В интересах истины

Коль гора не идет к Магомету…

«Я считаю, что театр не нуждается в зрителе. Как и другим высоким искусствам, театру предназначено больше, чем просто быть „приложенным“ к публике», — говорит гость «Смены», руководитель псковского театра «Школа драматического искусства», режиссер Анатолий Васильев.

Трудно решиться на подобную встречу и поставить под угрозу свято оберегаемый в душе миф. Но не легче и уйти от соблазна, когда его нежданно подкидывает судьба.

«Васильев — наиболее выдающийся представитель новой волны в русском театре» (западногерманская газета «Трау»).

«Роман-театр Анатолия Васильева — это будущее сцены» (Андрей Битов).

«Синдром Васильева — понятие нравственное» (Роберт Стуруа).

«Он битник по идеологии, характеру, образу жизни…» (Алла Гербер).

Классик современного театра, чьи спектакли покорили за последние несколько лет чуть ли не всю Европу, — всего один день в Ленинграде. И мгновенно встрепенулся в памяти целый шлейф легенд, связанных с именем Васильева. Спектакли-вехи, спектакли-события, будоражившие театральный мир, — «Взрослая дочь молодого человека», «Первый вариант „Вассы Железновой“», «Серсо», «Шесть персонажей в поисках автора». Памятные гастроли «Школы драматического искусства» в Ленинграде в позапрошлом году, километровые очереди к зданию театра на Фонтанке. Многочисленные восторженные рецензии, вести из зарубежья о триумфе театра Васильева. И недавнее появление его на телеэкране, в программе «Взгляд», как вскрик: не дайте театру погибнуть!

В общем-то, и не рассчитывал я на долгий разговор, и о феномене театра Васильева вести речь не собирался…

— Анатолий Александрович, с чем связан ваш приезд в Ленинград?

— Я приехал потому, что нужно как-то начинать подготовку своей картины, которую я буду снимать на киностудии «Ленфильм».

— В первый раз?

— В первый. История началась очень давно, лет восемь назад, когда мы с Виктором Славкиным хотели на «Мосфильме» снять «Серсо». Но вместо этого нам было предложено снять что-либо другое. Славкин нашел повесть Виталия Семина «Семеро в одном доме», сказал мне: Анатолий, он тоже ростовчанин, как и ты, может, что-нибудь придумаем! Два года мы писали сценарий, который назвали «Первая половина моей жизни». В восемьдесят третьем году его положили на полку и заморозили.

— По каким же, интересно, причинам?

— Причины?.. Зачем такой быт на экране, или сколько можно про таких людей рассказывать? Не знаю.

— В сценарии было такое, что могло напугать?

— Разве что обычная жизнь человека может напугать. Это же так страшно! Пролежал этот сценарий довольно долго. И вдруг года полтора назад — звонок с «Ленфильма»: Не хотели бы у нас поработать? Звонили из редакции третьего объединения, такой прекрасный человек по имени Люба Аркус. Она прочла мою статью в «Искусстве кино», не видела ни одной моей работы… и позвонила. Ну а дальше — мне остается только благодарить «Ленфильм», третье объединение, редакторский отдел и Игоря Федоровича Масленникова. Уже заключен договор. Летом начнутся съемки в Ростове-на-Дону. Время действия — пятьдесят седьмой год, моя юность, юность моих друзей, товарищей…

— А не связан ли ваш приход в кинематограф именно сейчас с какими-то сложностями в театре?

— Абсолютно не связан никак. Я долго думал, давать согласие или нет. В то время я ездил по Западу с турне, но знал, что в этом году все будет закончено. Были, конечно, еще приглашения небольшие, но мне кажется, что достаточно. Например, «Серсо» мы закончили играть в Риме, в январе. Спектакля больше не существует, труппа разошлась. На последнем спектакле — такой подарок мне неожиданный — был Федерико Феллини. «Шесть персонажей» последний раз мы сыграли в Мексике, и теперь я хотел бы показать спектакль здесь, в России…

— Почему бы не начать с Ленинграда? Уверен: многие мечтают о том, чтобы ваш театр здесь появился…

— Если б вы знали, как сам я хочу того же! Но это проблема очень больная для меня… Во-первых, чтоб вы знали: я очень обязан Ленинграду. Когда в 87-м году был организован наш театр и сразу предстояли серьезные зарубежные гастроли со спектаклем «Серсо» (который мы целый год уже не играли), то именно в Ленинграде мне удалось «пообкатать» его в новых условиях, в новых декорациях. Мы выбрали себе сцену Молодежного театра, было немало проблем, но в итоге все состоялось. Никто из нашей труппы, да и сам я не ожидал такого успеха. Собственно, первый спектакль, который мы сыграли в Ленинграде, определил жизнь моего театра на оставшиеся несколько лет.

Теперь, когда я закончил весь зарубежный тур, я снова решил вернуться в Питер, сыграть здесь «Шесть персонажей в поисках автора». Стал искать сцену. В конце концов мы вроде бы сговорились с Игорем Олеговичем Горбачевым…

— А почему возник такой странный контакт?

— Потому что нужна сцена итальянской архитектуры.

— Но у нас есть еще и Малый оперный, есть Кировский театр, Оперная студия Консерватории. Туда вы не обращались?

— Нет. Во-первых, Игорь Олегович дал предварительное согласие. И еще был один секрет. Дело все в том, что впервые в своей жизни я выехал на гастроли с Художественным театром в семьдесят четвертом году. Мы привезли в Ленинград спектакль, где я был режиссером, — «Соло для часов с боем», играли его на сцене Александрийского театра. С тех пор это осталось каким-то святым местом для меня. Поэтому я искал случая, чтобы вернуться на эту сцену уже со своим театром.

