Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

13

По словам матери, я начал говорить довольно рано. Остальное время ушло на то, чтобы научиться, когда надо, молчать. Овладел этим искусством далеко не сразу, а лишь пройдя тернистым путем проб и ошибок. Ими, как Красная площадь булыжником, он был выстлан вдоль и поперек. Но скоро выяснилось, что есть вещи и поважнее. Способность мыслить отличает человека от животного, умение процесс остановить — приближает его к небожителям. Оно оказалось мне не по силам. Суетные и назойливые, мысли преследуют меня повсюду и особенно упорствуют, когда набрасываю первый вариант романа, а проще говоря, его выдумываю. Тут голова работает, как ядерный котел, но когда-то надо еще и спать. Хотя бы для того, чтобы иногда находиться в сознании. Средство погасить цепную реакцию всего одно, оно же употреблялось русскими испокон веку для того, чтобы убежать от несправедливости и гнусностей окружающей действительности — полстакана водки залпом. Принимать зелье надо перед тем, как упасть в постель, тогда не пройдет и нескольких минут, как ты уплывешь пароходом в даль светлую, где тревогам нашего лучшего из миров тебя не достать.

Но это, если полстакана. Сколько пришлось на душу населения у нас с Мишаней, подсчетам не поддавалось. Казалось бы, чем больше, тем вернее эффект, только не все так просто, ученый сказал бы, что линейной зависимости здесь не наблюдается. Да и прошел тот возраст, когда можно было так по-студенчески надираться. Лежал по уши резиновый, старательно смежив веки. Совсем уже рассвело, а я все себя баюкал, представлял, будто лечу между свинцовой гладью вод и нависшими низко облаками, пока ширь озера подо мной не превратилась незаметно в залитую лунным светом дорогу. Во сне ли, наяву ли, только смена пейзажа и беззвездное небо над головой меня не обрадовали. На фига мне повторение пройденного, хорошего, как говорят, понемножку, но как фантазию ни напрягал, ни к чему это не привело. Видение не только не исчезло, а обернулось освещенным холодным белым светом нагромождением скал. Черт с ним, я был согласен на зажатую лесными просторами, упиравшуюся в горный массив ленту, но под ногами уже чувствовалась твердь камня, и ветер, взбивая фонтанчики снежных вихрей, гнал по вырубленной в скале площадке поземку.

Поднял от земли глаза. Передо мной, отгороженная ржавыми воротами, уходила вверх стена построенного во времена Крестового похода детей замка. Грубая кладка поросла местами мхом, на меня, разинув бронзовые пасти, смотрели бронзовые львы. Оглянулся, бок о бок со мной замерли Маврикий и бес. На вбитом в камень крюке висел покрывшийся патиной медный колокол. Ободренный взглядом ангела, Гвоздилло подошел к нему и взялся волосатой ручищей за веревку. Ударил три раза, но не нагло, как можно было ожидать, а опасливо, после чего рухнул всей своей громадой на колени и распростерся ниц. Наблюдавший за ним Маврикий сделал шаг назад и замер с гордо поднятой головой. Единственным звуком в наступившей тишине был гулявший эхом между скал гул колокола.

Прошла, казалось, вечность, прежде чем донесся душераздирающий скрип железа и по грубо обтесанной каменной стене метнулся красноватый отсвет факела. Хватающийся за остатки сознания, я затаил дыхание. Створка с головой льва начала медленно отворяться. В просвете на фоне изогнувшего спину моста стоял огромный, голый по пояс негр, на его могучих плечах и торсе таяли снежинки. Джеймс, личный слуга черного кардинала. О Господи, я и это угадал! В поисках подробностей его земной жизни снял когда-то с полки книгу Джованьоли «Спартак». Тот, кто стал впоследствии камердинером Нергаля, был единственным, кому, не без помощи темных сил, удалось спастись в последнем бою гладиаторов. С факелом в руке гигант был похож на первобытного африканского бога. Рассматривал меня так долго и внимательно, что я бы не удивился, если бы он достал из кармана шаровар лупу.

