В интересах истины

Михаил Шуфутинский: «Я так и не стал „Жестким капиталистом“…»

Судьба Михаила Захаровича Шуфутинского — сюжет для сериала. Смена широт и континентов (Москва-Магадан-США), прихотливые виражи в музыкальной карьере — руководитель популярного советского ВИА «Лейся, песня!», ресторанный музыкант в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, наконец — популярнейший в России исполнитель русского шансона, успешно вписавшийся также и в «антагонистичный» этому жанру мир попсы…

— Михаил Захарович, помнится, в своей книге «И вот стою я у черты…» вы обронили фразу о том, что для братвы вы всегда были своим человеком.

— Мне кажется, вы неточно цитируете… Вероятнее всего, я говорил о том, что я в своем творчестве достиг чего-то такого, что внушает ко мне уважение, потому и эти люди ко мне относятся должным образом. Да дело и не в братве. У меня такое ощущение, что я в народе человек достаточно уважаемый.

— Поэтому вы и отказались от охраны, которую вам предлагал Отари Квантришвили, организовывавший ваши первые гастроли в СССР?

— Конечно, от охраны только хлопоты. Я не понимал, кому понадобится меня обижать, а главное — зачем? У меня это и сейчас в голове не укладывается. Я привык жить сам по себе и ни к кому не обращался ни за какой помощью. Ведь я — работяга, или, как говорят блатные, «мужик», я создал себе имя и авторитет благодаря песням, которые я спел. Я никого не эксплуатирую, никого не граблю, не перепродаю товар. Поэтому наезжать на меня — это «не по понятиям».

— Ну а в первые годы вашей эмиграции были ли у вас встречи с «русской мафией», хозяйничающей на Брайтоне?

— Когда я появился в Нью-Йорке, там настолько было все переплетено… Нас, эмигрантов, было не так много, все друг друга очень хорошо знали — кто бывший таксист, кто бывший вор. Каждый выбирал себе новое место в жизни, насколько позволяла ситуация. Но такого слова, как «мафия», не было. Были «крутые» люди, занимавшиеся своим бизнесом, который нам, простым смертным, а тем более музыкантам, был не очень известен. Но в Америке не очень принято вникать в чужие дела. Я понимал, что, например, Евсей Агрон не торговал пирожками с ларьков, что он занимался чем-то серьезным, опасным… Но, сталкиваясь с этими людьми в жизни повседневной, мы не ощущали никакой необходимости перед ними заискивать. И меньше всего в то время род деятельности этих людей распространялся на эмиграцию. Кто-то из них занимался бензиновыми махинациями или налоговыми, махинациями с кредитными картами… Но за те пять-шесть лет, что я прожил в Нью-Йорке — а я много работал в ночных клубах и в Бруклине, и на Брайтоне, — я ни разу не слышал, чтобы хулиганы или бандиты требовали деньги с эмигранта, который продает в своей лавке колбасу. В то время это было невероятно. Я о рэкете услышал первый раз в 1990-м году в Советском Союзе.

— Ну а когда вы открывали свой ресторан в Лос-Анджелесе, тоже все было гладко?

— Ни разу не было случая, чтобы к нам в ресторан кто-то пришел и сказал: «Ребята, вы зарабатываете на нашей территории, дайте денег». Дело в том, что в Лос-Анджелесе нет русскоговорящей общины, как в Нью-Йорке, там люди живут разрозненно и оттого чувствуют себя больше американцами. А racketeering у американцев считается страшнейшим преступлением. Если тебя обижают таким образом, достаточно просто прийти в ФБР — их разотрут об асфальт на следующий день.

— Евсея Агрона называли крестным отцом русской мафии в Америке. Какие у вас остались впечатления о нем?

— Он был человеком удивительно начитанным, интересным, симпатичным, милым, спокойным, с юмором, рассказывал массу анекдотов. Ко мне относился с уважением… Не знаю, правда, насколько «блатной» может уважать «фраера». Когда я записывал свой первый альбом, я не знал до конца слова одной из песен — «На Колыме, где тундра и тайга кругом…». И мне посоветовали обратиться к Евсею, сказали, что он, сидя в ресторане, подпевает мне многие песни. Я к нему обратился, и он мне продиктовал эту песню — слово в слово.

