Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

11

Гулявший между скал звук колокола отдавался в голове эхом. Каждая клеточка моего охваченного смятением существа отзывалась на него нервной дрожью. Свет факела метался, а с ним, не находил себе места, метался и я. Колокол уже не гудел, а как-то страшно, словно подстреленный заяц, верещал, отчего начало заходиться сердце. Зубы выстукивали барабанную дробь. Створка ворот с оскаленной мордой льва стала медленно открываться…

Не в силах отделаться от пережитого ужаса, я с трудом разлепил глаза. Телефон надрывался.

— Клара?.. Какая Клара?

Провел ладонью по лицу. Мир, через пень колоду, начал обретать привычные формы, но я все еще слабо понимал, что происходит. В голосе женщины звучали знакомые нотки, только сообразить, с кем говорю, как-то не получалось.

— Не узнал! — констатировала она. — Ради Бога, не говори, что буду богатой…

Богатой?.. Почему богатой? Ах да, так принято, чтобы человеку не было обидно. В стандартных ситуациях люди произносят то, что вертится на языке. По сути, из таких клише жизнь и состоит. Где же это я читал, что девяносто три процента времени люди пользуются шаблонами, остальные семь уходят на подсчет в кошельке денег?

Потряс головой и окончательно проснулся.

— Извини, никак не могу отделаться от мучившего всю ночь кошмара!

Зевнул сладко, словно пригревшийся на завалинке кот. Рассказать, что ли, Кларе, как меня колбасит, так она не поверит. Правде всегда меньше верят, чем цветистой лжи. Факт, близкий к медицинскому.

Этим подсознательно, наверное, и руководствовался.

— Собирался, кстати, тебе сегодня позвонить…

— Интересно куда? — хмыкнула она, не заботясь о том, чтобы спрятать подальше иронию.

Ты же не знаешь моего телефона…

Действительно, вот незадача! Думать надо, когда говоришь с умной женщиной.

— Зато помню твой адрес, узнать по нему номер, раз плюнуть! — принялся я выстраивать легенду, сознавая, что ни одному из нас двоих она не нужна. Да и делал это без вдохновения, по обязанности. — Прости, я и правда никак не могу выдраться из сна…

— И что же тебе снилось? — спросила Клара тоном замотанного врача, вынужденного интересоваться болячками пациента.

Тут врать можно было сколько угодно, но не хотелось. Да и не кошмар это был, если так уж разобраться, и не сон. Во мне жило ощущение иной реальности, ни в чем не уступавшей той, что окружала. Встал, не прерывая разговора, с кровати и прошлепал босыми ногами к окну. Небо над городом было по-весеннему ярким, вовсю сияло долгожданное солнце, но перед мысленным взором еще стояли залитые холодным светом пики Сьерра-де-Гредос. Я физически чувствовал, как на разгоряченном лице тают снежинки.

— Трудно объяснить! Можно сказать, я балансировал на грани между жизнью и смертью…

Не знаю, что на Клару подействовало, думаю, искренность, с какой я произнес эти слова, только она заметила:

— Что ж, это тебя оправдывает! Но вспомнить о моем существовании все-таки мог бы…

— Готов загладить и искупить! Побудь часик в студии, и я у твоих ног с цветами…

— К сожалению, не получится… — запнулась, прежде чем продолжить Клара. — А может быть, к счастью!

Я был уверен, что при этом она улыбнулась. Видел, как поползли вверх кончики губ, засветились глаза и на щеках появились ямочки. Удивительно, почему я так ни разу о ней и не вспомнил. А мне бы сейчас в самый аккурат притулиться к женщине, отогреть немного душу и почувствовать, что я все еще жив.

— Звоню тебе из Домодедова…

— Чего так, — удивился я, — встречаешь кого или улетаешь?

Для человека, знакомого одну ночь, вопрос явно выходил за рамки приличий, Клара на него и не ответила.

— …хочу сказать тебе спасибо…

Ну, это совсем другое дело! Хотя по правилам хорошего тона благодарить должен был я. Услышать в свой адрес добрые слова было приятно, особенно когда в подобной ситуации их говорит мужчине женщина. Повышает самооценку.

— В ту ночь, — продолжала Клара, — мне было очень нужно, чтобы хоть кто-то оказался рядом!

Что значит «хоть кто-то»! Ничего себе комплимент, а я-то распустил павлином перья.

— Мне с тобой было хорошо…

Так-то лучше! Впрочем, человек я скромный, на перечислении своих достоинств не настаиваю. А то обидно, когда твою личность начинают стирать со страниц истории ластиком, даже если история эта личная.

— …ты избавил меня от необходимости играть в набившие оскомину игры и сам был самим собой.

И только?.. Не густо! А с другой стороны, усмехнулся я, кто еще мог бы сказать тебе то же самое? Тебе, ощущающему себя с людьми слоном в посудной лавке. Тебе, кто вечно сам с собой не в ладах. Слушая Клару, я вдруг испытал прилив к ней теплых чувств. Нечто забытое, искреннее, звучало в ее словах, что, как казалось, давно ушло из обихода людей. Мне вдруг страшно захотелось ее обнять, если не получится большего, то по-братски.

— Слушай, куда бы ты ни собралась, сдай билет! Я буду в аэропорту через час, я уже бегу…

Клара молчала.

— Хорошо, — продолжал я, ища глазами джинсы, — скажи, когда ты вернешься? Я буду тебя встречать. Поведу в лучший ресторан, и мы всю ночь будем пить шампанское и танцевать. Ты ведь любишь аргентинское танго, правда?..

Она снова улыбнулась, я чувствовал это по ее дыханию.

— Люблю! Жаль только, этого никогда не случится. Ты говоришь под влиянием минуты, искренне веря, что все так и будет, но мы оба знаем, что минута скоро пройдет. Не стоит пытаться повторить прошлое, тем более что оно у нас разное. Ты станешь искать отголоски своего, я — своего, видеть во мне другую, я — другого. Нам и без того хватает миражей, а так останутся воспоминания…

Черт бы побрал этих мудрых по жизни баб, все-то они понимают! Но так просто согласиться и тем признать поражение я не мог.

— Постой, не руби с плеча, надо поговорить…

— Этим мы с тобой и занимаемся! — В трубке фоном зазвучал неразборчивый голос диктора. — Слышишь? Посадка на мой рейс… — Заспешила: — Нет-нет, пожалуйста, не перебивай! Сможешь найти дом, где у меня студия? У консьержки тебя ждет подарок. Не уверена, что ты помнишь портрет Воллара кисти Пикассо, я эту его манеру не люблю, но уж больно она тебе подходит. Писала по памяти утром, сразу как ты ушел…

Видно, чем-то я Пабло здорово насолил, что он меня преследует. Надо было что-то сказать, и я сказал:

— Все, кроме голубого периода, у него помойка! А в чем, собственно, фишка?..

— Сам увидишь, — ушла от прямого ответа Клара, но после паузы добавила: — Ты весь состоишь из острых углов…

— И ты, — усмехнулся я, — побоялась уколоться?

Она еще немного помолчала.

— Да, — сказала тихо, — испугалась. Не все раны зажили…

— Вот и получается, что Клара у Карла украла…

Но договорить банальность не пришлось, трубка, как пишут в плохих романах, умерла в его руке. Я тут же перезвонил, ответа не было. Диктор любезным голосом сообщила, что на свете есть много доступных женщин, но Клара к ним не относится. Я и сам об этом догадывался, набрал номер еще раз, ответ был тем же: недоступна. И тут, вдевая ногу в штанину, я понял, что такое смерть. Понял просто и очень буднично, как приходит она сама. Эта обыденность и есть самое страшное и непонятное. Был человек… и нет его! Нигде нет. И что бы ты ни делал, как бы ни лез из кожи, ничто не повторить.

Удивительно, но понимание того, что в моей жизни никогда больше не будет Клары, было на редкость болезненным. Пусть я о ней не думал, она всегда должна была быть рядом, только руку протяни. Опустился, опустошенный, в кресло, закурил. Не первый раз, и уж точно не последний, я терял человека, но уход из моей жизни этой женщины казался мне чудовищно несправедливым. Он вобрал в себя всю горечь, что я испытывал годами. О потерях стараешься не думать, прячешь их по дальним углам, но время спускает курок, и ты вспоминаешь имена, видишь глаза, слышишь обрывки разговоров. А посмотришь вокруг — пустыня! Ветер несет песок, заметает следы. Барханы могил тянутся до горизонта. И первой в череде потерь — Варя…

Не то чтобы часто, но иногда, думал я, разглядывая в зеркале свое лицо, человеку надо справлять по себе поминки. А если не по себе, то по тому парню, каким ты был. Нанес на щеки и подбородок мыльную пену и взялся за бритву. Собирать свою личность по кускам, вспоминать пережитое, восстанавливать связь с самим собой ребенком, юношей, взрослым. День за днем, конечно, не удастся, хотя бы год за годом. Восстанавливать в памяти: чего хотел, о чем думал, к чему стремился. Получится череда стоящего себе в затылок тебя, а это шанс понять о себе нечто главное. Одеколон приятно пощипывал кожу. Тщательно причесался и начал одеваться.

Тихим выдался этот день, и тишина эта была во мне. Такое случается осенью, в преддверии затяжных дождей и долгой зимы. Душа томится смутными предчувствиями, цепляется за шаткое тепло бабьего лета. Таким оказался и тот сентябрьский день двадцать лет назад. Дворники по Москве сгребали в кучи листья, по городу плыл их горьковатый запах. Воздух был прозрачен, деревья стояли в золоте, и не верилось, что может быть иначе… оказалось, еще как может!

Снял с вешалки ставший из-за дождей привычным плащ. Давно хотел пройтись по Бульварному кольцу, а тут и погода изменилась, за окном по-весеннему светило яркое солнце. Если посмотреть на карту, оно вовсе даже не кольцо, а подкова. Начать решил с Волхонки, пошел по Гоголевскому к Арбату, от него к Никитским Воротам и к двум Александрам Сергеевичам, Пушкину и Грибоедову, что стоит в глубокой задумчивости на Чистых прудах. Оно и понятно: ума у народа не прибавилось, а горя стало больше, или радости меньше, что приблизительно одно и то же. А там недалеко и до Яузских ворот и по Солянке к станции метро «Китай-город». Шел, не торопясь, поглядывал по сторонам. На том углу я первый раз Вареньку поцеловал, а на месте, где теперь разбита клумба, мы в тот день расстались, и она побежала в университет, а я, не чуя под собой ног, в редакцию литературного журнала.

Игры с памятью бывают жестокими, надо иметь под рукой анестезию. Задний карман брюк идеально подходил для плоской фляжки. Так, на всякий случай, пить не собирался, но стоило зайти в кафе, как уборщица поставила передо мной стакан. Достала из кармана фартука, вытерла снаружи краем полотенца. Без слов, как если бы все само собой разумелось. Сидел, потягивая под эспрессо коньяк, и удивлялся. Вроде бы и одет прилично, и выбрит до синевы, тогда почему? Подкладывая под блюдце пятьдесят рублей, не удержался, спросил.

Пожилая женщина, убирая деньги, пожала плечами:

— Иди, посмотрись в зеркало, не глаза, а угольки, обжигают…

Дались им с Кларой мои глаза, думал я, выходя на улицу, та тоже что-то похожее говорила. Летит теперь в далекие края, убегает от себя. Между тем офисный планктон, вырвавшись из многочисленных контор, заполнил улицу и устремился толпой к метро. Если не брать в расчет возраст, я мало чем от этих ребят отличался. Обезболивающее сработало, безрадостные мысли с винтовками наперевес затаились в окопах. Потому и пьем, думал я, поглядывая по сторонам, что подняться в высшие миры душе не дано, вот и тешим себя иллюзией полета.

Часом позже, открывая дверь дома в Сокольниках, о выходке уборщицы я уже не вспоминал, хотя Станиславский назвал бы ее полезным для творчества этюдом. Стоило мне сунуть в подъезд свой нос, как знакомая консьержка явила из закутка свой лик. Бдительная, не меньше чем легендарный пограничник Карацупа и собака его Индус, вместе взятые, осмотрела меня с ног до головы и вдруг улыбнулась. Хотя вряд ли признала во мне бритом и хорошо одетом прежнего разгильдяя.