владеешь родовым поместьем под Петроградом, издательством книжным, мной да Ласточкой моей.

-- Целый патриарх, значит, -- задумчиво киваю я.

В своем мире я аристократов терпеть не мог. Все потому, что безмозглые фанатики Ордена кормились именно с их рук. Аристократы вовсю пользовались этим и решали, на кого должна пасть святая кара. Чаще всего на меня.

Ревнивые муженьки никак не могли смириться, что их жены во сне шепчут имя Аластора Кроули.

Однако теперь, когда я сам стал голубых кровей, до меня вдруг снизошло откровение.

Я деловито киваю:

-- Знаешь, Остап, а ведь привилегии, деньи и власть по праву рождения -- это не так уж и несправедливо.

-- А то! -- хмыкает возничий. -- Ты, Гриш, как себя вообще чувствуешь? Тебе, может, в больничку нужно?

Я вздыхаю и тут же морщусь:

-- Мне нужно в горячую ванну. От меня несет, как от дохлой псины!

-- Понял! -- кивает Остап и спешит открыть передо мной дверь.

Однако замирает на полпути.

-- Гриш, ты, кажется, что-то говорил про расхитителей могил? -- возничий стискивает кулаки и шагает к сторожу.

-- Молю, не губите! -- вопит тот и падает ко мне в ноги. -- Клянусь, не знал, кого они раскапывать собираются! Знал бы -- костьми бы лег, но не дал!

Остапа это не убеждает. Он хватает сторожа за шкирку, но останавливаю я его только, когда он замахивается для удара.

Я говорю:

-- Будет тебе, Остапка, не видишь, человек раскаивается? Отпусти.

Помедлив, возничий повинуется. Сторож принимается благодарить меня и биться челом о пол.

Я приседаю рядом. Спрашиваю, и он называется Никифором.

-- Костьми, говоришь, ляжешь, Никифор?

Помедлив, сторож кивает. На мое лицо выползает зловещая улыбка, от которой Никифор бледнеет.

-- Так тому и быть, -- говорю я. -- Закопаешь мою могилу обратно и будешь сторожить, днем и ночью. Я оставил в ней одну вещь и не хотел бы, чтобы с ней что-нибудь случилось. А если все-таки случится, то ты останешься на погосте навечно в виде призрака сторожить уже свою могилу. Договор?

Покосившись на хмурого Остапа, сторож кивает:

-- Д-договор.

Печать гримуара на моей груди слегка нагревается. Никифор издает жуткий вопль и хватается за ладонь, на тыльной стороне проявляется клеймо должника.

Сторож поднимает круглые от ужаса глаза: до него дошло, на что он подписался. Договор заключен, и не выполнить его нельзя. Гримуар убьет нарушителя.

Благо, мне телесная смерть не страшна. Исполненные договоры увеличивают магическую силу, а когда их нарушение не грозит тебе настоящей смертью, ты перестаешь оглядываться на их количество. Это одна из причин, по которой я стал сильнейшим чернокнижником.

Правда, пока договор не исполнен, он, наоборот, забирает частичку твоей силы. Что на Первом магическом уровне весьма ощутимо.

Про договор с Марой я и вспоминать не хочу. Если бы не гримуар Ворона в ее когтистых лапах, я бы в сложившейся ситуации и пальцем о палец ради ее дочурок не ударил.

Похлопав своего нового должника по плечу, я подхожу к побледневшему Остапу. По моей просьбе он достает из кармана деньги и бросает Никифору.

-- Это чтобы костьми ложилось охотнее, -- поясняю я.

Сторож хлопает глазками, а затем, забыв о недавней боли, сметает деньги с пола и провожает нас поклонами:

-- Спасибо, Вашбродие! Мимо вашей могилки и мышь не пробежит, и червяк не проползет!

-- Кстати, посади вокруг нее терновник с крапивой, -- наказываю я. -- Так, на всякий случай.

-- Все сделаю, в лучшем виде сделаю, Вашбродие!

Покинув сторожку, мы с Остапом подходим к его "ласточке". На передней части, капоте, как подсказывает память тела, выгравировано "Москвич".

Я с интересом оглядываю черную четырехместную железную телегу с крытой крышей и стеклом. Выглядит необычно, даже стильно. За ней явно ухаживают, но след длани времени все равно заметен.

В своем мире я слышал, что механические самоходные повозки только начали разрабатывать. Я не вижу в них смысла, но для смертной моли, не владеющей заклинаниями перемещения, они, вероятно, и вправду могут сэкономить пару-тройку лет жизни.

Остап открывает для меня дверь, я забираюсь внутрь, и вскоре мы трогаемся. Ворота погоста остаются далеко позади.

Признаться, штанишки после святой воды поменять не мешало бы. Я ведь почти поверил, что это какой-то святой артефакт, какими фанатики Ордена с переменным успехом гоняли чернокнижников и меня в том числе.

Но, видимо, либо святые артефакты в этом мире не очень-то и святые, либо, что более вероятно, невосприимчивость к ним -- это еще одна особенность Божественного гримуара.

Остап что-то спрашивает, но мои мысли поглощает одна стервозная богиня, а в руке появляется ее гримуар.

Один из.

Я полагал, что ее сила заключена в одном Божественном гримуаре Смерти. Но их оказалось два. И получил я, разумеется, не тот, что мне нужен для моего Плана.

А, может, и тот.

Это еще одна проблема.

Не скажу, что я такой уж параноик. Но похоже на то, что свои воспоминания насчет некоего "плана" я для пущей сохранности догадался перенести в свой гримуар Ворона.

Загвоздка в том, что Мара отобрала его, и теперь я понятия не имею, зачем я истребил целую расу разумных, зачем позволил заключить себя в Древо Смерти, почему был уверен, что меня навестит сама Богиня Смерти и Тьмы и, главное, на кой мне сдался ее гримуар?

Поэтому я и считаю, что мой "план" провалился, каким бы он ни был.

Возможно, было бы чуть проще, если бы я еще знал главное Таинство собственной книги заклинаний -- особую пассивную способность.

В случае с гримуаром Ворона это отнюдь не бессмертие, как казалось всем колдунам и ведьмам Ковена. Немудрено, потому как Проклятых гримуаров в мире было всего два, включая мой, и Таинство того другого было как раз Бессмертие. Но свойство моего гримуара Ворона таково, что когда ты лишаешься его, то забываешь это самое Таинство.