Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

10

Чувство было такое, что не спал ни минуты, однако в комнате значительно посветлело. Ощущал это, не поднимая век. Голова налилась упругой тяжестью, надо было попытаться еще поспать, провалиться в тот мир, где ничто соседствует с никогда. В детстве эти два слова вызывали у меня животный ужас. Как же так, думал я, подползая к пропасти отчаяния, разве может быть, что меня не будет? Это же несправедливо! Но заглянуть за ее край и принять страшную правду не решался. С годами многое изменилось, я все реже вспоминал о своем младенческом страхе и в конце концов научился о нем не думать. Как не думаем мы о счетах к уплате в почтовом ящике, изобретенном исключительно для того, чтобы портить нам жизнь.

А еще болело сердце.

Люди чаще всего умирают по утрам. Это избавляет их от необходимости тянуть лишний день лямку, поскольку он записан в Книге судеб как день ухода. Обидно, если это происходит вечером, после выпавших на твою долю неприятностей. Самое время пропустить рюмочку и забыть о проблемах, а тут на тебе! Борясь за гуманное отношение к покойникам, герой моего романа леший Шепетуха прибавлял на надгробных плитах кому десять лет жизни, а кому все сто, но родственники усопших почему-то посчитали это вандализмом.

Боль отдавала в руку. Ничего хорошего это не предвещало.

Старуха на проселочной дороге, вот злыдня, хоть и улыбалась, но насчет дополнительных пяти лет так ничего и не сказала. Возможно, не хотела по доброте душевной огорчать. Откуда она только взялась на мою голову! Тысячу раз мудр Господь, что не дал людям знать дату собственного ухода. Знание это жизнь калечит, правда, с другой стороны, позволяет рассчитать силы и разложить их по дистанции. Не оставляй секс на старость, а торможение на конец полосы, говорят пилоты, и правильно говорят…

Голос звучал негромко, в нем присутствовала нотка участия:

— Пошаливает сердчишко? Все думаешь, молодой, а годы берут свое и прихватывают чужое. Не бережете вы себя, Николай Александрович, совсем не бережете…

Я открыл глаза. Комната была полна синеватых, в цвет штор, полутонов. В том месте, где занавески были разведены, на обои стены падал яркий солнечный луч. Раздвигавший их человек смотрел на улицу. В добротных голубых джинсах и черной ветровке, незнакомец выглядел подтянутым. Коротко стриженные волосы его отливали серебром, лица видеть я не мог. Сжимавшая плотную ткань рука… была в черной перчатке! Почувствовав, что я его рассматриваю, заметил:

— Боль сейчас пройдет! Никто не хочет этого признавать, а я лучший в мире доктор, избавляю от любых страданий…

— Месье… месье Морт?!

Он обернулся. На меня смотрела маска, какие носят до сих пор на венецианских карнавалах. Не дожидаясь вопроса, пояснил:

— Лицо скрываю не потому, что вы могли подумать! К каждому из живущих я прихожу в новом обличье. Сами понимаете, есть разница между убитым в бою солдатом и отходящим в мир иной на женщине похотливым стариком. — Ухмыльнулся, и, удивительное дело, маска в точности воспроизвела его мимику. — Давно не виделись, привет!

Я едва слышно выдохнул:

— Месье Морт!..

— Ну что вы в самом деле заладили: месье, месье? — передразнил он. — Да, было дело, погорячился! Хотел, следуя примеру людей, придать собственной персоне если не величие, то хотя бы значимости. Не вижу, кстати, в этом ничего постыдного. — И неожиданно предложил: — Знаешь, давай переходить на «ты», ни к чему нам эти цирлих-манирлих! Когда только познакомились, куда ни шло, теперь, можно сказать, мы старые приятели. Прошедшие несколько дней нас очень сблизили…

От этих его слов мне стало совсем уж не по себе. Морт между тем продолжал:

— Должно быть, ты и сам это почувствовал. В разнос пошел, вместо того чтобы обдумать мое предложение. Посмотрись при случае в зеркало, лицо какое-то опрокинутое…

— Значит, на этот раз за мной! — сделал я неутешительный вывод.

Месье мою догадку не подтвердил, но и не опроверг. Пожал неопределенно плечами.

— И да, и нет, тут, старичок, возможны варианты! Видишь, я без косы и балахона, значит, визит мой не то чтобы совсем уж официальный.

Отдернув занавеску, прошелся упругим шагом по комнате, бросил худое тело в стоявшее в углу кресло.

— Не все в человеческой жизни просто, а многое так откровенно сложно! — Закинул ногу на ногу, сцепил длинные пальцы на колене. — Я что, я — технический исполнитель, хотя напрямую никому и не подчиняюсь. Вышел срок, я тут как тут, мои действия понятны и предсказуемы. Но есть случаи, когда в процесс вмешиваются высшие силы, способные изменить судьбы народов, не то что одного-единственного человека. Взять хотя бы феномен клинической смерти! Бывает, из кожи лезешь вон, стараешься найти креативный подход, блеснуть артистизмом, а клиент, несмотря на все твои старания, живее всех живых, а все потому, что наверху решили: рано! У них там свои соображения, меня со свиным рылом в калашный ряд не пускают, да я и сам не лезу. Это так, к слову. Думаю, твой случай тоже особый, но работу свою выполнить обязан…

Помедлил. Качнулся несколько раз в кресле взад-вперед.

