Бабуля-суперопекун

Глава четырнадцатая

Уинстон храпел на вышитом покрывале моей кровати. Я сгребла его, перенесла в комнату Полл и положила на диван.

— Можешь писать здесь, если захочешь, — сказала я ему на ухо.

Потом быстро скользнула в кухню и включила чайник. Пока вода закипала, я приготовила несколько уродливых бутербродов с сыром, обрезав покрытую плесенью корочку, чего никогда не делала для Полл. Я бросила сандвичи на две тарелки с изображением Альберт-Холла, приготовила чай и погрузила все на поднос, чтобы нести наверх.

Вернувшись, я увидела, что Кэллум, сняв пиджак, что-то засовывает в его карман. Когда я появилась на пороге, он резко повернул голову. На лице его промелькнуло смущение.

— Кушать подано, — сказала я, делая вид, будто ничего не заметила. — Мне пришлось уволить дворецкого.

— О, великолепно! — Он оставил в покое свой пиджак и взял у меня чашку с чаем. — Я так ждал этого момента!

Я села на пол, прислонившись спиной к шкафу, потому что не хотела садиться рядом с ним на кровать, но он встал, держа в руке сандвич, и начал бродить по комнате, разглядывая обстановку. Он провел пальцем по ромбовидной резьбе на спинке кровати, потрогал висячие ручки на комоде, наклонился, чтобы лучше рассмотреть корешки книг. Потом остановился у фотографий и стоял там очень долго, а я в это время пыталась рукавом незаметно стереть пыль с книжного шкафа.

— Это все фотографии твоего отца?

— Ага. Видишь школу на этой карточке? Правда, это было красивое здание? Полл тоже туда ходила, когда была маленькой. Она рассказывала, что на стенах там были чучела птиц, а учительский стол стоял на возвышении. И ее били палкой за шалости, а когда там учился папа, для тех же целей учитель применял ботинок.

— Он бил учеников ботинком?

— Такими методами пользовались учителя в семидесятые. Отец получал ботинком чуть не каждую неделю. Об этом рассказала мне Кисси, не Полл: он постоянно что-нибудь выдумывал, а им это не нравилось. В наши дни сказали бы, что он был креативным парнем с богатым воображением.

— Это школа для вас, свора фашистов, — сказал Кэллум, становясь на колени, чтобы посмотреть старые отцовские долгоиграющие пластинки. — А меня, можно сказать, в один прекрасный день выгнали из школы. Они могли бы колотить меня до посинения, это бы не помогло. Я бы все равно не стал делать то, что делали остальные. Я не понимал, почему есть определенное время для рисования и математики, определенное время для лепки из пластилина и игры. Я не понимаю, почему нельзя разрешить детям следовать своим импульсам. Ведь тогда у каждого ребенка образуется мощный стимул к индивидуальным занятиям.

— И ты говорил им все это, когда тебе было семь лет?

— Ну да. То есть моя мама. Они постоянно приглашали ее зайти на беседу. И ее это все больше раздражало. В конце концов они стали называть ее плохой родительницей, неполноценной матерью-одиночкой, пока в один прекрасный день она не вывела меня из здания и не сказала: «Ты больше никогда сюда не вернешься». И я не вернулся. Это было здорово. — Он ногтем открыл футляр и вынул пленку. — Э, да здесь альбом «Human League», о котором ты мне рассказывала! — Он поднялся, шагнул к кровати и сел, все еще держа пленку. — Мама была просто классной учительницей. Она делала занятия веселыми и интересными, а в погожие деньки мы гуляли или уезжали куда-нибудь. Отец присылал нам деньги, так что ей не нужно было работать, хотя мы всегда были немного стеснены в средствах. В общем, это не имело значения, мы обходились.

Я почувствовала непонятный укол ревности, когда услышала, как он говорит о своей матери. У меня такого никогда не было.

— Моя бабушка тоже забрала меня из школы, потому что надо мной там издевались, — сказала я.

Это было правдой. Полл спасла меня тогда бог знает от чего. Может, даже от ритуального сожжения.

