Бабуля-суперопекун

Глава четвертая

— Я не могла заснуть всю ночь, — вздохнула Мэгги, бросая подсластитель в чай.

Полл покачала головой и кивнула:

— Я тоже. Совершенно не спалось. Два, три часа ночи. А я все думаю о готических элементах в «Джейн Эйр». До какой степени они помогают формировать повествовательную структуру?

— Мне не очень нравится окончание, — проговорила Мэгги.

— О, мне тоже. Возьми еще печенье. — Полл указала на тарелку.

— Спасибо. Меня раздражает религиозная параллель с историей Савла и отношение к искуплению грехов. Мне кажется, мораль здесь чересчур дидактична и слишком тесно связана с библейскими поучениями, что в конечном итоге ослабляет эмоциональный посыл произведения. Такой романтической писательнице, как Бронте, не следовало ограничивать художественную перспективу узкими рамками викторианского протестантизма. Эти два элемента диаметрально противоположны по определению.

— Дикки думает то же самое. — Полл поджала губы. — Он полагает, что это так же умно, как подавать к грудинке заварной крем.

— Он на удивление проницателен.

Когда Мэгги и Полл встречаются, они говорят о книгах, болезнях, добрых старых временах или уровне преступности. Они любят сидеть рядышком, уткнувшись в местную газету, и выбирать какие-нибудь жуткие сообщения о престарелых леди, которых прибили до бесчувствия за два пенни. Когда я нахожусь в комнате, то олицетворяю упадок общества или (если Полл в хорошем настроении) редкое приятное исключение из оного. Молодежь, какой она должна быть, если ее правильно воспитывать.

«Она замечательно разгадывает кроссворды, — гордо произносит Полл, — и всякие там головоломки».

Я молчу. В такой ситуации не стоит выказывать наличие интеллекта.

Иногда мы играем в слова на огромной разграфленной доске, но даже здесь мне обычно не везет. Если я начинаю побеждать, то это «неудивительно, ведь ты учишь английский. У меня никогда не было систематического образования». Если я проигрываю: «Как же это могло случиться, с твоими-то мозгами?» Между тем орфография Собачника — это что-то несусветное. Он пишет «цылиндер», «лотка», «лошать». Когда я начинаю оспаривать эту чушь, он клянется, что это особенности местного диалекта, а Полл кричит, чтобы я перестала к нему придираться.

Если бы жизнь была похожа на экзамены.

В реальной жизни, например, я почти всегда теряюсь в разговоре и испытываю ненависть к звучанию собственного нудного голоса. Кто-нибудь скажет: «Эй, привет, что новенького?» — и я робею, даже если это тот, кого я знаю, особенно если знаю. Я регулярно впадала в панику, когда миссис Трелфолл спрашивала, не встречаюсь ли я уже с кем-нибудь.

Я провела бог знает сколько времени, уставившись в пол и глупо улыбаясь. Но на бумаге я так же хорошо выражаю свои мысли, как и остальные. (Миссис Трелфолл, ваш вопрос, заданный как бы между прочим, отчасти неуместен, поскольку вам следует знать, что я решила избегать ритуалов спаривания, присущих двадцать первому веку, в отличие от большинства моих сверстниц. В современной Британии женщины могут вести счастливую независимую жизнь, не обремененную ложными ожиданиями патриархального общества. Так что засуньте ваши вопросы себе в задницу.)

Люди явно недооценивают экзамены как род особого спорта. Повышенный адреналин, непременная изоляция, упорядоченность экзаменационных переживаний — все это создает ощущение, будто школьный холл — это часть меня. Это удовольствие иного рода, чем то, которое я получаю от коробки шоколадных драже «Maltesers», но я классно себя чувствую, поскольку в это время могу плевать на все остальное. У меня десять А-звезд, кто бы догадался? Иногда они просвечивают на моем лбу в виде короны, но чаще всего составляют созвездие под названием «Увы и Ах».

