Вместе и врозь

Едва ли записные книжки раскроют отцовскую жизнь, едва ли позволят узнать о нем больше, чем я знаю. И все-таки я читаю их снова и снова. Эти книжки — единственно оставшийся от него капитал, который может принести в будущем какие-то проценты.

"Честные сомнения все же лучше слепоты". Альфред Теннисон.

И рядом: Пушкин провел около 8 лет вне дома и наездил 34 (!) тысячи верст…

Странно, вечные Зоины ссылки на авторитеты меня только раздражали, а записи отца не только не выводят из себя, а, напротив, заставляют думать и как-то мягко, необидно укоряют: "Серость ты, братец. Мало читал. Мало знаешь. Плохо. Смотри, пройдет жизнь в сплошной суете".

И будто бы голос отца слышу:

— Думай, мужик, думай. Сам старайся…

Говорят, раньше инженеры умнее были. Сомневаюсь, но одно представляется мне вполне вероятным — общеобразовательный диапазон выдающихся инженеров старой школы был пошире нашего. Коэффициент интеллигентности ценился когда-то дороже…

12 июля

Весь день идем вдоль Цейлонского берега. Каемка песка, дальше полоса зелени, еще дальше затуманенные дымкой горы. Главный контур возвышенностей сливается с краем бледно-голубого выгоревшего неба.

Цейлонский берег — оживленный морской проспект. Много встречных и попутных судов. Все попутные нас обгоняют. Впрочем, это и не удивительно: наша старушка построена в Сиетле в 1918 году. Учитывая это обстоятельство, мне, по возрасту младшему, полагается к ней обращаться на "вы", что я и стараюсь делать…

На палубе репетирует самодеятельность.

Выпущен очередной номер судового "Крокодила". Рисунки — ничего не скажешь — хороши, а что касается текстов — впечатление такое, будто у крокодила повыдергивали все зубы…

Кажется, у Эммануила Казакевича, если не ошибаюсь, в "Доме на площади" высказана такая мысль: дай много денег бескорыстному — и он поедет путешествовать, дай корыстолюбцу — он станет приумножать капитал.

Мне трудно говорить всерьез о глубине подобных идей, очень уж все это лежит на поверхности, но одно неоспоримо: Босфора, Адена, мимолетного видения Цейлона, ночей в Индийском океане я уже не могу промотать, проиграть в карты, кому-нибудь подарить. Больше того — ничего этого у меня нельзя отобрать, не отбив предварительно память. Это — мое!

А черта тебе в мимолетном видении Цейлона? Ну и что с того, что его горы Педроталлагала в 2524 метра высотой и Киригалаллипола в 2380 метров поглядели тебе вслед?

Ничего, конечно, если мерить жизнь единственно комфортной меркой. Но если есть в тебе хоть что-то живое и беспокойное, то и Педроталлагала и Киригалаллипола имеют особую цену, хотя бы ту, что позволяет понять смысл превосходных строчек Расула Гамзатова:

Даже те, кому осталось, может,
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить им еще сотни лет.
А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.

— Слова! — сказал бы Фурман, услышь он такие рассуждения.

Что ж, пусть так думает и так считает, это беда его, а не моя! — что он за словами ищет один только голый смысл, не признавая ни чувств, ни эмоций. Позволю сделать такое заключение: мне жалко вас, товарищ Фурман, кандидат тех или иных наук, жалко потому, что доктором в недалеком будущем вы, вероятно, станете, а Человеком — едва ли. И больше я не стану с вами спорить. Желаете знать почему? Пожалуйста: с вами спорить нельзя. Когда я говорю вам: дважды два — четыре, вы беспардонно возражаете мне, но трижды три — девять. Так что оставайтесь со своей правдой, пользуйтесь ею, желаю вам удачи! Ведь ваш бог, которому вы поклоняетесь с младых ногтей, учит: добейся удачи любой ценой и подними свой пиратский флаг над ошалевшим от "научных" фейерверков миром…

Интересно, кто формировал судовую библиотеку? Книг тут довольно много — тысяч пять томов, может, и больше. Хранятся они в плотно закрывающихся шкафах ну а дальше… дальше начинается сказка венского леса! Третий том из собрания сочинений Белинского странно соседствует со вторым и пятым томами Ирасека, рядом — "Инструкция по выкармливанию домашней птицы", "Боевой устав пехоты", "Избранное" Беранже, "Домашние олени", "Вулканы Камчатки", "Кавалер Золотой Звезды", "Лирика" Симонова и так далее, и в таком разрезе. Однако всю верхнюю полку занимает полное собрание Чехова — том к тому…

Отец любил повторять:

— Чехов говорил: "Надо себя дрессировать".

Вспоминаю эти слова в виду цейлонского берега. Странно — Чехов проходил этими широтами, ступал на землю Цейлона. Правда, ничего не написал об этом, только в письмах упоминал о своем хождении по морям и океанам. Может, не успел? А скорее из щепетильности — не мог себе позволить писать о виденном мимолетно.

Да, надо, обязательно надо себя дрессировать.

Подумать только — двадцать лет критики сочиняли глумливые рецензии почти на все написанное Чеховым, мало того — объявили бардом слюнтяев и рохлей, певцом тоски и печали! Его, который всю жизнь работал, смеялся, увлекался и больше всего на свете не переносил болтунов и резонеров…

Буду каждый день читать Чехова. Обязательно. И начну с переписки. Кстати, это лучший способ узнать писателя — познакомиться с его письмами, заметками, поглядеть комментарии и приложения, а потом, пропустив вступительно-разъяснительные статьи, начинать читать самого — вещь за вещью.

