Внутри мужчины. Откровенные истории о любви, отношениях, браке, изменах и женщинах

Трус

Глядя на человека, совершенно невозможно знать, что было у него в прошлом. И часто — не нужно.

Наша работает SEO-менеджером, по вечерам пьет пиво с друзьями и любит фильмы с Робертом Де Ниро. Он среднего роста, носит часы на левой руке и джинсы. А еще он десять лет назад изнасиловал девушку, но помнит об этом до сих пор, как будто вчера. Это его личная гематома прошлого, с которой он вынужден справляться в полном одиночестве. И тем сильнее она болит, чем старше становится его дочь.

Мы встретились в общественном месте, при дневном свете и в лучах солнца. Я была в черном пальто и темных очках, он — в куртке и синей шапке. Сидя за круглым столом на открытой террасе ресторанчика, мы были странной парой. Охранник искоса поглядывал на нас и что-то бормотал себе под нос. Официантам было наплевать: мы сделали неплохой заказ, и это все, что их интересовало.

Я не торопилась доставать диктофон. Мне все казалось, что это неправда и сейчас он объявит, что пошутил надо мной: не может же человек, у которого есть ямочки на щеках и десятилетняя дочь, кого-то изнасиловать.

Или может, но точно не скажет об этом вслух. Женщина во мне сильно хотела, чтобы это было неправдой, а мужское альтер эго предвкушало встречу с ублюдком, которому можно будет с чистой совестью отбить почки. Я все волновалась и гадала, как оно на самом деле, а Паша молчал.

— Ты уверен, что хочешь рассказать мне это?

— Да.

— Просто… я понимаю, что признаваться в своих пороках тяжело.

— Тамрико, а ты когда бралась за этот проект, чего хотела? Чтобы мужчины рассказывали тебе про сложный выбор наряда по утрам? Или про неудачные попытки похудеть?

— Кстати, в том, что собственная внешность играет для вас немалую роль, пока еще не признался никто. Трусы.

Я сделала сомнительный ответный удар, но, конечно, он был прав. Если хочешь сделать сюжет с поля боя, придется лечь под пули. Я исследовала внутренние бои, но степень риска для жизни была тоже велика.

Было ровно два часа дня. Идеальное время, чтобы поговорить об изнасиловании, потому что я, например, не люблю обсуждать страшные вещи, когда за окном уже просвечивается луна. В детстве перед сном мои сестры забирались под одеяло и начинали рассказывать темные сказки, а я нервничала, не соглашалась и всегда включала свет первая. Потому что ночь непременно должна быть красивой.

— Да, мы те еще трусы. Я вот сейчас больше всего боюсь за свою дочь. Ей десять лет всего, но часто, когда смотрю на нее, вспоминаю глаза той девчонки.

Официант принес нам заказ. Среди салатов, спагетти и кусочков белого хлеба оказалось также вино — для меня и коньяк — для него. С Пашей мы были знакомы недавно и неблизко. На одной из домашних вечеринок он проговорился об интимной детали своей биографии, и я предложила ему рассказать про нее подробнее и наедине. С хмелем в голове, я не рассчитывала на согласие, но ошиблась.

— Насколько подробно ты хочешь знать эту историю?

— Настолько, насколько подробно ты готов рассказать ее.

— Хорошо, — Паша достал руку из кармана и начал прикуривать. Я вдруг подумала о том, что восемь из десяти мужчин, у которых я брала интервью, курили. Случайность, тенденция, правило? Впрочем, мне это нравилось. Мой папа всегда курил, даже ночью в промежутках между сном. И я как- то вбила себе в голову, что так у мужчин и должно быть.

Завидев огонь зажигалки в больших ладонях и дымящуюся сигарету в губах, я тоже начинала невольно воспламеняться.

Хоть я и знаю, что курить плохо.

— Тамрико, на самом деле мало кто знает об этом. И я подробно еще никому не рассказывал. Даже интересно, получится ли.

— Я иногда буду задавать вопросы. Может, так будет легче.