Но не достал, а, давая мне пройти, отступил молча в сторону. Ворота лязгнули, в массивные скобы за моей спиной лег дубовый засов. Рискуя на каждом шагу свернуть себе шею, мы перешли по обледеневшему подъемному мосту пропасть и углубились в лабиринт тоннелей. В нос ударил запах плесени и мышиных испражнений, под ногами захлюпала вода. От гулявших здесь сквозняков пламя факела рвалось, от чего по стенам метались страшные черные тени. Мой провожатый шел первым, не слишком заботясь о том, чтобы я за ним успевал. Открыв окованную железными полосами дубовую дверь, начал подниматься по узкой винтовой лестнице. Оказавшись в освещенной коптящей масляной плошкой келье, приказал мне жестом ждать и отодвинул в сторону массивную деревянную панель. За ней начинался потайной ход, в котором он поспешил скрыться, но очень скоро вернулся. Оглядел меня еще раз, не скрывая скептической ухмылки, и провел тесным коридором в большой, ярко освещенный зал.

Вытянулся в струнку:

— Экселенц!

Я все вспомнил. С каким удовольствием и старанием описывал внутреннее убранство замка. Как, рисуя предварительно на бумаге, развешивал по его стенам рыцарские щиты с гербами, расставлял фигуры в полированной стали доспехах. Отдавал таким образом дань своему счастливому, проведенному в играх детству, но и в мыслях не держал, что однажды увижу все воочию.

Перед жарко пылавшим камином сидел в вольтеровском кресле хрупкого телосложения мужчина, я не мог его не узнать. Нергаль! Черный кардинал, Начальник службы тайных операций Департамента темных сил. Я сам подыскал ему имя, наградил должностью и званием. Верный своему раз и навсегда выбранному обличью, он казался субтильным, но ощущение это было продуманно обманчивым. Образ стареющего немощного человека притуплял чувство опасности, в то время как приходилось иметь дело с сущностью, уступавшей по мощи лишь князю мира сего. Отложившись от Господа вместе с Денницей, Нергаль стал ближайшим его соратником, самой влиятельной персоной департамента, контролирующего на планете зло.

На массивных дубовых панелях лежал отсвет камина, играл красноватыми тонами на броне доспехов. То ли от холода, в зале было свежо, а скорее от нервов, меня трясло, как в лихорадке.

Страх можно перебороть, не будучи его крайней степенью, испытываемый мною ужас жил в каждой клеточке тела. По-церковному ровно горели свечи, потрескивали воткнутые в стены факелы. Секунды сливались в минуты, казавшиеся мне часами. Застывший рядом Джеймс переминался с ноги на ногу, Нергаль смотрел на игру языков пламени в камине и молчал.

Наконец, не поворачивая в мою сторону похожей на птичью головы, устало произнес:

— Удивлены?.. Сами же говорили этой, эээ…

— Законной Любке! — поспешил подсказать камердинер.

— Именно! — кивнул едва заметно головой черный кардинал. — Благодарю вас, Джеймс, спасибо, старина! Вам, кстати, следовало бы лучше знать русский язык хотя бы для того, чтобы не пренебрегать пословицей про батьку, раньше которого не стоит лезть в пекло. Произнесенную вами подсказку я намеревался услышать от нашего гостя. Заметьте на будущее, заставив человека себе поддакивать, вы ставите его в заведомо невыгодное положение, что помогает добиться от него желаемого…

Краем глаза я видел, как побледнел негр, стал из черного серым, как порох. Рука его с зажатым в ней факелом мелко вибрировала.

