Сын Яздона

III

Во дворце епископа была просторная столовая комната.

По обычаю того времени, который соблюдался в больших домах, по кругу были узкие лавки и столы, а места посередине были свободные, для службы. Гости садились только с одной стороны, от стены. В этот день её с особенной заботой устроили для приёма ожидаемых гостей. Челядь внимательно глядела, чтобы белые скатерти, которые постелили, доставали прямо до самого пола.

Несколько раз ксендз Шчепан выходил смотреть, как стол был прибран и накрыт.

У конца, где с обеих сторон сходились бегущие вокруг сидения, для епископа поставили высокое кресло, устланное бархатными подушками.

Было великолепно.

Хотя щедрый и не уважающий деньги, ксендз Павел из Пжеманкова имел с чем выступить по-пански, сам по себе будучи богатым и разбрасываясь костёльными доходами, а на права на них не обращая строгого внимания.

Везде светились тяжёлые серебряные жбаны, некоторые позолоченные, ковшы и кубки, частью серебряные или оловянные, миски, длинные и круглые. У епископа еды было всегда предостаточно, а приправляли её хорошо, потому что он сам и его любимцы отличались обжорством. Охота, обильные богатства капитула обеспечили столу всего, чего только желали.

Из-за границы привезли вино, приправы и лакомства.

При новых людях, чужеземцах, легатах из Рима, которые часто наведывались в Польшу, созывая синоды и с руки папы наводя порядок в костёле, епископ, хоть выступал по-княжески, сдерживался, однако, держась в некоторых границах, не давая себе излишней свободы. Со своим собственным духовенством и приятелями он не обращал ни на что внимания, не боялся никого – делал, что пожелал, а когда пьянел, больше помнил буйную свою молодость, чем сан, к которому теперь причислялся.

Недружелюбное епископу духовенство давно уже не бывало у него, ни в доме, ни у стола. Оно не имело охоты приходить к нему по доброй воле, а когда несколько раз оно не появилось, когда приглашали, не звали его больше.

В этот день происходила необычная вещь – уже через послов знали, что противники Павла все обещали появиться.

Поэтому столы накрыли так, чтобы места для них было достаточно, по правую руку пастыря назначив сидения для тех, что были ему врагами, об этом знали.

Обеды были в то время рано, перед полуднем, стало быть, там уже с рассвета крутились. Епископ, сам открыв двери, несколько раз выглядывал, была ли по его желанию прибрана пиршественная комната… выглядывал ксендз Шчепан, совещался с ним, ходил неспокойный и мрачный, как человек, который, решась на что-то великое, рад бы как можно скорее избавиться от возложенного на него бремени.

Целый отряд противников епископа шёл под началом смелого каноника Янка, который, собрав их у себя и согрев речами, чтобы стояли мужественно, привёл с собой к епископу.

Согласно обычаю, прежде чем сесть к столу, епископ выходил в комнату, приветствовал своих гостей, разговаривал с ними… В эту предобеденную минуту каноник Янко рассчитывал в беседе всю горькую правду бросить ему в глаза.

В назначенный час, когда друзья епископа не все ещё поспешили собраться, вошёл ксендз Янко с несколькими своими товарищами и, не найдя никого, кроме гостей, держащихся от него вдалеке, мерящих его панурыми глазами, сам также со своей кучкой приступил к краю, дожидаясь выхода ксендза Павла, который, как он думал, в любую минуту должен был появиться.

Молчание, прерываемое только звоном жбанов и мисок, которые служба расставляла ещё и поправляла, царило в избе.

Воздух в ней был какой-то удушливый.

Постепенно подоспели другие приятели епископа. Появились уже все, занимая в комнате противоположный угол, вдалеке от каноника Янка, оглядывались к дверям; ожидаемый пастырь не выходил ещё. Челядь уже всю еду принесла на стол, её аромат расходился, щекоча обоняние, – а ксендза Павла не было. Ксендз Шчепан, ожидающий его у двери, в которую он должен был войти, занял место.

