Огненная дева для ледяного дракона

ГЛАВА 8

У самой двери спальни Ликтора я замялась в нерешительности. Я слышала шорохи его присутствия в комнате и предполагала, что он все еще переодевался, все-таки я выкупалась очень быстро.

Подглядывать нехорошо, даже если очень сильно хотелось! И вроде бы надо уйти, подождать в раздевалке, а я стояла рядом с дверью, практически впритык, и подслушивала, воображая, как Ликтор натягивал одежду на свое божественное тело. И не думала я, что могу услышать хоть что-то неожиданное.

— Ликтор, — прошептала незнакомая женщина возбужденно. Я с трудом услышала, так что в первый момент подумала, что мне либо показалось, либо это были мои собственные эмоции. — Ты ведь знаешь, я твоя и только твоя.

— Не сегодня.

— Ты меня уже несколько дней избегаешь! — возмутилась женщина, повышая тон. — Я понимаю, ты волнуешься за младшую сестру… и совершенно не понимаю твоей перемены в отношении ко мне! Почему ты стал меня избегать, Ликтор?

То ли голоса стали тише, то ли разговор закончился… я села на пол и стала ждать, пока женщина уйдет. А лучше уйдут оба, и я смогу пройти к себе. Звуки вспыхнувшей между ними страсти, точнее исключительно ее вызывающие пошлые стоны, словно в дешевой порнушке, дезориентировали меня.

Процесс затягивался, и я не знала, что мне делать. То ли порадоваться, что ранение не повлияло на его впечатляющие возможности, то ли ревновать, что какая-то незнакомка лапала его божественное тело и явно получала удовольствие от него.

Я не поняла, в какой момент все закончилось. Дверь открылась, и рядом со мной встали босые мужские ноги.

— Давно ты здесь? — спросил Ликтор обеспокоено. Я не чувствовала ни нотки злости в его голосе за то, что я подслушивала, как он… занимается личной жизнью.

Я подняла голову и посмотрела на него. В этот раз одетого в штаны и светлую рубашку с шнуровкой от круглого выреза горловины до середины грудной клетки.

— Неважно, — отмахнулась я, переживая не самые приятные эмоции. Пожалуй, я не хотела стать свидетельницей этого. Я не хотела этого слышать. — Теперь можно я пройду?

В глаза мужчине я старалась не смотреть, но его руку приняла, и он помог мне встать.

— Прости, что напугал тебя. Больше никто чужой в моих покоях не появится. Ты сможешь спокойно проходить в любое время.

— Не стоит беспокойства. Лучше о себе позаботьтесь и отдохните. Спрячьте лечение за ширмой излишнего беспокойства за сестру.

— За ширмой беспокойства?! Поясни, что ты хотела сказать!

— Состояние Цунамии больше не вызывает беспокойства, в отличие от вашего. Если вас могут попытаться сместить силой, то лучше прикинуться излишне чувствительным и беспокойным, чем проявить слабость. Я так думаю.

— В твоих словах есть смысл. Еще бы сразу звучали без всякой двусмысленности.

— Я пойду. Мне еще волосы сушить.

— Ты забыла гребень в купальне? — заметил Ликтор, и я посмотрела на свои руки. Действительно, я оставила его там и заторможено кивнула. — Иди, я принесу. Не стоит бродить попусту с мокрой головой.

Ликтор отошел в сторону, пропуская меня в свою спальню, и я поспешно пересекла ее и вошла к себе. Что-то со мной было не так. Что-то со мной стало не так после того, что я услышала, словно что-то оборвалось во мне.

Я не понимала чувств, которые испытывала, и посоветоваться мне было не с кем. Ничего подобного со мной еще никогда не происходило. Я терялась и не знала, как поступить.

На банкетке в изножье кровати лежала моя огнеупорная накидка, сложенная аккуратным квадратом. Значит тетушка Сарта была здесь. Спасибо ей за внимательность и заботу. Эта накидка связывала меня с тайной моего появления в этом мире.

Голубое платье все еще лежало на кровати и ждало, когда я надену его. Надену. Обязательно надену, как только Ликтор вернет мне гребень. Не хотелось бы снова попасть впросак, если он появится как раз в тот момент, когда я буду переодеваться.

Мужчина бесшумно вошел и вложил мне в ладони гребень, не сказав ни слова. И также молча вышел. Даже если он хотел мне что-то сказать, то моя отстраненность и опущенный в пол взгляд остановили его.

Неопределенность собственных чувств сбивала меня с толку. Хотелось то кричать с крыши самой высокой башни замка, то забиться в самый темный угол и не отсвечивать.

За плотными пудровыми портьерами, прихваченными ржаво-терракотовыми вколоченными в стену держателями, скрывался заложенный каменной кладкой проход как раз в том месте, где обычно делали балконную дверь.

Почему заложили выход на балкон? Только на этот или на все? С балкона должен открываться потрясающий вид на горные ландшафты до самого горизонта. Если бы была проблема в горном климате и низких температурах зимой, то балконы бы изначально строить не стали, правда?

Я разожгла камин, и стало намного легче. В нем лежало несколько поленьев исключительно ради декора, потому что поленья были иссохшимися и практически непригодными к растопке. Мне не нужно было тепло. Мне нужен был огонь ради самого огня. Ради моего спокойствия.

Надеть платье оказалось легко. Оно было хоть и дорогим, и казалось со стороны вычурным, но покрой был простой, без каких-либо застежек.

Тогда я села у камина, глядя в огонь как в глаза собеседника, и молчала. Я ничего не просила показывать, и огонь ничего не показывал мне. Он просто был рядом, словно добрый друг, поддержки которого мне так не хватало.