— Ну, тогда погнали, — он залпом выпил сто граммов коньяка и начал вспоминать. — Все было очень быстро. Накануне я крепко поссорился со своим лучшим другом. И это не просто друг. Я, знаешь, за него все готов отдать и кинусь в любую драку. Уверен, что он тоже. Мы же с ним как братья. А в тот день наорали друг на друга от всей души. Я уже и причину не помню, глупость какая-то, наверное. Это как удар между ног: неожиданно сущий пустяк начинает казаться огромным, необъятным и неубиенным мамонтом. И хочется орать.

Я прекрасно понимала Пашу. Такие «пустяки» — как наживка для моего темперамента. И кричать действительно хочется что есть силы. К счастью, я научилась сублимировать: выплескиваюсь не на любимого человека, а на свой белый столик с розами — ему все равно, а мне через две минуты становится смешно, и пустяк оказывается действительно пустяком.

— Я не спал всю ночь. Пытался смотреть телевизор, но в итоге просто щелкал с канала на канал. Потом надоело, я начал пить и смотреть в одну точку. Дурацкое такое чувство, как плесень в легких. Перекурил все, что было. А все потому, что друг был прав, а я — нет. Он был по всем пунктам прав, а я не мог признать это.

Мои любимые спагетти остывали, а я к ним даже еще не притронулась. Мне казалось, что, пошевелись я, в воздухе что-то нарушится и Паша тут же уйдет. Я не хотела этого: кто-то же должен выслушать его спустя столько лет.

Из динамиков вылетал Брайан Ферри и его Slave То Love. Странный и неожиданный выбор для такого заведения, да и 2011-й на календаре, а песне не меньше двадцати пяти лет. Я хорошо помню и люблю этот видеоролик: блондинка с невероятно густыми бровями, девушка, извивающаяся в руках афроамериканца, и спящий ребенок на руках самого Ферри. Восьмидесятые были невероятно сексуальными. Полуприкрытые полуобнаженные, с опаской озирающиеся и с интригой подмигивающие. Сэм Браун и ее Stop! С. С. Catch и их клипы с начесами на голове, блестящими гитарами и красными губами…

Да, Modern Talking и «Девять с половиной недель» — тоже оттуда, из восьмидесятых. Тогда и я родилась. Отличное было время.

— А тебе важно, чтоб ты всегда был прав?

— Получается, что важно. А разве это противоестественно?

— Не знаю. Просто нельзя думать, что ты умнее всех. Особенно, если это не так. Я с этим борюсь вот уже несколько десятков интервью с мужчинами.

— Нельзя, но ведь хочется. И мне хотелось. В общем, я был злой мертвецки, — Паша агрессивно скомкал сигарету: воспоминания были еще живы. — Утром проснулся с красными глазами, но рано и еще дурной. Принял душ и решил пробежаться: бегаю почти каждое утро. Я не слишком подробно рассказываю?

— О, нет, в самый раз, — я благодарно замахала ладонями. Когда мужчины уже привыкнут к тому, что детали для нас — важнее всего? «Я люблю тебя» — звучит просто прекрасно, но «я люблю твои ресницы / тонкие губы / приятно пахнущие волосы» — звучит куда убедительнее и четче. — А какой это был месяц?

— Не то июль, не то август. Тепло и душно. Я помню, что девчонки еще в мини-юбках бегали и длинных белых майках, которые они называли платьями, — Паша усмехнулся. — Эти ножки, плечики, губы и распущенные волосы были повсюду. Прямо рай сплошной. И не для слабовольных. В общем, пошел я бегать. Рядом с моим домом был лесок с деревьями какими-то и кустиками. А еще там были гаражи какие-то и протоптанные дорожки. Вроде как парк. Так его называют люди. Туда я и направился. Бегу, а мысли лезут и лезут, как противные черви в голову. Я даже начал трясти головой, чтобы повыкидывать их оттуда. Ты, кстати, бегаешь, Тамрико?

— Раньше. Года три назад. Теперь йога, иногда танцы.

— Ясно. Она тоже бегала, по крайней мере, тогда.

— Кто? Девушка, которую ты изнасиловал?