Протянулось это более чем, и каноник Янко понял, что рассчитывали на то, чтобы перед едой никакого разговора не было.

Они стояли так достаточно долго, когда наконец каморник отворил со стуком настежь дверь и вошёл епископ, одетый по-пански, с цепочкой на шее, с руками, покрытыми колечками, с гордым лицом, головой, поднятой вверх, со сдвинутыми бровями.

С выского порога, на котором стоял, он поглядел на собрание, чуть поздоровался с ними издалека, а, повернувшись в сторону, где стоял каноник Янко, пробормотал:

– Приветствую, ваши милости, давно не появлявшиеся у меня, приветствую!

Издевательская улыбка сопровождала эти слова.

– Ксендз капеллан Бертольд, – добавил он, – пусть произнесёт молитву.

И, не смотря уже на собравшихся, епископ пошёл прямо, занимая своё место. За ним несли позолоченный таз, кувшин, и полотенца, богато шитые.

Ксендз Шчепан с особливой заботой следил за тем, чтобы все прибывшие с Янком сели вместе по правую сторону от епископа.

Даже те, что ближе других знали Павла и видели его чаще, были поражены необычайным выражением его лица. Казалось, он постоянно сдерживается от вспышки. Жилы на его висках вздулись, руки, когда тот их мыл и снимал перстни, дрожали.

Усевшись, он опёрся на руки и уставил глаза на каноника Янка, который, мужественно сдерживая грозный взгляд, сидел спокойно.

Несмотря на шарканье ногами и шум, какой поднялся, когда гости садились, более внимательное ухо могло уловить какой-то необычный топот и хождение в сенях, точно их занимала толпа людей.

Это не обратило ничьего внимания.

Самые охочие до еды, несмотря на то, что стол издавал изысканные ароматы, мерили друг друга глазами и, точно в ожидании чего-то, – медленно, равнодушно брались за миски.

Епископ не касался ничего, налил себе вина, смочил в нём уста, поглядел вызывающе на Янка.

– Люди говорят, – начал он, – что вы думаете собираться в какое-то далёкое путешествие?

Тот, кого спросили, подумал немного, поднял голову.

– Если бы путешествие оказалось необходимостью и долгом совести, – сказал он, – почему бы мне его не предпринять? Наш капелланский сан велит нам ко всеми быть приготовленными.

Когда так начинался разговор, в комнате стало тихо и, кто как сидел, не один с рукой, протянутой к миске, – так и остался неподвижен.

– Да, – добросил Янко смело, – мы обязаны слушаться до тех пор, пока совесть позволяет.

– Совесть! – засмеялся епископ. – Это широкое поле, бродя по которому, и заблудиться можно. Любой бунт совестью составляется.

Павел, уже дольше сдержаться не в состоянии, весь покраснел и воскликнул громче, поднимая руку:

– Вы! Вы бунтуете против меня!

Каноник Янко, точно был к этому приготовлен, вовсе не смутился.

– Над вашей милостью есть также закон, – произнёс он. – Когда вождь его не слушает, солдат свободен от послушания.

Епископ, весь воспламенившись от гнева, ударил рукой о стол, аж миски и жбаны столкнулись, – но Янко продолжал дальше:

– Капитул установлен для совещания и совместного управления, он имеет свои права и привилегии. Если не все их соблюдают, не моё дело; есть, однако, такие, что будут настаивать на правах.

Когда это говорил, ксендз Янко почувствовал вдруг, что под столом был поражён в ногу чем-то колющим и ранен до крови. Не ожидая этого, он резко вскочил и крикнул. Те, что причины этого движения и крика знать не могли, были очень удивлены, издалека казалось, как бы был приступ болезни или безумие.

Епископ рассмеялся.

– Вы с ума сошли! – воскликнул он. – Смотрите сами!

