В интересах истины

— Вы не согласны с тем, что использование ненормативной лексики мешает вам расширить аудиторию своего шоу?

— Я — единственный человек в России, который держит свое шоу в пределах клуба! В наш клуб люди идут на меня, потому что стриптиза в городе много, и наш стриптиз ничем особенным не отличается. Я — клубный шоумен, а радио и телевидение — это для меня побочный заработок.

— А можно ли сегодня в России стать звездой первой величины без эфира?

— Вот есть у нас группа «Король и Шут» — она собирала такие залы, как СКК, «Юбилейный», московские «Лужники», не имея ни одного клипа и практически ни одного эфира. Как такое могло быть? И вот другой пример — три с половиной года существовала моя телепередача «Анекдот-шоу», сначала на 40-м канале, потом на 36-м. Ни денег, ни славы она мне не принесла, никто ее не видел. Хотя я выдавал качественный продукт! Многие жители Петербурга даже не догадывались, что такая передача есть, и узнали о том, кто такой Трахтенберг, только из эфиров «Европы Плюс». Так что не всегда эфир все решает, многое зависит от продюсеров, от других обстоятельств.

А теперь люди слушают мою программу «Роман без конца» на работе, в машинах, все как один в 19 часов переключаются на «Европу Плюс»! И это при том, что «Европа Плюс» — совершенно рафинированная станция. На телевидении можно было употреблять такие слова, как «жопа», «трахаться». На радио — нет, приходится говорить: «задница», «заниматься любовью»…

— Ну а фамилия Трахтенберг не вызывает у цензоров неудовольствия?

— Фамилия Трахтенберг переводится совсем по-другому, а не так, как вы думаете. Не я был первым Трахтенбергом, который вылез на широкую публику. Вот, например, спортивный обозреватель Леонид Трахтенберг — он работает уже очень давно… Есть анекдот хороший. Учительница в школу приходит и начинает по журналу перекличку: Иванов, Сидоров, Хуев… Встает мальчик. Она ему: «Что-то у тебя странная фамилия… Я правильно прочитала?» — «Да, Марья Ивановна». — «А что за фамилия?» — «Я болгарин, Марья Ивановна». — «А-а… Садись, садись, болгарин… хуев».

С моей фамилией у меня была проблема, но только не на радио, а в БКЗ «Октябрьский». Я там был по делам, шла репетиция концерта каких-то детских коллективов. С точки зрения режиссуры — все было плохо, просто отвратительно. И я предложил: «Хотите, сделаю?» Мне сказали: «Ты же попросишь очень много денег!» А я говорю: «Могу сделать бесплатно, на общественных началах. Но только хотел бы, чтобы на афише было написано: «Режиссер — Роман Трахтенберг“». И тогда я услышал фразу, которая потрясла меня до глубины души: «Как мы можем написать слово „Трахтенберг“ на афише? Давай мы напишем — „Роман Т.“». Глупость человеческая не знает границ! Каждый думает в меру своей испорченности. Хотя дословно «Трахтенберг» означает «гора раздумий» или «гора прикидок». В любом баварском городе есть Трахтенплац, где продается «трахт» — национальная немецкая одежда, которую правильнее перевести как «прикид».

— Однако по-русски фамилия явно имеет другое значение. Вас никогда не дразнили?

— Нет, потому что, когда я учился в школе, слова «трахаться» не было. Были другие слова — «е.. ться» либо «сношаться». Но первое слово — ругательное, второе отдает медициной. А в начале 1990-х у нас появились американские видеофильмы — тогда и возникло слово «трахаться». Как мы раньше без него жили, непонятно. Я с фамилией Трахтенберг живу 33 года, прошел с ней огонь, воду и медные трубы. И всегда она воспринималась как совершенно нормальная еврейская фамилия типа Шнеерзон, Лазерсон…

— А как вы относитесь к тому, что в эфире нельзя материться? Может, стоит побороться за отмену цензуры?

— Я считаю, что не стоит. Вот с выходом бандитов из подполья стал популярен «русский шансон», песни про тюрьму пошли в народ, и многие стали перенимать эти словечки… А ведь люди и так разучились правильно говорить по-русски. Если мы еще больше расширим цензурные рамки, то все будут разговаривать не так, как нужно. Одно дело — человек состоявшийся, зрелый, с образованием, он может анализировать и понимать, где и когда можно употреблять те или иные слова. А когда матерятся малолетки — что может быть страшнее? Да, это наш фольклор, наша культура, но это особый ее пласт. То, что звучит у нас в клубе, совершенно неприемлемо в домашней атмосфере.

— Роман, ну а когда в ваш клуб приходят сотрудники правоохранительных органов, у них не срабатывает профессиональный инстинкт — взять и запретить это безобразие?

— Они знают, куда приходят. Были у нас с милиционерами проблемы, когда они напивались и пытались хулиганить. А когда мы просили их выйти, они совали корочки. С оружием, к счастью, к нам не пускают. Но такое бывало настолько редко, что все эти случаи по пальцам пересчитать можно.

— Милиция вас так же уважает, как и братва?