— А говорили вы законной Любке, — продолжал Нергаль, обращаясь на этот раз ко мне, но все так же не оборачиваясь, — что, столкнувшись лицом к лицу со своим персонажем, писатель должен испытывать прилив счастья. А еще писали, что, оказавшись в потустороннем мире, люди видят его таким, каким представляли себе при жизни. Позволили, помнится, себе заметить, что атеист в этом смысле лучшая шутка Господа. Так что, любезный мой Николай Александрович, удивляться нечему! — Потер одну о другую маленькие холеные руки. — Разве что многообразию образов, которые, встречаясь с разными людьми, нам, темным сущностям, приходится принимать. Будь вы, к примеру, древним семитом, я бы предстал пред вами жестоким и ужасным богом войны Ваалом, а наш общий друг Джеймс в образе огромного черного быка. Тонкий мир, в котором мы с вами находимся, на редкость пластичен и без труда обретает формы, подсказанные человеческим воображением…

Поднявшись из кресла, Начальник службы тайных операций сделал шаг в мою сторону и изобразил на лице подобие любезной улыбки. Я не смог на нее ответить, мышцы лица окаменели, губы тряслись. Передо мной стоял герой моего романа, точно такой, каким я его себе представлял. Тщедушное тело обтягивал камзол испанского гранда с белым кружевным воротником вокруг старческой шеи, на подагрических ногах в черных чулках красовались мягкие, по моде того времени полусапожки. Длинные, ниспадающие на плечи волосы отливали чистым серебром, в то время как филигранно выбритый под крючковатым носом ниточкой ус был иссиня черен. В Париже начала прошлого века он предпочел бы носить удлиненный в талию пиджак, прилизанную стрижку и канотье, но в атмосфере средневековой роскоши выбрал соответствующий времени и месту костюм.

Посмотрел на меня оценивающе:

— Окажите милость, Джеймс, принесите нам с Николаем по кружке доброго грога! Наш гость так замерз, что не в состоянии вымолвить ни слова, а ведь только тем в жизни занимался, что ими играл. Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду обращаться к вам по имени?.. Вот и отлично!

Если бы даже посмел, возражать черному кардиналу я был не в состоянии.

— Рад вас видеть, — продолжал непринужденно Нергаль, приблизившись и обходя меня по кругу, как если бы я был выставленной в музее мадам Тюссо фигурой. — Хотя для начала нашей дружеской беседы это звучит несколько формально. Мне бы хотелось, чтобы она прошла в духе взаимопонимания. Дипломаты, правда, используют эту формулировку, чтобы скрыть неудачу переговоров, но мы с вами им не чета, в том смысле, что не такие фарисеи…

Я усиленно смотрел себе под ноги, боялся встретиться с ним глазами. Между тем одетый в белую ливрею Джеймс, в завитом парике и перчатках, уже подавал нам на серебряном подносе украшенные в немецком стиле дымящиеся кружки. Взяв, не без колебаний, одну из них, я сделал несколько глотков напитка, показавшегося мне нектаром. Горячий, с хорошим градусом, он влил в меня жизнь. В голове появилась располагавшая к общению легкость.

Черный кардинал наблюдал за происходившими со мной изменениями посаженными близко к носу, похожими на дула двустволки глазами. В его худом лице было что-то птичье, но не от птицы-секретаря, а от грифа или орла-стервятника.

Вскинул тонкую бровь.

— С интересом прочел ваш роман, узнал много для себя и про себя нового…

Если самообладание в какой-то мере ко мне вернулось, то голос предательски дрожал.

— В нем все выдумано… игра фантазии… — выдавил я из себя.

— Я бы этого не сказал! — пожал затянутыми в бархат плечами Нергаль. — Отнюдь нет, пожалуй, наоборот, иначе мы бы с вами здесь не разговаривали. Я мог бы даже назвать вас провидцем, не будь вы обычным человеком, кому волею судеб удалось заглянуть за кулисы театра, каким, по выражению Шекспира, является наш мир. Впрочем, не обделенным талантом, способным творить в своих романах миражи, но… — развел в стороны руками, — ограниченным рамками человеческого. — Улыбнувшись мимоходом, добавил: — Как ни стараетесь, выйти за них вам не удается. Это ведь ваши слова: человек неспособен выдумать ничего, чего бы не было в природе? В таком случае имейте мужество взглянуть правде в глаза!