Сын Яздона

Тот смелый, ни чем не дающий себя сломить епископ, который бросался на князей и панов, который не уважал ничего, для которого не было ничего святого, – почувствовал в этом взоре, как бы всю силу ада, мощь дьявола, силу более опасную, чем была у него, – власть греха, в котором жил.

Дрожащей рукой он провёл по лицу, отгоняя этот навязчивый кошмар, желая силой обратить взгляд к алтарю. Глаз повернуть не мог – онемели. Женщина стояла как каменная, глядя на него, и глаза её говорили:

– Ты полюбил меня и грех… грех не выпустит тебя из своих когтей. Стою и пойду везде за тобой. Ты мой! Ты моя жертва! Ад ждёт нас обоих, потому что он нас обвенчал.

В эти страшные минуты какой-то галлюцинации монашка превратилась у него в чудовище, волка, стоящего на двух лапах, с открытой кровавой пастью, с глазами, сверкающими огнём.

Чудовище улыбалось, издеваясь над ним, вытянув острые когти. Призрак исчезал и женщина возвращалась снова.

Её красота менялась, прояснялась, рассеивалась и вдруг перевоплощалась в облики чудовищные и страшные. Ему казалось, что слышал пение и вой, стон и смех… Пот холодными каплями стекал по лицу епископа, и когда дьяконы принесли ему служебник, чтобы поцеловал его, он не смел его коснуться губами. Ему показалось, что вместо служебника перед ним раскрытая кровавая волчья пасть и розовый рот монашки, в котором скрежетали белые зубы. Эта пытка продолжалась век.

Когда он должен был подойти к алтарю, этого сильного мужа должны были почти поднимать на руках дьяконы, так качался, ослабевший, и своими силами идти не мог. Он повернулся с благословением к народу… напротив постоянно стоял этот волк и женщина… Дрожащая рука вместо креста сделала грозное движение. Сознание его покинуло.

Эта слабость удивила епископа, который, вернувшись в ризницу, дал раздеть себя, не говоря ничего, только испуганные взгляды бросал по кругу, судорожно вздрагивая и на заботливые вопросы ксендзев не в состоянии даже ответить.

Тихо говорили и разошлась весть, что был болен. Прямо из костёла он приказал везти себя к себе домой. Костёльный двор был ещё полон людей, которые, выходя с богослужения, стояли вокруг разговаривая и оглядываясь.

Когда, держа под руку, выводили епископа, который постоянно ещё с тревогой оглядывался, те, что никогда больным и даже уставшим его не видели, сильно удивились.

Это толковали по-разному. Некоторые духовные лица, люди набожные, говорили, что Бог ему у алтаря каким-то знаком сделал замечание.

Карета епископа, которой предшествовало распятие, двинулась от костёльных ворот, – а ксендз Павел неспокойно рассматривал толпу.

Тут же у дороги, рядом с одетым в доспехи пожилым мужчиной с седеющими усами, стояла женщина в чёрном одеянии, похожем на монашеское. Стояла, будто ждала, чтобы приблизилась карета.

Епископ уже увидел и узнал её издалека, тревога охватила его снова, он хотел крикнуть челяди, чтобы разогнала сборище, но уже было слишом поздно. Он тут же оказалася с глазу на глаз с Бетой, которая уставила в него пылающий, гневный взгляд. Подняла белую стиснутую руку кверху и в присутствии всех погрозила ею епископу. Её белые зубы сжались, точно хотела укусить. Стоящий при ней вооружённый муж силой схватил её под руку и должен был использовать всю силу, чтобы разгорячённую женщину чуть оттащить в сторону.

Павел не мог сдержаться, чтобы не обернуться, и увидел её за собой, она ещё металась, точно хотела за кем-то гнаться.

Может, мало кто из людей это заметил, а никто себе толком объяснить не мог. Женщину принимали за сумасшедшую, её грозные движения – за отчаянную просьбу; но епископ вернулся такой потрясённый встречей в костёле, что, усевшись уже в свою каморку, он долго ещё дрожал, не в состоянии вымолвить ни слова.