Потом он женился на певице Майе Розовой, с которой я несколько раз вместе выступал и даже спродюсировал ее альбом. У нее своеобразный сильный голос, она была до эмиграции очень известна… Помню, как Евсея ранили, его немножко даже парализовало, лицо изменилось. А через несколько лет все-таки его убили. Ходили слухи, что он не поделил с итальянцами какой-то причал, на котором загружали нефть, — не знаю, не вникал.

Кстати, Евсей мне и придумал название для моей звукозаписывающей компании. Я пел песню про атамана — «Любо, братцы, любо», и когда пришла пора выпускать кассету, нужен был какой-то лейбл. Евсей мне и говорит: «Назови „Атаман“»… Так и родилась «Атаман мьюзик компани», она существует до сих пор. Позже я и ресторан так же назвал. Коллектив мой тоже называется «Шоу-группа „Атаман“».

— Вы сказали, что о рэкете услышали в Москве. Не помните, при каких обстоятельствах?

— В 1990-м году, когда я первый раз после эмиграции приехал в Москву, друзья меня повезли в ресторан «Пицунда» на Профсоюзной улице — именно оттуда меня провожали в США, и мне захотелось вновь там побывать. Заходим — все бегают, суетятся. Хозяин шепнул что-то моим приятелям, и меня увели. Я спрашиваю: что там произошло? Да, говорят, Олег Каратаев «наехал» на них, они там разбираются… Я знал, что Каратаев — знаменитый боксер, первый в России чемпион Олимпийских игр. Я сам когда-то в детстве занимался боксом, поэтому для меня Каратаев был легендой. Я понять не мог, почему вдруг спортсмен на кого-то «наехал» — я даже смысла этого слова не знал…

Потом нас с Каратаевым познакомили в Лос-Анджелесе, в ночном клубе «Арбат», он пришел на мое шоу. Я присел к ним за столик — были его брат, еще пара человек. Очень хорошая теплая компания. Он рассказывал о том, что слушает все мои песни, я ему подарил несколько кассет. Здоровый русский мужик, не выглядел он никаким бандитом… И была еще одна встреча с ним — мои друзья в Архангельском под Москвой организовали в ресторане вечер в честь меня и Розенбаума, с которым мы до этого не были знакомы. Мы с Сашей вышли спеть «Гоп-стоп». И Олег Каратаев вышел с нами тоже и спел. Он все слова знал, а я забыл, как назло, разволновался. Спустя время я узнал, что на Брайтоне Каратаева застрелили.

— Ну а как судьба вас свела с легендарным «авторитетом» Отари Квантришвили?

— Мне его представили как партнера компании, занимавшейся моими первыми гастролями в СССР. Как я понял, он «опекал» устроителей тура, наверное, имел там свой интерес. Но мне он всегда говорил: «Если у тебя будут проблемы, кто-то тебе не доплатит — скажи!» Несколько раз Отари организовывал мое участие в телепередачах. И позже, когда меня уже стали приглашать на официальные концерты в Кремль, в зал «Россия», на «Песни года», он всегда был за кулисами, и мы тепло общались. Как-то после ночного выступления в одном из московских казино они с братом меня подбросили в гостиницу на «жигулях». Я еще тогда очень удивился: почему на «жигулях»? Конечно, о нем в газетах писали очень много всего негативного, но я ничего этого не увидел, хотя у меня зрение хорошее.

Был момент, когда в прессе активно муссировался висящий в воздухе конфликт между мной и Розенбаумом, хотя на самом деле конфликта между нами не было. Были проблемы из-за того, что компания, которая выпускала пластинки с песнями, которые я спел, ему за это не платила деньги…

— Но Александр Яковлевич, очевидно, считал вас причастным к этим проблемам?

