Сын Яздона

На следующий день с утра Лешек двинулся в лес на охоту.

Спустя два дня епископ Павел проездом заехал в Серадзь.

В замок не пошёл, остановившись у пробоща, который, согласно обычаю, должен был обеспечить прокурацию, то есть еду для пана, коней и собак. Епископов и духовных лиц высшей степени прокуровали так приходы и монастыри, а не раз, когда достойный пан ехал с большим двором, отдыхал дольше, объедал страшно пробощей и монахов.

Епископ Павел задржался тут только на короткий отдых.

Он насмешливо спросил о князе.

Пробощ потихоньку рассказал что случилось. Павел прикинулся очень удивлённым, но вскоре начал смеяться над Лешеком, признавая правоту своей жены.

– В Кракове порадуются! – воскликнул он. – Княгине Кинге одной монашкой станет больше, а что если русинка себе отдельный монастырь захочет заложить?

Епископ немедленно отправил посланца в Краков с донесением о Серадской истории, чтобы и там в большой колокол на неё ударили. А били так громко, что эта сцена отозвалась в даже поздних хрониках, переписываемых духовными лицами.

Князь Болеслав, когда ему о том донесли, сильно разволновался, заломил руки, встревожился за Лешека и Грифину, побежал к княгине с жалобой. Никто в этом не догадался о работе ксендза Павла.

Княгиня приняла эту новость спокойно, приписывая поведение Грифины не супружескому спору, но женской набожности и призыву к монашеской жизни, которая для неё была единственным счастьем на земле. Она сама по ней вздыхала.

Она подняла глаза на мужа и сказала:

– Счастливая Грифина! О, если бы мне также можно было сбросить это платье, оставить твои дворцы, пойти, как она, закрыться в монастырских стенах.

Болеслав, который в жене почитал благословенную при жизни женщину, склонил голову в молчании и добавил грустно, вполголоса:

– И ты капельку будешь это ждать, моя милая и святая пани. Я, что закрываю тебе дорогу к счастью, уйду с неё скоро, и ты поступишь, как хочешь.

Княгиня опустила глаза – молчали. Болеслав в душе и на племянника гневался, что жены удержать не сумел, и на Грифину, что осрамила его сына.

В тот же день прибыл Жегота Топорчик с неким сообщением, мол, взятым из уст самой княгини Грифины, что всё это произошло по наущению и совету епископа Павла. Болеслав весь задрожал – чувствовал, что этот удар был нацелен против него.

Терпеливый и прощающий вины, он за короткое мгновение поддался гневу. Из уст его вырвалось:

– Уже достаточно натворил этот епископ! Достаточно! Пора бы наказать его!

Жегота подхватил быстро:

– Милостивый пане, только отдайте его нам… на нашу волю. Кивните! Мы положим конец его беззакониям. На нём уже достаточно грехов, а люди точно рассказывают, что он связался с твоими неприятелями, с Литвой и язычниками и заговоры устраивает. Не запрём мы его – приведёт этих дружков своих на наши земли.

Жегота ждал кивка. Болеслав, однако, сдерживая свой гнев, никакого знака ему не давал, раскрыл руки, посмотрел в небо.

– Милостивый пане! Приказывай! – настаивал Топорчик.

Он долго ждал ответа.

– Не прикажу и не запрещу! – сказал наконец князь, быстро удаляясь.

Жегота потёр руки, сразу побежал с доброй новостью к брату.