Сын Яздона

– Значит, пусть гниют и подыхают! – прервал его Павел с гневом.

У него была привычка, когда совершал какое-нибудь дерзкое деяние, которое должно было вызвать ужас, наперекор людям показываться публично, доказывая, что ничего и никого не боится.

В этот день также с большим двором охотников он поехал через самые людные улицы и рынок. Гмин и все те, кто встречался пастырю, обычно приветствовали его, останавливаясь и вставая на колени для благословения.

Теперь люди, вместо того, чтобы к нему сбегаться, прятались во дворы и за заборы, и никто головы перед ним не склонил, что его разгневало. Даже несколько монахов, которых издалека он узнал по одеянию: духан с красным крестом, доминиканец и францисканец, – заранее от него в дома скрылись.

В охоте в этот день, хоть любил её всегда, не нуждался для развлечения, но для оскорбления людей. Утешения этого, однако, не имел бы, мог встретиться с ними и показать лицо гордое и дерзкое.

С охоты он также вернулся быстро, потому что и та ему не удавалась; а кого встречал на дворе, бранил, гонял и каждого в чём-то упрекал.

Ксендз Шчепан даже провинился и кисло был отправлен.

Поздно ночью Вит вошёл в комнату ксендза Павла с очень печальным лицом, качая головой.

– Ну вот, – сказал он, – уже с одним, у которого были больные ноги и был слабым, приключилось плохое – час назад умер…

После короткого молчания епископ воскликнул со злостью:

– Тогда пусть его ночью вытащат и похоронят!