— Девочки бывают просто невыносимы, — сказал Кэллум, а его глаза пробегали листок со стихами. — Они все должны носить одно и то же, слушать одну и ту же музыку и все такое. В моем колледже есть девчонка, Лиззо, она неряха и немного дремучая, так она рассказывала, что в девять лет пережила ужасные унижения, потому что оставалась в стороне и не следовала общей моде.

— Они считали меня ведьмой.

— Что? — Кэллум положил альбом и взглянул на меня.

— Остальные дети в моем классе. Сначала они считали меня странной, потому что я живу с бабушкой и у меня нет ни мамы, ни отца. И еще потому, что я… выглядела не так, как они. («О, Паваротти, жирная свинья! Смотри, у нее уже титьки!») Потом кое-что произошло. Они решили, что это моих рук дело, и записали меня в ведьмы.

Я вдруг подумала: мне не стоило этого говорить. Зачем я все испортила, рассказав ему, какая я ужасная?

— Знаешь, — сказал Кэллум, — а ведь это круто!

— Совсем не круто, а очень мучительно.

— Да нет, нет, это круто! Вау. Ведьма! — Он с воодушевлением наклонился вперед. — Что ж ты натворила?

Я подумала об анисовом драже Донны. Черт. Лучше бы я молчала.

— Послушай, ты должен пообещать, что не станешь смеяться надо мной, если я тебе расскажу.

Кэллум воздел вверх руки. Высоко над его головой ветерок покачивал длинные пряди паутины.

— Клянусь, — сказал он.

Как мне было не поверить ему? Он пришел сюда, в эту комнату из прошлого века, где на стенах до сих пор висели фотографии военных самолетов, а по углам спали вечным сном мои родственники, и ничуть не смутился. Он, должно быть, видел комнаты других девочек, нормальные комнаты, но он не насмехался и не делал язвительных комментариев. Сосуд с прахом отца стоял на подоконнике за его головой. Я знала, что с Кэллумом все в порядке.

— Ну хорошо, тебе удобно сидеть? Потому что это долгая история, если рассказывать с самого начала.

— Давай с самого начала, — улыбнулся Кэллум.

— Ну ладно, раз ты этого хочешь. Так вот, там был этот парень. То есть их было много, они часто приставали ко мне и пытались вырвать книжки, схватить за пальто и все такое, но был один, Джейсон Ропер, который был на год старше всех мальчиков из нашего класса. Наверное, его оставили на второй год или что-нибудь в этом роде. Он был большим и болтливым, и выкрикивал гадости с высоты своего роста, и брызгал слюной, когда кто-то проходил мимо. («Эй, большая толстая корова, ты ненормальная, ты все еще носишь подгузники, а твоя бабушка покупает тебе одежду на барахолке!») Однажды он так разошелся, вопя, что у меня нет отца, а моя мама сбежала из дома, что потерял равновесие и упал, ударившись головой. Я просто стояла неподалеку, когда он корчился и плевал кровью. Дело в том, что какой-то ублюдок оставил там свой скейт, и он, падая, ударился лицом о его край. И вдруг одна из девчонок завопила: «Это она! Это она сделала! Кэтрин Миллер напустила на него злые чары!» Он снова скорчился, потом посмотрел на меня и заныл: «Где мой зуб?» И я услышала свой голос: «Я заставила его исчезнуть. Ты его никогда не получишь». — «Ах ты, проклятая ведьма! Я до тебя доберусь, ты уже покойница!» Я думала, он попытается меня ударить, но он бросился к туалету, роняя по дороге капли крови.

— Ну-ка, еще раз продемонстрируй этот замогильный голос. Это было на самом деле здорово. Как у настоящей ведьмы.

— Перестань, ты меня сбиваешь. О чем я говорила? Ах, да! Не знаю, зачем я это сделала, ведь это ухудшило мое положение, и остальные мальчишки не оставляли меня покое. Я была ведьмой весь тот день и следующий тоже. Раньше меня дразнили насчет моей семьи и… другого, но внезапно все стало гораздо серьезнее. Друг Джейсона Кристофер Хортон не переставал сверлить меня взглядом и даже пытался сыпануть в меня солью, когда мы стояли в очереди в столовой, потому что считал, что это убивает ведьминскую силу. Тем все и должно было закончиться, потому что через сорок восемь часов Джейсон увидел свой зуб в унитазе. Но потом с Кристофером случился несчастный случай.