Есть свидетели, что человек обезумел!

– Я?? – выкрикнул Янко, думая, что поранился о подножку и забывая о боли. – Я? Безумным, может, пожалуй, называться тот, кто на высокой должности забывает о Боге и прав Его не уважает.

– Помешанный! Помешанный! – начали повторять, точно их подговорили, ксендз Шчепан и за ним другие поверенные епископа, вытягивая пальцы к говорившему.

Поднялся один из ксендзев, прибывших с Янком, каноник Андрей.

– Если он помешан, то и мы все такие, – воскликнул он, – потому что мы придерживаемся того же, что и он, также думаем, с ним вместе дорожные саквы взять готовы, – добавил он, вспылив, – в Рим пойдём!

Не договорил он эти слова, когда, поражённый под столом в ногу, вскочил и крикнул. Упал на лавку со стоном боли.

Смех и крики раздались с другого стола.

– Вот, смотрите на явное наказание Божье, – произнёс епископ насмешливо. – Глядите! Всех их враз болезнь великая сломила… Сходят с ума, опутанные дьяволом, те что восстали против своего пастыря и пана. Явный знак, что они виновны…

– Помешанные! Помешанные! – восклицали приспешники с левого стола.

Затем третий из товарищей Янка повернулся к епископу, в воодушевлении восклицая:

– Не мы! Вы бойтесь Божественной кары! Бог терпелив, quia aeternus, допускает преступления, но за них мстит не только в вечной, но и в земной жизни.

Только оратор это произнёс, как тоже начал кричать, обе ноги под столом были поражены гвоздями. Он свернулся на лавке, поднимая их.

Ксендз Янко тем временем пришёл в себя и в свою очередь собирался взять голос, видя, что их коварным предательством в глазах всего капитула хотели сделать безумными.

Но едва он выговорил слово, когда его укололи снова, ещё больней, чем первый раз; он застонал, поднимая руки.

Другие, что пришли с ксендзем Янком, неизмерно встревоженные этим, хотели выйти из-за стола, когда их встретила судьба первых.

Кололи и раздирали им беспощадно ноги так, что смотрящим на эти мучения, движения, подпрыгивания, метания должны были показаться безумными. Они были ими от боли.

С первого стола смех, издевательские крики, тыкания пальцем повторялись всё яростней.

В зале царил шум. Епископ сидел торжествуя.

– От безумных, помешанных, прежде чем дьявол не вызволит, нет другого спасения, – сказал он громко, – только отдать их под бдительную стражу, чтобы не были вредными для людей.

Он кивнул по направлению первой двери, которая тут же открылась, и через неё пирующие увидели вооружённых тюремных стражников и епископских палачей, самую низкую челядь, писарей, батраков, которые, смеясь, с верёвками в руках, стояли, ожидая приказа.

– Связать их! В темницу! – выпалил епископ. – Закрыть на хлеб и воду, пока рассудок не вернётся.

Янко с товарищами, видя уже, какая судьба была им уготована, не говорил ничего. Он и все его товарищи, не теряя мужества, не показывая тревоги, стояли, готовые ко всему.

Это спокойствие предназначенных на мученичество людей привело епископа в отчаяние.

– Связать безумных! Связать! В подземелье! – повторял он, весь трясясь.

Стражники гурьбой вторглись в столовую комнату и с диким варварством людей, которые рады помучить вышестоящих, начали хватать ксендзев, тянуть и бить, хоть те им не сопротивлялись, не защищались от них.

Янко, который сидел ближе других к епископу, оттого, что до него нескоро дошла очередь быть вытащенным из-за стола, имел время поднять к нему руку и крикнуть:

– Великий Бог покарает тебя, пойдёшь на презрение веков, потомков! Amen!

Когда он это говорил, ему снова покалечили ноги, а палач, схватив его за воротник, вытащил стонущего из-за стола.