Мой рабочий журнал заметно потолстел. Каждый день я вкладываю в синюю канцелярскую папку листочек с записью температуры, влажности, давления, состояния моря и прочими подробностями, окружающими мои блоки. Кроме того, я делаю утреннюю и вечернюю запись проверки режимов работы. Открываю блок номер один, номер два и так далее и аккуратно фиксирую показания измерительных головок. Работа писарская, дурачковая работа. И толк от нее будет только потом, когда после плавания можно будет подробно выяснить, как вели себя блоки, когда появились отказы и в каких именно условиях. Все-таки нормы даны довольно жесткие — аппаратура должна выдерживать влажность свыше 80 процентов при температуре порядка 30 градусов и работать в дождь, когда выпадет до 5 миллиметров влаги в минуту, и солнечную радиацию — тысячу ватт на каждый метр терпеть…

День за днем пишу в журнал. И вот что меня злит: открываю очередной блок, фиксирую отклонение, понимаю: всего-то дел — потенциометр чуть-чуть подвернуть, и будет норма! — а про отвертку и не вспоминай. Мое дело только регистрировать отклонение и никак не влиять на аппаратуру. Это категорически запрещено. И правильно, конечно, запрещено. Для того ведь и ведутся испытания, чтобы выявить уровень надежности, определить число отказов, знать, в каких условиях они произошли… Все ясно. И все-таки, когда понимаешь, что сопротивление резко подскочило скорее всего из-за того, что ослабла пайка контакта, что в пять минут можно бы установить, какого именно контакта, и, дотронувшись паяльником, привести в норму показания контрольных приборов, руки так и чешутся…

Кто-то из великих сказал: гениальность — это терпение, терпение, стремящееся к бесконечности. Если это так, с прискорбием констатирую: гениальность во мне не ночевала…

Но я дрессирую себя и делаю все, как полагается.

Высказывать соображения относительно того, удались или не удались схемы, преждевременно, но что очевидно — корпуса исполнены совершенно бездарно. Краска вся слезла, петли проржавели, когда открываю дверки, чтобы заглянуть вовнутрь, они скрипят, как немазаные телеги; и уплотнения сделаны плохо…

Капитан уверяет, что блоки, выставленные на палубах, портят внешний вид парохода. Возразить нечего: что правда, то правда. Капитан даже предлагал произвести косметическую покраску…

Не знаю, как с точки зрения прочности, но, вероятно, полистироловая упаковка была бы для блоков куда лучше, чем нынешняя металлическая. Записывать подобные соображения в рабочий журнал не полагается, но по возвращении я обязательно скажу об этом начальству…

Мне еще предстоит организовать для одного из блоков (шестого) душ из морской забортной воды и продержать ящик под непрерывным потоком не менее суток, но это я думаю проделать ближе к дому.

Вероятно, с точки зрения профессиональной, так сказать, в плане повышения квалификации, это путешествие мне ничего не прибавит. И все-таки я доволен, что все сложилось так, как сложилось.

5 августа

С утра хмуро и болтает изрядно. Низкая облачность сулит новый дождь. Берегов не видно. Когда судно ложится на борт, рычит кингстон. Боцман с матросами наводят порядок на палубах. Он, как всегда, в бывших когда-то белыми, а нынче грязно-коричневых шортах, с устрашающим ножом у пояса, в красной косынке на голове. Ни дать ни взять — пират адмирала Дрейка! (Замполит по прозвищу Помпа, бывший военный моряк и аккуратист высшего разряда, каждый день вычитывает боцману за "экзоцицеский" вид, но старик пропускает все сентенции на эту тему мимо ушей.)

Горизонт расплывается в бело-серой мути. Где кончается море и начинаются облака, различить невозможно. Радиопеленгатор не работает. Радиолот барахлит. Локатор еле дышит, и доверять его показаниям рискованно. Штурмана нервничают.

Старший помощник успокаивает штурманов:

— А как же Колумб устраивался? Завидный оптимизм, я бы сказал. Постепенно светлеет, хотя мелкий-мелкий дождичек и не думает прекращаться.

Справа по борту великолепнейшая радуга. Занятно — радуга начинается и заканчивается в каких-нибудь двухстах-трехстах метрах от судна. К тому же радуга еще и отражается в океане, и мы идем будто в нимбе, будто в кольце! В жизни такого еще не видал. Красотища!

Стармех читает лекцию о порядке проведения очередного технического осмотра:

— Раз нам выпала карта плавать на данном, прямо скажу, весьма пожилом и плохо ремонтированном судне, то надо его беречь… и проявлять постоянно высокую техническую бдительность. Как говорят японцы: "Умереть нетрудно, жить трудней"…

Никто на всем пароходе так не надрывается, как машинная команда. И неудивительно — машина старая, запасных частей нет, кругом море. Ребята и работают на совесть, и стараются, где только можно, что-то изобрести, выдумать.

Я было сказал стармеху:

— Ну, что вы их все учите, мораль читаете, они же сами понимают и стараются…

— Понимают? Конечно, понимают, — легко согласился стармех, — только должность у меня такая: положено учить и требовать, требовать и учить!

Что было возразить?

Смолчал, подумав:

"До чего же отвратительная штука — активное занудство".

Потом я все-таки нашел случай высказаться на эту тему, правда, сформулировал свою мысль поделикатнее:

— Когда людей ругают слишком часто и слишком усердно, результат всегда один — человек озлобляется.

— Это верно, — сказал стармех. И, оглянувшись, понизив голос, добавил. — Знаешь, как я его ненавижу. — И он мотнул головой в сторону капитанского мостика. — Страшное дело — состарившаяся тупость.

Признаться, я совершенно не ожидал такого поворота и подобного откровения, и единственное, что нашелся ответить: