Шальная звезда Алёшки Розума

* * *

Крепкие руки, державшие за бёдра, приятно холодили пылающую кожу. Дыхание за спиной становилось всё чаще, пальцы сжимались сильнее. Завтра будут синяки… Волна острого наслаждения накрыла, как порыв шквального ветра. Мавра стиснула зубы, чтобы подавить стон. Человек сзади глухо зарычал, он не умел сдерживаться, и это доставляло ей особое удовольствие — смесь восторга и ужаса.

Чуть переведя дух, Мавра оправила юбки и обернулась. Иван тяжело дышал, опершись руками о стол. Потянулась было к его губам, но, заметив недовольную гримасу, промелькнувшую на порченом оспой лице, отстранилась — всякий раз забывала, что он не любит нежностей после того, как всё уже случилось.

Неподалёку раздались голоса, и Мавра быстро ускользнула на женскую половину.

Она любила такие приключения. Иван был на них большой искусник. Заниматься любовью в бальной зале, укрывшись за портьерой, в карете или, как сейчас, в трапезной, куда всякий миг мог кто-нибудь войти — будоражило, пьянило, делая наслаждение особенно острым и ярким.

Всё же Иван подходил ей куда больше, чем скучный на выдумку Петрушка, для которого кульминацией авантюрного приключения было прокрасться ночью к ней в комнату. Всего-то лишь раз удалось соблазнить его в парке и на них, как назло, наткнулась дура Парашка, перепугав кавалера чуть не до обморока.

Мавра бесшумной кошкой проскользнула по узкому крытому переходу и сквозь анфиладу тёмных комнат, через задние сени и галерею прошла в Елизаветины апартаменты. Вход в её собственную спальню пролегал через первую из трёх цесаревниных покоев — бывшую царицыну рукодельную, где и теперь стояли напольные пяльцы, и временами под противоречивое настроение Елизавета усаживалась здесь вместе с фрейлинами вышивать алтарные покровы и воздухи для церкви. Мавра толкнула дверь в свою светёлку и тут же услышала из одной из соседних горниц звуки, не оставлявшие возможностей для двойного толкования. За стеной кто-то горько плакал. Она шагнула в сторону Елизаветиной спальни, но тут с удивлением обнаружила, что рыдания несутся вовсе не оттуда. Изумляясь всё больше, Мавра приотворила дверь в смежную комнату, что располагалась с противоположной стороны от Елизаветиных покоев, и вошла.

Прасковья лежала уткнувшись носом в подушку и лила слёзы.

— Ты что? Обидел кто? — Мавра присела рядом и погладила ту по спине.

— Он ме-меня не замеча-а-ет! — прорыдала Парашка глухо. — Я ему… ик… а он… прости-тите, Прасковья Мих-михай… ик… михайловна-а-а…

— Кто? — изумилась Мавра.

— Алексей Григорьеви-и-ич! — И Парашка захлебнулась плачем.

Разобраться удалось не сразу, но когда до Мавры дошла суть дела, только сострадание к подруге не позволило ей расхохотаться в голос.

Нет, она и раньше замечала, что Прасковья неровно дышит к новому управляющему, но не подозревала, что всё настолько серьёзно. Словом, дело было так: Парашка подкараулила Розума в слободе и попросила проводить до дворца. Тот, разумеется, не отказал, был вежлив и почтителен, однако все приёмы обольщения, предпринятые этой дурёхой, не произвели на него никакого впечатления: разговор о романе дона Сервантеса он не поддержал, уроненный кружевной платочек не заметил вовсе и, наступив, втоптал в грязь, а на предложение прогуляться на кручу — высокий берег реки Серой — извинился, сказал, что очень занят, и, как только они оказались возле дворца, тут же ретировался.

И теперь незадачливая соблазнительница давилась слезами и икотой.

— Ну что ты за дурища! — вздохнула Мавра, когда при помощи разведённого водой вина ей удалось немного успокоить подругу. — Ну кто же с кавалерами разговоры о романах заводит? О собаках, о лошадях, об охоте — ладно! Но не о Доне Кишоте же! Батистовыми платочками разбрасываться можно лишь тогда, когда он жаждет сей платочек заиметь, а прогулки и вовсе лишнее. Тебе надо было притвориться, что ногу подвернула, чтобы опереться на его руку. А опираясь, прижаться к ней грудью. По лестнице подниматься наперёд него и, приподняв подол, ножку невзначай показать, да не кончик каблука, а повыше, лучше до колена.

Парашка глядела на неё в ужасе, точно у Мавры вдруг выросли рога.

— Ох, горе ты моё… — Достав платок, Мавра утёрла подруге лицо. — Ты не знаешь, в баню он один ходит или с нашими орлами? Я чаю, один — чураются они его. Когда будет банный день, ты последи и, как он в мыльню отправится, тоже туда ступай, дескать, полагала, там нет никого. Да только не в робе с шнурованием, а шлафрок надень, чтоб быстро скинуть можно.

— Зачем? — пискнула Прасковья, и Мавра рассердилась.

— Чтоб мыться ловчее!

— Что он обо мне подумает?

— Когда нормальный молодой муж видит нагую деву, он думать перестаёт! Не до дум ему.

— А без бани нельзя? — проблеяла подруга испуганно.

— Можно. Ночью, как во двор пойдёт, надеваешь рубаху, из самого тонкого полотна, берёшь свечу и караулишь его, лучше всего на лестнице. Как он до половины поднимется, выходишь навстречу и даёшь рассмотреть все свои прелести, да на него при том не гляди, очи долу держи, а потом внезапно «увидишь» его, споткнёшься и упадёшь ему в руки. Но тут рисково — можете оба с лестницы грохнуться.

Прасковья горестно шмыгнула носом.

— К чему, Мавруша, не люба я ему! Он всё на Лизавету смотрит, глаз не сводит!

Мавра вздохнула.

— Посмотрит да перестанет. Не надобен он ей, дурище. А мужи, они глазами любить не умеют. Им другого потребно.

— Чего? — прошептала Прасковья с ужасом.

— Того самого. Утех амурных. Коли дама холодна, оне с девками сенными утешаются. Не знаешь, твой Алёшка к холопкам хаживает?

Парашка испуганно хлопала глазами.

— Плохо, ежели хаживает, тогда он по Лизавете долго вздыхать может. А коли иноком живёт, заманить его в постелю не в пример проще будет. И тут уж от тебя зависит, станет он и дале по ней сохнуть или ты его зазнобой сделаешься. Ежели что, приходи, советом пособлю…

— Мавруша, а без этого никак?

И столько было в её голосе тоски, что Мавре сделалось жаль подругу. Она обняла её за плечи и погладила по голове, как маленькую.

— Ну ты же в монастырь не собираешься? Значит, замуж пойдёшь. А коли так, всё одно мужа ублажать придётся. Так с молодым любезником Венеру тешить куда как слаще, нежели со стариком, к коему горячности не имеешь. Ты не бойся, это не больно, а коли кавалер умелый, так ещё и нега сладостная. Впрочем, к твоему Розуму сие явно не относится. Он, поди, ещё отроком…

— А коли прознают? — шёпотом выдохнула Прасковья.

— Дурой не будешь, так и не вызнает никто. А за девство не боись, подделать его легче лёгкого. Пузырь с бычьей кровью вставишь и готово дело — невинная дева.

— Куда вставишь?

Мавра вздохнула.

— А это я тебе, касатка, после расскажу.