Наглость девушки раздражала его и унижала.

Ему было мало дела до людских языков, не скрывал того, что делал, часто специально бросал вызов неприятелю, но так публично подвергнуться жестокому поношению мстительной женщины, вечно бояться встречи с ней, – даже превосходило его силы.

Какой-то суеверный страх, а скорее первая мысль о Божьей мести овладела его умом. Видение этой женщины, которая меняется в волка, её злая, насмешливая, мстительная, улыбка пронимали его дрожью.

Послали за Зоней, которая вбежала тыльными дверями, не предвидя, зачем он мог приказать её позвать в неурочный час.

Она нашла его за столом, вытирающим пот со лба, с синим лицом, с глазами, налитыми кровью.

Некогда красивые его черты, уже несколько лет как значительно изменились. Их линии характерно разлились в какое-то болезненное вздутие, щёки были опухшим и отвисшими, под глазами тяготели раздутые шишки; взгляд имел дикий, белки почти все налились кровью.

Верханцева должна была ждать, пока он к ней обратиться.

– Дьявол! Проклятая! – начал он прерывистым голосом. – Эта бесова дочка… Бета! Смотри же… она здесь. Была сегодня в костёле замка… стояла специально передо мной… как вкопанная… на протяжении всей мессы. Заступила мне дорогу… грозила кулаками. Убить прикажу эту…

Зоня аж к земле припала, иммитируя испуг. В действительности она была рада, что её месть за убитого мужа была так успешна.

Она кричала:

– А! А! Иисус наисладчайший…

Едва могла скрыть свою победу.

– Она! В замке? Откуда взялась?

– Прикажу схватить её! Искать, вывезти! – воскликнул епископ. – Вит пусть идёт, следит и с камнем на шее бросит проклятую ведьму в Вислу. Убить её, утопить!

– А где же её искать? – прервала Верханцева хитро. – Город большой, где-нибудь спрячется…

– Ты, Вит… вы должны найти её! Послать людей! – крикнул Павел. – Одна такая негодяйка, чтобы упрекала и грозила.

Говорил он это и метался. Услышав крик, Вит, который всегда имел свободный доступ, вбежал в каморку. Епископ повернулся к нему.

Вит, хотя молчал, знал уже, где была Бета.

– Этот бес, этот бес! – возмущался Павел. – Она вступила на мою дорогу… была в костёле и на кладбище.

Полкоза сделал гримасу, так что его отвратительное лицо приняло выражение ещё более чудовищное, чем обычно.

– Распутница! – воскликнул он. – Верит в то, что ей дал опеку полубрат, или псубрат Кжижан, коий находится у князя в замке. Она там у него, я уже знаю!

Епископ начал остывать; кивнул Виту, чтобы приблизился.

– Иди к этому Кжижану, – воскликнул он, – скажи ему, пусть держит её, коль хочет, но как пса на привязи… Покажется мне на глаза, пусть знает, что моя рука и в замок дотянется. Убить прикажу… схватить из-под носа князя.

Вит, слушая это, невольно покачал головой, как бы не верил.

– Сделаю это! – подтвердил Павел, хмурясь.

– Это было бы трудно! – отпарировал Вит. – В замке их больше, чем нас всех, и бдительные.

Не обращая на это внимания, епископ добавил:

– Пригрози Кжижану, слышишь! Силой или иначе я своего добьюсь.

Полкоза потирал голову.

– Такое дело, – отозвался он, – лучше бы бабе, чем мне, доверить. Кжижан сердитый, я тоже, от слова к слову, без шишек бы не обошлось.

Верханцева быстро вставила:

– Только меня туда не посылайте! Я не пойду!

– Тогда пошли дьявола! – крикнул епископ злобно. – Делайте, что хотите, чтобы я от этого дьявола свободным был!

Приближалось время, когда епископ должен был показаться гостям. Сделав лицо так, чтобы гнева на нём видно не было, он вышел мрачный.

Вит и Верханцева остались в коридоре, поглядывая друг на друга.