— Он никогда не высказывал мне никаких претензий по поводу того, что я пел его песни. Наоборот, он некоторые свои песни мне просто дарил. Он никогда, правда, не сказал ни одного доброго слова о том, как я их спел, аранжировал, записал… Но никогда и не обижался на то, что я их пою. У него были претензии к тем, кто издает его песни, и, на мой взгляд, претензии справедливые. И как-то Отари подошел ко мне: «Слушай, Миш, вот Сашка обижается… Ты можешь быть как-то попроще с ним, что ли? Ты подойди к нему, скажи, что он великий…» Я говорю: «Отари Витальевич, я и так считаю, что он великий. Я всего лишь исполнитель, я просто спел его песни — так же, как я спел песни Высоцкого, Булата Окуджавы… Это все великие люди, потому что их песни будут жить в веках». Вот такой был разговор. Скорее всего, Саша поделился с ним своими проблемами, и Отари решил выступить в роли третейского судьи. А ведь мог, наверное, «наехать», сказать: ты поешь чужие песни, так давай отстегни…

— Михаил Захарович, вы в своей книге посвятили целую главу истории ваших взаимоотношений с Розенбаумом, были у вас и примирения, и размолвки. Чем в итоге все закончилось?

— Когда мы встречаемся, мы здороваемся. Но это происходит очень редко, где-то раз в год. Один раз мы встретились в «Шереметьево» — я летел в Израиль к родителям, а он — в Питер. Он как раз незадолго до этого попал в аварию на Украине. И я был после болезни, ходил с палкой. Мы очень по-доброму поговорили. Он, как доктор, долго рассуждал, как надо оберегать себя от артрита. Недавно мы с ним столкнулись в гостинице «Пекин», там у меня офис, студия. Поздоровались, расцеловались: как дела, как ты похудел… Вот и все.

— Больше он вам свое недовольство не выражает?

— А он мне никогда его не выражал. Он был недоволен, что ему не платят те, кто должен платить. И я тоже выражаю свое недовольство этим фактом.

— Михаил Захарович, а вас часто приглашают выступить на чьем-нибудь дне рождения?

— Постоянно.

— И как вы относитесь к такому виду творчества?

— Вот если бы вы собрали друзей на день рождения, вам было бы неприятно, если бы я для вас пел?

— Я бы порадовался!

— Ну вот и я тоже — с удовольствием пою на юбилеях, днях рождения, на свадьбах. Я летал на частные вечеринки и в Ниццу, и в Канны, и в Монте-Карло.

— Для вас неважно, перед кем выступать?

— Для меня это имеет большое значение. Я всегда спрашиваю — у кого, как это все будет выглядеть, кого еще туда пригласили. Поверьте мне, абсолютно все, включая наших самых знаменитых артистов, выступают на днях рождения. Конечно, все зависит от суммы. Но, вероятно, купить можно каждого человека. Все зависит от того, как к тебе относятся. У меня всегда все проходит очень достойно. Если день рождения — не в парной, не в парикмахерской и не в булочной, а там, где есть сцена, звук, то я прихожу туда, поскольку я — часть «энтертайнмента» (развлечения). Моя специальность — развлекать людей. И это точно такие же люди, как те, кто покупает билеты на мой концерт.

— В свое время вы спели песню «Мариночка, Марина…», посвященную тогдашней жене Дмитрия Якубовского. Какие у вас сейчас отношения с Дмитрием Олеговичем?

— Мы с ним до сих пор близкие товарищи. Видимся, правда, мало. Но совсем недавно я был в его новом доме на Рублевке, который он сейчас достраивает.

— Спеть песню, посвященную его новой жене, Ирине Перепелкиной, он вас не просит?

— Нет, не просит, хотя, когда он после освобождения баллотировался в Думу, я сделал в Ленинградской области четыре концерта в его поддержку. Я считал своим долгом выйти на сцену и сказать все, что я знаю о нем.

— Вы убеждены, что он не виновен в краже рукописей из Публички?