Там, в другом мире, у меня не было друзей. Даже парень появился судя по всему только потому, что у меня была квартира, а ему жить с “родоками” было “впадлу”. Мной тупо воспользовались, а я наивно поверила, что появился человек, который не считал меня уродцем и не тыкал пальцем на мои шрамы.

Сейчас ни на лице, ни где-либо еще от ожогов не осталось ни следа, но я так привыкла к ним за всю сознательную жизнь, что мое сознание само дорисовывало их, и я чувствовала неприятие, когда смотрела в зеркало. Поэтому сейчас я смотрела в огонь.

Я впала в какой-то медитативный транс, из-за чего совершенно не заметила, как в камине начал сгущаться сизый дым. Он темнел и темнел, пока угольной чернотой не дыхнул мне в лицо.

Несколько искр упало на ковер, и он вспыхнул словно спичка. Пламя перекинулось на шелковые обои, и где-то на границе сознания появилось воспоминание с урока труда в школе. Учительница говорила, что натуральный шелк не горит. Эта мысль жестко выдернула меня из транса и погрузила в другой.

Я поняла, что вокруг меня все горит. Меня парализовало от ужаса. Старые воспоминания нахлынули с небывалой силой. Зима. Тепло. Сравнительно тепло — что-то около нуля градусов. Мы приехали на дачу к каким-то то ли друзьям родителей, то ли коллегам праздновать чье-то день рождения. Я была слишком маленькой, чтобы запомнить хорошо.

В тот день все было также. Я сидела около печи в кухне и пялилась в танец языков пламени. Поленья так приятно скрипели в огне. Это действо завораживало меня. Остальные дети играли в саду, взрослые под громкую музыку напивались до изнеможения, а печная труба оказалась неисправна…

Меня окатило взрывной волной и выбросило на улицу по другую сторону дома от сада. Уже позже отец нашел меня в снегу, когда дачный домик полыхал и верещала сирена вереницы пожарных машин.

Пострадало несколько домов, больше половины участников торжества погибло и почти все получили тяжелые травмы. Разве что игравшие в саду дети отделались шоком… кроме меня. Я с ними почему-то не играла. Память отказывалась приоткрывать завесу тайны.

И вот я снова оказалась в снегу. Я всем телом чувствовала его мягкость и прохладу и не ощущала собственного тела.

— Папа… — прошептала я, с трудом открывая глаза. Он обнимал меня, прижимая к своей широкой груди, полностью погрузившись в горькие воспоминания вплоть до мельчайших деталей.

Вот только держал меня на руках не отец.

Передо мной за невысокими перилами белоснежной ограды простирались не дачные участки, а белоснежные холмы и тишина. Никакого воя сирен пожарных машин. Никаких криков и детского плача. В первую очередь детского. Взрослые тоже плакали.

— Виктор? — уточнила я. Мои глаза застилали слезы, ухудшая возможность видеть. Ликтор даже на фоне белого замка в снегу был большим белым пятном. Другим белым. Не таким, как снег. Таким, как чешуя белого зверя.

— Ликтор, — поправил меня мужчина, и было в его голосе нечто такое, что я определить не могла.

Немного придя в себя и осознав произошедшее, я суматошно взобралась на Ликтора и посмотрела из-за его плеча в комнату. Действительно, балкон. Каменная кладка пробита, а за ней все бело во льду.

— Я не виновата. Я ничего не делала. Оно само. Неисправно! — как в бреду повторяла я. — Не я! Не я! Я не виновата! Не виновата! Нет!

Ликтор силой спустил меня с плеча на колени, жестко зафиксировав меня и вжав ртом себе в грудь. Я больше не могла кричать. Я мычала ему в рубашку, дергаясь, но не предпринимая никаких серьезных попыток выбраться.

В тот раз обвинили меня. Я была одна в кухне. Сидела около печи и пялилась на огонь. Они сказали, что я полезла к поленьям и… Они сказали, что детская шалость убила их родных, их любимых… Они сказали многое из того, что преследовало меня в кошмарах еще много лет.

Отец бросил нас, не выдержав общественного осуждения. Я тогда еще лежала в больнице, а после моей выписки мы с мамой переехали в другой город, но призрак трагедии преследовал меня всю жизнь, оставив страшные шрамы практически по всему телу.

Мама была единственной, кто поверил мне. Я не играла с огнем, не вытаскивала из печи ни угли, ни горящие поленья. Я стала крайней, ведь надо же было кого-то обвинить. Чужого ребенка, оставшегося без присмотра, обвинить гораздо легче, чем признать собственную ошибку в не проведенном своевременно ремонте дачной печи.

Успокоившись, я развернулась и беспомощно хватала ртом холодный воздух, словно выброшенная на берег рыба. Слез больше не было. Истерика тоже улеглась. Эмоционально я опустела. Переживание детской трагедии вновь полностью выжрало все, что было во мне. До дна. Многолетняя выдержка и реабилитация превратились в прах.

— Успокоилась? — спросил Ликтор, когда я затихла в его руках. Мы сидели на балконе на голом полу и не страдали от холода в тонкой одежде.

Ничего не ответив, я внимательно смотрела вперед, акцентируя внимание на том, что я не там, не в детстве, а здесь, в замке, в Урбемонте.

— Камин… дыхнул золой и… — Мой голос был сиплым и слабым. Я хотела объяснить, донести о своей невиновности. Мне было важно, чтобы меня не обвинили. Снова.

— Все в порядке. Мне все равно никогда не нравился оранжевый цвет этих покоев. Такой бледный.