— В данный момент у меня взаимоотношения с милицией хорошие, они все меня любят, и ГИБДД в том числе. Но так было не всегда. В начале перестройки я продавал газеты у метро «Нарвская», рядом с домом. Брал их по 25 копеек, а продавал по полтиннику или по рублю. У меня была бумага, разрешающая торговать газетами на территории Петербурга. Но подходили блюстители порядка и говорили: а где написано, что вам разрешено продавать именно здесь? Я объяснял, что если написано «на территории города» — значит, везде. И меня регулярно забирали в милицию и кидали в обезьянник. А там каждый раз ко мне подходил старший лейтенант, который сразу матерился. Я ему на это вежливо отвечал, что материться не стоит, что он должен представиться. И если он этого делать не умеет, то его крепких мозолистых рук ждет российская земля. Пусть сеет хлеб и копает канавы, потому что милиционер — это лицо города, и если он ведет себя по отношению ко мне по-хамски, то он не соответствует своей должности. До суда дело доходило два раза…

А в третий раз меня судили за то, что я хотел зайти в Мариинский театр, когда там гастролировал коллектив «Ла Скала», и взять в кассе контрамарку. Когда же наряд милиции меня не пустил и даже толкнул, я заявил, что такие менты позорят Санкт-Петербург. За это мне инкриминировали сопротивление властям.

Но я тогда был нищим лохматеньким студентом, во мне играл юношеский максимализм. Я хотел всем доказать, что вот это хорошо, а это плохо. Сейчас меня в Петербурге знают все. Поэтому забирать меня никому не придет в голову. Один раз я шел пьяный, мне было очень плохо, я блевал. Вдобавок пописал не особенно удачно. Меня милиционеры посадили в машину и довезли до дома. Сказали: не напивайтесь больше! То есть понимают, что иногда артисту не грех и нажраться.

— А бывало ли такое, чтобы вы уставали от назойливых клиентов, набивающихся к вам в друзья?

— Я всегда ухожу от этого. Я знаю: когда человек пьян, он может быть неприятен, как свинья, но на самом деле — он очень хороший. Поэтому нельзя его оскорблять. Народная мудрость говорит: когда ты с утра просыпаешься и тебе стыдно, но ты не знаешь, перед кем, значит, пьянка удалась. Поэтому пусть ему будет стыдно завтра с утра… Я именно поэтому бросил пить. Мне всегда после выпивки наутро казалось, что я вчера нес околесицу, кого-то оскорблял. Хотя люди говорили не было такого. Но мне так казалось… Поэтому я решил перестать пить. На работе. А после работы, с друзьями — пожалуйста.

— И в вашем клубе, и на радио вы соревнуетесь с аудиторией в знании анекдотов. Бывает, что проигрываете?

— Конечно. Один раз мужчина даже выиграл у меня три анекдота подряд. Я могу не знать кучу анекдотов. Но чтобы другой человек знал анекдотов на порядок больше, чем я, — такого не может быть! Сейчас мы начинаем плотно сотрудничать с издательским домом «Нева» — с января каждый месяц будет выходить восемь-десять книг с моими анекдотами тиражом порядка 140 тысяч экземпляров. Я всегда считал и продолжаю считать, что, если мы говорим о признанном знатоке анекдотов, нужно всегда вспоминать меня, любимого. Ни Боярский, ни Михаил Мишин меня не заменят… Вот есть передача «Белый попугай» — почему меня туда не зовут? А потому что это актерская тусовка, богема. Как говаривал Илья Эренбург, богема во всех странах грязна и вонюча. Они думают, что они Гамлеты, принцы Датские. На самом деле — нет, их время прошло, но они по-прежнему считают, что они самые лучшие. Поэтому в свой круг и не пускают чужаков…

— А как случилось, что вы приняли участие в проекте скандально известного продюсера Сергея Прянишникова — фильме «Лука Мудищев»?

— Я же там не участвовал в сексуальных сценах, а только читал текст Баркова — общепризнанного мастера ненормативной лексики, все произведения которого сохранились до наших дней. Если бы это не было искусством, то не сохранилось бы. Тем более многие приписывают авторство «Луки Мудищева» Пушкину… Вообще надо сказать, я совершенно хладнокровен к порнографии. Когда мне было 20 лет, я смотрел много фильмов. Но сегодня меня это не интересует. У меня нет дома ни одной порнокассеты, кроме «Луки Мудищева» — я оставил ее как память, но она запечатана. Мне это не нравится, но если кому-то нужно — надо дать возможность купить. Во всем мире продается порнография. Только в специально отведенных местах. Та же история, что с ненормативной лексикой, — пусть будет, но не везде. Вы же не видели никогда, чтобы в школьном буфете продавали водку?

— То есть вы поддерживаете Прянишникова в его тяжбах, которые он ведет с «полицией нравов» и другими правоохранительными органами?

— Я всегда за понятность законов. Почему ведутся тяжбы? Принят закон, что это можно, а ему говорят: нет, нельзя… Хотя я бы, наверное, биться ни с кем не стал. Я бы просто сменил род занятий.

— Насколько важны для вас сегодня деньги?

— Есть вещи более важные. Вот меня пригласили сняться в рекламе оптики. Я снялся — мои баннеры висели по всему городу. Я всем показывал, что я уже величина. То есть на мое имя можно уже рассчитывать, оно стоит в плеяде звезд — может, не в самом начале, но явно входит в их число. Уверенность стоит намного больше, чем деньги! Я всегда был уверен в том, что я самый лучший, поэтому у меня все получилось. Я пришел и сказал, что я самый лучший. Люди почему-то сразу обозлились, дали микрофон: ну-ка, иди и покажи! Я и показал…

3.12.2001.