Кэллум открыл рот:

— Господи, что еще произошло?

— Его сбил автобус, когда он играл в цыпленка. Он не был ранен, его просто сильно тряхнуло, и у него были ушибы и кровоподтеки. Но все обвиняли в этом меня, говорили, что подействовало мое проклятие.

— Подожди, что это за игра в цыпленка?

— Ну, надо выскочить на дорогу перед едущим транспортным средством в самую последнюю минуту. Разве у вас не играют в такую игру?

— Да нет. Значит, он обвинил тебя, что чуть не попал под автобус, когда играл в игру, участник которой бросается под машину? Брррр! Он был такой же тупой, как и его друг?

Я рассмеялась.

— Это не был класс гениев. Я стала оставлять в своей парте рисунки пентаграмм или как бы пентаграмм, потому что они больше походили на еврейские шестиконечные звезды, их проще нарисовать. Одна девочка, Джули Бери, постоянно спрашивала, где ручка от моей метлы, доставала меня на каждой перемене, просто задолбала своими вопросами. И вот однажды, когда учитель находился в другом крыле здания, усмиряя драчунов, эта Джули объявила всем, что ведьм надо закидывать камнями и бросила в меня гальку. («В следующий раз это будет булыжник, ведьма! Береги свою задницу!») И я потеряла терпение, потому что это продолжалось день за днем, и крикнула, что в течение двух недель с ней произойдет Что-то Ужасное.

Было похоже, что на Кэллума мой рассказ произвел сильное впечатление.

— Бьюсь об заклад, ты нагнала на них страху!

— Да уж. Они все притихли. Теперь смешно вспоминать, но тогда мне было не до смеха.

— Знаешь, ты мне открываешься с совершенно новой стороны. Но продолжай, неужели она умерла страшной смертью?

— Если бы. Но, тем не менее, она провела жуткие две недели. Я принесла куклу, которую сделала из кусочков материи, а к голове приклеила волосы, и показала эту куклу ее подруге. Знаешь, как бы случайно, по ошибке. Я сделала так, чтобы она увидела большую штопальную иглу, воткнутую в середину куклы.

— И это были волосы Джули?

— Да нет, конечно, откуда мне было их взять? Она никогда не приближалась ко мне ближе, чем на шесть футов. Нет, это была шерсть спаниеля Кайли. Она была примерно того же цвета, что и коса Джули. Среди девчонок разгорелись споры о том, стоит ли Джули говорить об этом учительнице и своей матери. А вдруг от этого проклятие станет еще смертоноснее? И стоит ли искать в Интернете заклятие? А две ее подружки пришли ко мне и умоляли снять заговор. Но я сказала, что раз заклинание уже произнесено, теперь его нельзя отменить. У него своя энергия, сказала я, как в законах физики. Я помню, что сказала: «Это не какая-нибудь кровавая Милдред Хаббл, это серьезно». Они чуть не описались. Если бы Джули пришла ко мне и извинилась, я бы сделала вид, что отменила заклятие, но она слишком меня ненавидела.

Мое сердце глухо застучало при воспоминании о тех днях. Было странно, что через восемь лет я помнила все так ясно.

— Самое грустное, мне действительно иногда начинало казаться, будто я ведьма.

Кэллум откинулся на кровать, его длинные ноги свесились вниз.

— Тебе и миллионам других.

— Что ты имеешь в виду?

— Сколько людей носят талисманы на счастье или стучат по дереву, чтобы отвести зло? Или напевают свою особую мелодию при виде похоронной процессии? Или обходят лестницу вместо того, чтобы пройти под ней? Лично я безумно боюсь сорок. Никогда не проходи мимо сороки, вежливо ее не поприветствовав, иначе нарвешься на неприятности. Этому меня научила мама. Все до некоторой степени верят в колдовство.