Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

6

Садиться за руль без документов было стремно, но шкандыбать под моросящим дождем на станцию, а потом возвращаться за тачкой оказалось выше человеческих сил. От первого мента на трассе я шарахнулся, как черт от ладана, но вовремя взял себя в руки. Пословица гласит: в Риме веди себя, как римляне. Если быть на дороге естественным, повторял я как заклинание, а значит, жестким и агрессивным, наметанный глаз стервятника не сможет выхватить тебя из потока. В правом ряду телепаются только потенциальные жертвы и мазохисты, провоцирующие невинных гаишников на насилие. В Библии сказано, не отталкивай руку дающего, и они не отталкивают, потому что это грех, погрязнув в котором можно скатиться до того, что начнешь регулировать движение.

Между тем день за забрызганным грязью ветровым стеклом соскользнул в пасмурный вечер. Мир за окном был тускл и бесцветен, и это удивительным образом действовало на меня умиротворяюще. Поглядывая изредка в зеркало, я видел за собой монолитную массу машин, вползающих извивающейся змеей в город, где у нее свито провонявшее бензином гнездо.

Мысли текли сонно, временами я забывался и думал черт-те о чем, лишь бы не думать о своем открытии. После пережитого стресса хотелось расслабиться и дать голове отдохнуть. Если посмотреть на жизнь философски, писал я когда-то, то вовсе не факт, что мы вообще живем. Исстари известно, что, умирая, человек просматривает пленку с записью своей жизни. Демонстрируют ее ему то ли в назидание, то ли как доказательство собственной его несостоятельности, но не в том суть. Среди прочих имевших место событий он видит себя и на смертном одре, то есть в тот момент, когда смотрит этот фильм, в котором, в свою очередь, есть точно такой же эпизод умирания. И повторениям этого фильма в фильме нет ни конца ни края, как отражениям зеркала в зеркале. Открываешь матрешку, а там еще одна, а в ней еще и еще. Из этого следует, что нет возможности сказать, живешь ты или присутствуешь при просмотре записи твоей жизни. Этим, кстати, объясняется и явление дежавю, то странное преследующее нас чувство, что все уже было…

Но сколько я себе зубы ни заговаривал, страх попасться без документов присутствовал. То ли глаза у него велики, то ли так на самом деле и было, только менты стояли на манер штакетника, как будто это было самым дешевым способом возвести вдоль дороги забор. Оставалось только держаться в толпе серой мышкой. За последние двадцать лет, думал я, ведя машину на автопилоте, жизнь изменила качество, а проще говоря, обесценилась. Часовое сидение в пробке считается нормой, оправданием ему служит убеждение, что это время не потеряно, поскольку ты занят перемещением в пространстве. Поэтому люди и любят ездить в поездах и глядеть с чувством осмысленности собственного существования в окно. Если на перенос стопы с газа на тормоз уходит полсекунды, подсчитывал я в уме, умножив их на пять миллионов машин, а потом на десять, скажем, часов, получим, что одно нажатие педали сливает в помойную канаву год жизни, которая, очевидно, гроша ломаного не стоит…

Хотелось бы подсчитать точнее, но что-то мешало. Полной тишины для работы мне не требуется, но настырное гудение в ушах раздражало. Я оглянулся по сторонам. Светофор перед носом горел зеленым, за мной, сколько хватало глаз, сигналя, кто как мог, тянулась уходившая к горизонту цепочка автомобилей. Но хуже всего было то, что на тротуаре, не решаясь шагнуть на несущуюся лавиной проезжую часть, топтался заинтересовавшийся моей персоной мент.

Занятый своими мыслями, я не заметил, когда поток миновал кольцевую, а случилось это, судя по всему, довольно давно. Нажал на газ, и сделал это очень вовремя, светофор был готов переключиться, в то время как тип в оранжевой жилетке уже вознес свой карающий жезл. Номер машины, глядя в профиль, он видеть не мог, тот к тому же наверняка был заляпан грязью, но испытывать судьбу я не собирался. Свернул в первую попавшуюся улицу и припарковался у сиявшего огнями торгового центра. Машину покидал, как пилот горящий истребитель. Отошел в сторонку и с минуту понаблюдал. Никто за мной не гнался, никому я был не нужен. Поднял по привычке воротник плаща и побрел, смешавшись с толпой, куда глаза глядят.

Дождь между тем прекратился, и небо над крышами дальних домов залила розовая краска стыда. Случившееся меня огорчило, ориентацию во времени и в пространстве за рулем я еще не терял. Надо было привести в порядок нервы и разобраться с тем, что со мной происходит. Но что действительно волновало, так это ниспосланное, иначе не назовешь, мне откровение.

Во все времена, рассуждал я, человек стремился найти доказательство существования мира высшего, называемого, за неимением подходящих слов, иным, мне же оно было предъявлено как бы походя, без каких-либо с моей стороны устремлений. Превратившись из предмета веры в знание, мир этот стал для меня таким же реальным, как закон Ньютона, но поделиться своим открытием я ни с кем не мог. Не в том дело, что мне не поверят — хотя не поверят точно, — как бы ни распинался, поверить не захотят. Знание о присутствии по соседству высших сил требует от человека им соответствовать, а кому это надо? Кто захочет меняться, если можно продолжать притворяться, будто ничего не произошло? Даже если станет известно, что за это в конце концов накажут. Господь, Он добрый, грехи отпустит…

Накажут?.. Слово оцарапало. Хотя какое может страшить меня наказание после того, что я сам сотворил со своей жизнью! Двадцать лет придумывал ее себе день за днем, только бы забыться, самогонным аппаратом перегонял чувства и мысли в текст. Написанное и так меня преследует, что было толку посылать месье с предупреждением? А утрата способности отличать выдумку от реальности, разве это не наказание?.. Голова разрывалась, надо было что-то срочно себе соврать. Про то, например, что одиночество возвышает душу, а мои сказки для взрослых помогают людям жить…