— Да. Мы не были знакомы, но я ее уже пару раз видел в этом лесочке. И зачем только она проснулась так рано и решила пойти на пробежку — черт ее знает.

— Все случилось именно там? Во время утренней пробежки?

— Да.

Я сделала глоток. А потом еще два следом. Утренние пробежки совсем никак не ассоциировались у меня с насилием. Темные переулки, подвалы, туалеты в ночных клубах, чужие квартиры, даже пустые вагоны метро — я рисовала в сознании совершенно банальные места для зарождения пагубной страсти и неистового совокупления, но беговая тропинка в утреннем лесу неподалеку от жилых домов была слишком бытовой и не предназначенной для этого. Есть места, как будто бы созданные для таких ситуаций: там мы становимся дикими, словно звери, которые страдают бешенством и к тому же давно ничего не ели. Одержимые демоном, словно внутри нас лопается невидимый пузырь, удерживавший до этого самые скотские мысли и желания.

Дьявольское сумасшествие, близкое к алкогольному или наркотическому. Но Паша в тот день был совершенно трезв.

Я знала о насилии больше, чем следовало бы. Я выросла в маленьком провинциальном городе, где девочкам запрещали ходить в одиночку после девяти вечера.

Фактом насилия меня нельзя было удивить. Меня удивляло то, что мы разговаривали об этом за обеденным столом.

— Почему ты не ешь свои спагетти? Ешь.

— Я ем, уже ем. А ты продолжай.

— А тебе не страшно?

— Сейчас нет. Будет страшно, когда я останусь дома одна. Или буду подниматься по темной лестнице подъезда: у нас там никогда не горят лампочки, а лифт постоянно ломается.

— Это плохо. Потому что никогда не знаешь, в какую минуту и где рядом с тобой окажется демон.

— Демон — это ты?

— Это то, что возникло внутри меня. Она какого-то черта бежала впереди меня. На ней были серые спортивные штаны и футболка, которые обтягивали ее с невероятной силой, словно гидрокостюм. Я бежал позади нее и рассматривал ее фигуру: у нее были отличные икры, подтянутые бедра, узкая талия, гладкая спина, классная попа… А еще у нее были длинные волосы, собранные в хвост на затылке. Он дергался в разные стороны от ее движений, и это было так… не знаю почему, но это было так соблазнительно. Конечно, я возбудился. Я очень возбудился.

— А у тебя давно был секс до этого?

— Недавно. У меня тогда не было постоянной подружки, но как раз за пару дней до этого я отлично развлекся с одной красавицей. Развязная блондинка, которая заканчивала юридический и любила громко смеяться. Она пила томатный сок, который постоянно оставался у нее над верхней губой. Этим она меня и зацепила. Ко всему прочему, она откровенно флиртовала со мной своим вырезом на футболке. А тут… я не знаю, клянусь, не знаю, что меня так завело. Я ведь даже лица ее толком не видел. Мозг как будто бы отключился, я весь распух и завелся. У тебя так когда-нибудь было?

— Было, в институте, — я засунула вилку в спагетти и перенеслась на восемь лет назад. — У нас на потоке была одна девочка, которая будила во мне черт знает что. Я знала точно, что мне нравятся мужчины, но оттого эта девочка еще больше манила меня. Мне хотелось прикоснуться к ней, и я все время смотрела на ее губы, а когда она говорила, представляла, как мы целуемся. Это было очень волнительно и совершенно необъяснимо. Мне не было страшно от этого желания, мне было непонятно почему. А ведь нет сильнее возбуждения, чем исследование собственной сексуальности.

Паша снова закурил.

— Я тогда должен был перебежать на другую дорожку, но не сделал этого. Я все думаю: были ли причинами моей похоти злость на друга и бессонная ночь? Мне почему-то хочется списать все на это.

— Сильные эмоции перетекли из уставшего мозга в пенис и нашли выход уже там? Не знаю… Скорее всего, так оно и было, но давай откровенно, Паша: найти тебе оправдание в этой ситуации невозможно. Неправильно. Она ведь не соблазняла тебя?