Итак, мы вели переговоры, я подключил Министерство культуры Российской Федерации, постепенно переговоры стали очень тревожными, мне казалось, что меня хотят обмануть… Десять дней назад я приехал на «Ленфильм» в первый раз, и в этот же вечер у меня была назначена встреча в Пушкинском. Я пошел в театр — меня не пропустили. Я объяснил, что иду к главному режиссеру. Актеры меня узнали, стали его искать. Я прождал полтора часа. Стоял внизу, потом на лестнице, потом в приемной. Я звонил в репертуарную контору, работники не знали, что сказать. Никто ко мне не подходил, не извинялся. Кое-как мне объяснили, что Горбачев был, а теперь его нет — в театре много дверей, и он мог уйти в любую…

— Может, он забыл? Или ему не сообщили! Всякое же в театре бывает.

— Исключено. Мне потом передали совершенно точно: он знал о моем появлении… Я стоял тоскливо в коридоре и смотрел на афишу. Театру 250 с лишним лет. Великий театр! Подпись: Герой Социалистического Труда, лауреат Госпремии Российской Федерации… Я тоже лауреат Госпремии Российской Федерации. Так что мы с ним не встретились как два лауреата! В этот вечер в том театре шел спектакль, сидела публика. Мне все говорили в Москве: странный человек, чему ты удивляешься, он себя всегда так ведет. Послушайте, хотел я сказать! Он же не первый год себя так ведет — десять, а может и двадцать лет… Сколько так он может себя вести? Для меня ничего неожиданного в результате нет, я даже не обиделся… Обидно другое: в зале в тот вечер сидела публика. Я понял, что не придется мне приехать в Ленинград.

— Анатолий Александрович, может, все-таки не стоит делать такие выводы?

— Не знаю. Мне часто присылают письма ленинградцы: почему вы не приезжаете, почему не играете у нас спектакли? Как объяснить, что я все время рвался? Еще когда я только поставил «Шесть персонажей», то хотел приехать сюда на гастроли. Но как-то не везет этому спектаклю. Зимой, два года назад, я специально приехал в Ленинградское отделение СТД, мы выбрали зал Театрального института — и ректор официально отказал мне.

Всегда хочу приехать в Ленинград, хочу объяснить это публике, которая не видит мои спектакли. Но по странному стечению обстоятельств Ленинград в лице своих представителей от театра никогда меня не принимал…

— Ну а в Москве изменилась ли ситуация вокруг вашего театра? Недавнее выступление ваше во «Взгляде» привело многих просто в шок…

— Мне кажется, что ничего не изменилось… Негде играть — и никаких перспектив. Мне уже 48-й год. Много очень. Три дня назад от полной совершенно безнадеги, оттого, что я как руководитель театра не могу решить эту историю, я ушел как бы из театра, заперся в доме и не знал, что мне делать. Но завтра я, конечно, пойду на репетицию…

— А может, стоит чаще напоминать о своем существовании через прессу, телевидение?

— Я не хочу. Эта роль мне не годится. Я хочу репетировать, жить частной жизнью художника.

— Но ведь у нас сейчас невозможно быть только художником, разве не так?

— Но я хочу быть только художником. Вся эта общественная миссия меня унижает. Легче закрыться, чем постоянно говорить о своей беспомощности!..

Правда, после «Взгляда», может быть, появится несколько кооперативов, организаций, которые вложат в нас деньги как меценаты. Для того, чтобы мне как-то продержать театр в течение хотя бы двух лет, нужны деньги, а мне их государство не дает, давать не собирается.

— А актеры ваши как все воспринимают?

— Пока нормально, но я же не знаю, как они завтра будут воспринимать. Два-три человека могут, скажем так, существовать для вечности. Театр не состоит из двух-трех человек, театр — это большое количество людей, а они не хотят существовать для вечности. Они хотят существовать для каждого дня.

— Ну а со стороны коллег в артистических кругах есть какая-то поддержка?

— Никогда не было поддержки мне ни от кого. Наверное, у меня плохой характер. Я так думаю.

— А на самом деле как?

— Если людям выгодно сказать: у Васильева дурной характер, то конечно…

— Это неверно?

— Ну что ж тут верного? Эта история в России продолжается со времен Грибоедова. Еще Чацкому говорили, что у него дурной характер. Но Хлестакову такого не говорили, его все обожали. А Чацкому говорили. Я не хочу сказать, что я похож на подобного героя, упаси Бог, я, конечно, и рядом не могу показаться! Но эта история древняя, старая.

— А может, все проще гораздо? Может, вам не хватает квалифицированного менеджера, директора или целого административного штата?

— Наверное, не хватает. Но когда будет хватать, будет то же самое. Вот в этом я убежден. Вы знаете, я уже лауреат Государственной премии РСФСР имени Станиславского, имею премию критики в Италии за лучшую постановку Пиранделло, Гран-при за режиссуру в Канаде. Недавно я получил Первый приз критики за лучшую постановку года в Барселоне.

И ничего не меняется! Вот это загадка. Раньше думал: поскольку я неизвестный — поэтому все и плохо. Поеду-ка на Запад. В нашем государстве всегда было так: если там признали, то и мы признаем. Ну вроде там меня признали, а здесь — так же. Обманула меня русская литература — там написана какая-то другая версия. Кажется, лауреат Госпремии — это кое-что. Ну, вручили мне медаль — я ее маме подарил, чтобы она хранила. Вот мама меня теперь любит больше — она поняла, что я делом все-таки занимался, — а больше никто…

— Наверное, все это и на зрителе тоже сказывается. Когда театр долго не появляется — не исчезает ли своя публика, не растворяется ли?

— Знаете, а я совсем перестал делать спектакли для публики. Мы перешли на импровизации, одноразовые, двухразовые представления, иногда 10–15 раз играем — и все…