Поднес к сигарете зажигалку. Впрочем, ложь не поможет, она всего лишь смазка шестеренок человеческих отношений… Замер от неожиданности. Слова про смазку были прямым заимствованием из текста недавно сданного в издательство романа. Что же, Господи, со мной происходит? Мало мне собственных персонажей и норовящих стать моей действительностью сюжетов, теперь я заговорил цитатами! Что с того, что люди общаются штампами, так недолго быть затянутым, как в омут, в текст. Сойдутся над головой волны, и я останусь в нем блуждать между строк один на один с собственными мыслями. Критики, правда, утверждают, что созданный мною мир ярче и интереснее повседневности, но такая перспектива сильно смахивает на представления людей о преисподней, в которой грешники обретаются в безвременье наедине с тем, что было их жизнью. Нет, так дело не пойдет!

Споткнулся о чью-то ногу, извинился. К бегу галопирующих моих мыслей подмешивались имена Маврикия и Гвоздиллы. Тянущимися через годы нитями они связывали меня с моим первым романом, и это будоражило фантазию. Кто эти ребята, я не знал, но подозревал, что, обозвав их ангелом и бесом, сказал капитану Сельцову правду. То есть произнес вслух то, что втайне от самого себя уже жило в глубинах подсознания. Оплошность эта дала проходимцам шанс, теперь отмахнуться от их существования я уже так просто не мог. Как всегда и бывает, их личности в моем воображении начали быстро расти, обретая не только внешность, но и характер. Нетрудно было догадаться, что пройдет немного времени и ничего не останется, как только впустить нахалов в роман и надеяться, что они не займут там слишком много места.

Стоял, памятником себе, скрестив на груди руки, и обдумывал открывавшуюся перспективу, как вдруг услышал глас. А вернее, голос, и не с небес, а много ближе:

— Эй вы, может, хватит созерцать мой зад!

Поднял голову. Обернулся, за спиной никого не было. Выглядывавшая из глубины багажника женщина обращалась ко мне. Со стороны, похоже, все выглядело именно так, как она говорила. Замерев на продолжительное время у края тротуара, я изучал в задумчивости остававшуюся снаружи ее половину. Объективности ради надо заметить, что она того заслуживала. Ножки стройные, юбка короткая, почему бы, спрашивается, не взглянуть? Хотя, занятый собственными мыслями, я не отдавал себе отчет в том, что привлекло мое внимание. У Ги де Мопассана было, кажется, в рассказе нечто похожее.

Ткнул себя пальцем в грудь:

— Я?..

— Вы-вы, битый час здесь ошиваетесь! Народ останавливается, думает, флеш-моб.

Выпрямившись, уперла в бок кулачок. Я готов был провалиться на месте. А впрочем, если так вот разобраться, ничего постыдного в моих действиях не было. Женщина, по-видимому, придерживалась того же мнения, потому что улыбалась.

— Извините, я без задней мысли…

Получилось нечто вроде скверного свойства каламбура. Надо было как-то выкручиваться. Сказать, что вовсе даже на нее не глядел, ни одна женщина такое не простит, а придумать что-то другое сразу не получалось. Пришлось пуститься в рассуждения:

— Видите ли, как художник, кому знакомо чувство прекрасного…

Она не стала меня слушать:

— О чувствах поговорим потом, давайте, коллега, помогите! Нас и без того заждались, подставляйте-ка руки…

Не день ли открытых дверей сегодня в психушках столицы?.. Коллега? Заждались? Хорошо хоть не ищут с фонарями на том свете. Подставил, шагнув на проезжую часть, и она принялась нагружать меня коробками. Приговаривала:

— Слава Богу, нашелся хоть один мужик, а то все на меня одну! — Забрала из багажника букеты цветов, — Как в президиумах сидеть, так это они…

Оставив недосказанное висеть в воздухе, взяла меня под локоток и повела наискосок через тротуар. Из-за горы коробок я ничего не видел. У подъезда под козырьком висела доска, как можно было понять, с названием творческого объединения, но прочесть вычурные буквы я не успел. Зато, протискиваясь с грузом в холл, вспомнил слова Джинджера. Отпусти вожжи, наставлял он, хватит вести себя через жизнь под уздцы! Учись наслаждаться проявлениями человеческой глупости, истолковывать в свою пользу непредвиденные обстоятельства. Дай судьбе шанс подурачиться, не гноби ее своей угрюмостью. Так, может, карты легли, а я все еще сомневаюсь? Может, это оно и есть?..

Меня, конечно, вряд ли, а вот спутницу мою и правда ждали. Стоило нам переступить порог, как к ней бросился розовощекий, пышущий здоровьем старикан:

— Ну что же вы, Кларочка, министерство почтило присутствием, а у нас все, как всегда!..

На его квохтанье сбежались такие же молодящиеся, кто не в костюме с бабочкой, тот в клетчатом пиджачке с шейным платком. Не успел я опомниться, как с рук похватали коробки и дружно потянулись вереницей к дверям конференц-зала. В этом движении мне почудилось что-то знакомое, напомнившее заключительные кадры из «Восьми с половиной». Не хватало только музыки, она звучала у меня в ушах. Маршировали, поворачиваясь по команде, клоуны в коротких штанишках, шли в полосатых майках с набеленными лицами буффоны. Карнавал, начинается карнавал! На этот раз я, бездумный и потому счастливый, не останусь в стороне, весь мир сегодня вертится для меня…