Когда сдала последний экзамен по английской литературе, я почувствовала душевный подъем. Я блестяще разобрала «Сыновей и любовников» Лоуренса, потому что являюсь настоящим экспертом по деструктивным отношениям и всяким несбывшимся надеждам. В разгар экзамена на мой листок приземлилась оса. Она решительно поползла к первому вопросу, на который я уже ответила, потом остановилась на мгновенье, шевеля усиками, побродила по второму и отправилась в гости к Лисе Харгривз, сидевшей передо мной. У той, конечно, случился нервный припадок, потому что это была не ее оса. Это была моя оса, и она прилетела, чтобы сообщить мне, что я поступлю в Оксфорд. В конце концов подошла миссис Уиллс и прогнала ее экземпляром «Правил для поступающих».

Я выполнила задание за пять минут до конца, бегло перечла написанное, дрожа от возбуждения, потом, когда миссис Уиллс отошла дальше по проходу, вытащила из волос все заколки и встряхнула головой. Я чувствовала, что сейчас взлечу, как бумажный змей. Когда она сказала, что мы свободны, я натянула джемпер, схватила свой пластиковый пакет и почти бегом бросилась к двери. Ребекка догнала меня, и мы вышли из класса. Я думала только о булочках с беконом, которые ждут меня в столовой.

— Я совершенно не была готова к вопросу о Лоуренсе. В конце такую чушь написала, потому что не укладывалась во время. Я не успела даже перечитать, — тараторила она.

Мы обе знали, что это неправда. Просто так принято говорить по неписаному школьному кодексу.

— Я тоже, — проговорила я.

Мы спустились по каменным ступеням и проследовали мимо школьной галереи со всеми этими глянцевыми старостами и ученицами старших классов, а в самом нижнем ряду — десятком собак-поводырей в рамочках из серебряной фольги.

— Ты хотела бы, чтобы тебе вернули работу еще на час, чтобы привести все в порядок? — Ребекка оглянулась назад с убедительным выражением страстной тоски. Может, она действительно что-то напутала. — Какой вопрос по Харди тебе достался?

Теперь мы проходили по подземному коридору, ведущему к столовой. Короткие волосы Ребекки вздыбились над высоким лбом. Ее прямота иногда меня раздражает, хотя я знаю, что это глупо. И уж во всяком случае одевается она лучше, чем я. А если у нее нет достойного упоминаний бюста, то это недорогая плата за вполне приличный зад.

— Что-то о пейзаже, — я поморщилась, — «…разве мы не мухи, ползущие по огромной скатерти судьбы?»

— Повезло, ведь мы повторяли это в классе. Мне кажется, я правильно ответила на вопрос. — Она придержала дверь тонкой рукой, потом на лбу ее появилась морщинка. — Господи, хотя я ничего не знаю. Мне надо поговорить об этом с миссис Клеменс после обеда. Хочешь, пойдем вместе?

— Зачем? — Я нырнула вслед за ней в столовую; запах был будоражащим. — Все закончилось. Постарайся забыть об этом. — Я слегка подтолкнула ее в конец обеденной очереди, и мы встали у стены, в то время как семиклассницы толпились впереди. — Послушай, пока не забыла. Мне надо тебе кое-что сказать. Я думаю изменить имя.

— Твое имя? — Ребекка посмотрела на меня, как на ненормальную. — Интересно, на какое?

— На Кэт. Я хочу, чтобы с этого момента меня звали Кэт.

— Зачем?

— Ну, мне так нравится. Я считаю, что оно мне больше подходит.

— Кэт?

— Ну да, — не сдавалась я, — разве ты никогда не хотела изменить свое имя? Бекки, Бекс, Бекхэм? Ну, ради смеха?

Ребекка помотала головой:

— Честно говоря, терпеть не могу, когда люди сокращают мое имя. Ну, хорошо, если ты действительно хочешь, чтобы я называла тебя Кэт, я постараюсь запомнить. — В ее голосе послышалось легкое неодобрение. — Кэт? Кэт! А что потом? Татуировки и легкие наркотики?

