Бабуля-суперопекун

Глава девятая

— Я собираюсь летом подработать, — объявила я Полл через кровать, которую мы убирали.

— Вы ее только послушайте! — воскликнула Полл, хотя в доме не было никого, кроме нас.

— Просто мне иногда нужны деньги, а у тебя их не допросишься. Я не вижу альтернативы.

Я резко выхватила простыню из ее рук. Она потеряла равновесие и, ругаясь, повалилась на кровать.

— Ой, извини, пожалуйста, — приглушенным голосом проговорила я. — Я не думала, что так получится. С тобой все в порядке?

— Перестань притворяться! — Она с трудом поднялась на ноги и свирепо взглянула на меня. — Если бы я не знала тебя, я бы сказала, что ты сделала это нарочно. Не знаю, что вселилось в тебя последнее время, раньше ты была такой тихой! Откуда эта враждебность? Что еще за работа?

— Работа, которую я смогу найти после того, как сдам экзамены. Может, секретаря.

— Но ты не умеешь печатать.

— Тогда продавщицы в магазине.

— Ты не сможешь. Работа с незнакомыми людьми, которым надо угодить. Ты знаешь, что, когда обслуживаешь покупателей, непременно нужно смотреть им в глаза?

Я сделала глубокий вдох, задержала дыхание и медленно выдохнула:

— Девочки в школе подрабатывают, продавая билеты в киоске. Сидишь себе, берешь деньги и выдаешь билет. Пустячное дело. Можно сидеть с книгой, читать целый день, если захочется. Мне кажется, я могу с этим справиться.

— Какие еще билеты?

— Благотворительные, не волнуйся, все легально. Много не заработаешь, но, девочки говорят, платят сразу наличными.

Полл скорчила гримасу:

— Подумай, ты такая ранимая! В киоске, одна, ты станешь легкой добычей мошенников всех мастей. Ты привлекаешь этот тип людей, сама знаешь. Попадешься на крючок, прежде чем успеешь сообщить, что происходит.

Если когда-нибудь случится так, что Полл скажет мне: «О, это хорошая мысль, я согласна!» — я побледнею и упаду в обморок. И пробуду в коме несколько недель, а врачам придется проигрывать записи Кэрол Энн Даффи, чтобы я пришла в сознание.

Я стояла очень прямо и надевала на подушку чистую наволочку.

— Мне нужно начать чем-то заниматься, хоть чем-то. Через три недели экзамены закончатся. Что мне после этого прикажешь делать со своей жизнью?

Полл открыла рот, чтобы заговорить. Я ждала.

— У тебя еще столько лет впереди… — начала она. Внезапно внизу, у ее ног, раздался ужасный вопль. — О, наказание! — вскрикнула она. — Я наступила на Уинстона.

Я перегнулась через кровать и подняла его. Он вообще уже почти ничего не весил.

— Я наступила тебе на лапку? Бедный, бедный, тебе не очень больно? — Полл нежно гладила его поседевшую голову.

Я одну за другой осмотрела его лапы и не нашла никаких видимых повреждений.

— Он лежал на грязных простынях, и я его не заметила. Бедняжка! — Она взяла его рукой под подбородок. — Посмотри на эту мордочку: у него глаза совсем тусклые.

Мне он не показался таким уж больным, но пускай Полл посюсюкает, если ей так хочется. Я взбила подушки, подоткнула простыни со всех сторон, постелила одеяло и легкое покрывало, а Полл в это время сидела в кресле Ллойда Лума и качала на коленях собачку. Получился бы неплохой сюжет для коллекционного блюда «Верный Приятель: обратите внимание на восхитительную деталь — плетеные замшевые тапочки и оцените мастерство, с которым сделаны крошечные кисточки на изнанке кардигана».

Она подняла голову и сказала:

— Он стареет.

— Да, — сказала я.

Мы обе подумали о том, что Уинстон скоро умрет. Я не хотела, чтобы это случилось.

— Я приготовлю обед, хорошо? Праздничный пирог еще можно есть или его выбросить?

Она положила Уинстона на кровать и спустилась следом за мной. Когда я нарезала куски пирога огромным острым ножом, она вошла и шлепнула рукой по столу.

— Вот! — недовольно бросила она. — Если это так важно. Очень может быть, что зимой нам не на что будет обогреть дом.

«Хватит трепаться, — подумала я, разворачивая пятифунтовые банкноты. — Тридцать фунтов!»

— Спасибо, — пробормотала я.

Вероятно, это было мое детское пособие.

— И все-таки я понятия не имею, для чего они тебе. У тебя все есть. Нынешняя молодежь хочет, чтобы ей все поднесли на блюдечке. Когда я была маленькой, мне сшили праздничную блузку из пары маминых летних брюк, которые она не носила. Розовый шелк. И блузка была очень нарядной. А когда я стала девушкой, у меня не было ни одного платья из дорогой материи.

Один быстрый удар ножа, и я никогда больше не услышу этих историй о трудностях военного времени. Я могла бы вытереть кровь о чайное полотенце «Бейлиз» и продолжать резать пирог. И любой суд присяжных в этой стране меня бы оправдал.