– Ну, – буркнул Полкоза, – думайте, что делать…

– Не моё дело, – отпарировала Зоня, – ты голову напрягай. Я знать не хочу.

И, ударив дверью, она выскочила. Она давно не была так счастлива.

– Ха! – воскликнула она в духе. – Пришёл наконец мой час, то, что я давно ждала. Пусть теперь разбойник бесится. Я думаю, что ни Вит и никто её не коснётся. Будет стоять у него в глазах, будет переступать дорогу. Не найдёт от неё покоя.

Поделом тебе!

Епископ, оказавшись в кругу своих приятелей, почувствовал себя свободнее, к нему вернулись его смелость и развязное настроение.

Он шёл к столу, подбадривая, чтобы все были друг другу рады. Его рот не закрывался, а так как о том, что его задело, говорить не мог, приступил к своим излюбленным издевательствам над князьями, их обычаем, двором, над Лешеком и женой его. Ему помогали другие, кто что мог добавляя про князя Болеслава и тех, кого они больше любили.

Самые большие, однако, неприятели князя не много могли его упрекнуть, государь был набожный, тихий, справедливый, хоть не всегда легко видел, что было правильным.

Жаловались, что его легко было подкупить, но этот мнимый подкуп не означал никакого подарка, только смирение и доброе слово, пробуждающее милосердие.

Не смели его также упрекать в отсутствии рыцарского духа, потому что, хотя столько раз ему приходилось скрываться от татар, не имея сил выступить против них, в экспедиции на Яцву, в которой он истребил всё это племя, дал доказательства великого мужества и стойкости.

У стола епископа те, кто сам подстрекал к тому, чтобы Топорчиков сурово наказали, теперь кричали на Болеслава, что он отдал их в жертву и держал в заключении, хотя сам им приказал совершить нападение.

Епископ радовался, что краковских землевладельцев этот поступок оттолкнёт от Пудика. Говоря о монастырской жизни на дворе, они с иронией улыбались.

Среди шумных разговоров и издевательств, гомона пира Павел вскоре забыл о своём страхе.

Прежде чем упал вечер, Зоня, завернувшись в ткань, которую так надела на голову, чтобы лица видно не было, осторожно выскользнула со двора и побежала в замок. Там ей нетрудно было узнать, в какой комнате Кжижан жил со своей мнимой сестрой.

У полководца было две комнаты и каморка на верху. Из тех одну должен был отдать Бете, которая в первый вечер заперла дверь, соединяющую комнаты. Кжижану, надеявшемуся, может, на более близкое сожитие, пришлось это стерпеть, обещая, что со временем это изменится.

Бета принимала его опеку, но приближаться ему к себе не давала. Вояка, очень суровый со слугами, с женщиной был послушным, крутил усы, опускал голову и шёл прочь, когда его прогоняла. Крика не выносил… Уже чувствовал, что беду себе купил, но сходил с ума по этой безумной.

Увидев перед собой Верханцеву, которая несла воспоминание о епископском доме, Бета вскочила с кровати. Глаза её горели сатанинской злобой.

– Что вы наварили? – начала вдова, наклоняясь к ней. – Епископ вернулся домой из костёла, только и знает, что бить, убивать и резать…

На лице Беты блестела радость.

– Это только начало! – сказала она, задыхаясь и сдавливая себе грудь. – Вот, это ещё ничего. Всякий раз, как он придёт в костёл, найдёт меня, между Богом и собой… в другом мире найдём друг друга также, на дне ада. Он погубил меня, я погубить его должна. В Писании указано: Око за око, зуб за зуб! А я скажу: ад за ад! Дьяволы возьмут меня – а я его!

Зоня набожно крестилась, постоянно слыша имя злого духа, чтобы прогнать его от себя. Её набожность так хорошо ладила с желанием мести, что она ставила свечи перед святыми, чтобы ей помогали…

– Тихо, тихо же! – сказала она. – Не вызывайте так дьявола! Достаточно! Вы, верно, имеете право не прощать ему! Он вас сделал несчастной. Да, он и меня вдовой сделал.