Очередь продвинулась вперед, и она стала вытаскивать деньги.

Внезапно в приступе паники я шлепнула себя по бокам.

— О, черт!

— Что случилось?

— Надо же, я ушла и оставила свой пояс с кошельком в экзаменационном классе.

Я точно знала, где он лежал. Я встала и вышла, а он остался на стуле. Еще один экзаменационный ритуал, который у меня есть, это снимание пояса с кошельком. Кроме всего прочего, он мешает, когда я наклоняюсь вперед.

— Ты имеешь в виду твой поясной кошелек? — Ребекка начала рыться в сумке. — У меня достаточно денег, если ты, конечно, просто хочешь перекусить. Я могу одолжить…

— Нет, все в порядке. Мне надо пойти и забрать его, я не могу его там оставить — вдруг кто-нибудь стащит.

На самом деле такое вряд ли могло произойти. Для начала в нем было едва ли больше двух фунтов, и, что более существенно, он ужасно выглядел. Племянница Мэгги сшила его для меня, когда мне исполнилось девять и когда школьный форменный пояс-кошелек — странный предмет туалета, носимый только по причине некоего социального абсурда, стал мне слишком тесен, даже застегнутый на самую последнюю дырочку. Дома по этому поводу случилась ссора. Полл сказала, что самое безопасное — это носить деньги при себе. Я спросила, а как насчет карманов, но она заметила, что я постоянно сую руки в карманы и проделываю в них дырки. Так что племянница Мэгги сшила этот огромный поясной кошелек темно-синего цвета, и с тех пор я вынуждена его носить. Он, конечно, уродливый, но удобный, хотя я скорее отрежу себе язык, чем признаюсь в этом Полл.

Пыхтя, я устремилась обратно по подземному коридору, а затем вверх по широкой лестнице. Я проскользнула во вращающиеся двери и остановилась как вкопанная. Подробности увиденной сцены глубоко запечатлелись в моей памяти.

В дальнем конце холла гигантские красные с золотом органные трубы вздымались асимметричными зигзагами к потолочным балкам. Перед ними располагалась деревянная сцена с одинокой кафедрой, по обе стороны которой были устроены места для посетителей. За ними — ряды стульев с плетеными сиденьями, которые громко скрипели, когда на них садились.

Все это я прекрасно знала, видела раньше тысячу раз на собраниях и актовых днях, но без представшей передо мной совершенно невероятной картины.

Две девушки застыли, будто вставленные в раму высокого окна с каменной аркой по правую руку, где стулья сменялись рядами столов. Донна Френч, да, Донна Френч и Никки Хантер стояли, прижавшись друг к другу. Лицо к лицу, живот к животу, в положении, похожем на объятие, смеясь легким сдавленным смехом.

Они подпрыгнули от неожиданности при моем появлении и еще раз — когда дверь за моей спиной с шумом захлопнулась, но, как ни странно, не отодвинулись друг от друга.

— Ой! — вскрикнула Донна. На ее лице была смесь испуга и веселья.

Никки пронзительно взвизгнула и отвернулась к оконному стеклу. Донна убрала руки за спину и потупила глаза. Я видела, как они одновременно выгнули спины, и их тонкие тела извернулись в стороны в стиле произведений Ар-нуво, но я все еще не понимала. Потом раздался негромкий глухой стук, и мой поясной кошелек, обвивавший их талии, упал на деревянный пол.

Освободившись, девочки отпрянули друг от друга. Никки смущенно хихикала. Она все еще отворачивала от меня лицо, но я ясно могла видеть ее отражение в зеркале. Ее глаза расширились от ужаса, а на лице застыла глупая ухмылка.

Я все еще неподвижно стояла на месте. Донна пошевелилась первая, нагнулась и подняла пояс. Никки восприняла это как сигнал, и со всех ног бросилась вон.

— Извини, — пробормотала Донна, протягивая мне пояс и сдерживая смех. Надо отдать ей должное — она хотя бы покраснела. — Я собиралась отдать его…