— Как считаешь, почему я нацепил такую маску?

— Что тут думать, — усмехнулся я с горечью, — ясный перец! Сами же сказали, что практикуете индивидуальный подход: кесарю кесарево, клоуну клоуново! Жил шутом, от паяца уход и прими…

Морт покачал сокрушенно головой:

— Суетный ты малый, Николай, слушать не умеешь! Хорошо с тобой говно есть, все время вперед забегаешь. Не со всеми я такой разговорчивый и любезный, ох не со всеми. Намекнули мне, что не должен я тебя напугать, отсюда и маска не страшная, и прикид не стандартный, чтобы в случае определенного исхода тебя не мучили кошмары. Психику твою велено поберечь…

— К… какого исхода? — выдавил я из себя, чувствуя, как на голове зашевелились волосы.

— Сказано же: определенного, — сделал движение рукой Морт, — исход, он разный бывает! Я так понимаю, тут все зависит от тебя…

Умолк и как-то даже насупился. Уголки губ маски опустились, придав ей грустное выражение.

— В любом случае имей в виду, если тебе удастся вернуться в жизнь, мое предложение остается в силе. А случиться так может! Походишь у меня в секретарях, пооботрешься, втянешься в работу, она, по сути своей, креативная, связана с выбором. Сам знаешь, любое творчество сводится к перебору вариантов, опыта в этом деле тебе не занимать. Пусть я далек от верхних эшелонов власти, но отмазать нужного человечка попробовать могу. Реальные дела делаются не в высоких кабинетах, а на местах, так сказать, в поле. Ну а сработаемся, и у тебя появятся возможности, о которых короли и прочие президенты не могут даже мечтать. Их власть над людьми в сравнении с твоей не более чем возня в песочнице. Никто и никогда не обладал могуществом, какое само идет тебе в руки.

Я собрал остатки силы воли в кулак и проблеял:

— Мне кажется, прошлый раз я достаточно ясно выразился…

Морт поморщился, заставив видом своим меня заткнуться.

— Прошлый раз не в счет! Я ведь не зря сказал, что за эти несколько дней ты стал мне ближе, но куда важнее то, что я стал ближе тебе. Чувствуешь, как пахнуло из склепа могильной сыростью? Такие вещи очень освежают восприятие. Записные гуляки превращаются в суровых моралистов, безбожники тянутся к религии, принимая ее за веру, бьют бесчисленные поклоны и строжат себя постом…

Слушая его, я начал понемногу приходить в себя. Попробовал, как это принято у политиков, уйти в сторону от решения проблемы.

— Допустим, я соглашусь, но для выбора того, к кому следующему вам приходить, нужны какие-то критерии…

Морт стукнул себя по колену и невесело рассмеялся:

— О чем ты, блаженный? Так можно договориться и до морали! Бери пример с власть имущих, для них человеческая жизнь — пыль под ногами. О такой малости вообще никто не думает. — Поднялся из кресла. — Ну а если невмоготу, так хочется справедливости, выработай собственную концепцию, я не возражаю. — Потянулся длинным телом. — Что-то мы с тобой заболтались!

Подойдя к окну, выглянул на улицу, как будто хотел узнать, какая погода.

— Вставай, пора идти!

Дыхание разом перехватило, голова отказывалась что-либо понимать.

— Куда?..

Пародируя манеру женщин общаться с мужьями, Морт упер руки в боки:

— На кудыкину гору! Седой уже, а все делаешь вид, что ни хрена не соображаешь…

И с этими словами вышел в коридор. Я с трудом отскребся от постели и начал одеваться. Мутило, хотелось спрятаться под одеяло и провести так остаток жизни. Человек, конечно, смертен, но чтобы так вот сразу — это уж слишком! Поплелся, спотыкаясь на каждом шагу, в гостиную. Морт разглядывал с сомнением стоявшую на полу бутылку из-под джина.

— Не возражал бы, наверное, пропустить посошок на дорожку?

С юмором висельника мог бы и повременить. Только тут я рассмотрел, какие у него глаза. Что бы он ни говорил, их выражение оставалось глубоко трагическим, взгляд — устремленным в себя. Не знаю, что Морт там видел, только кивнул и направился в прихожую. Посмотрел на меня, обернувшись, и открыл входную дверь. Сделал приглашающее движение рукой. Мир за окном был залит ярким солнечным светом, на лестничной площадке царил мрак. Набрав полные легкие воздуха, я перекрестился и, как в бездну парашютист, шагнул в эту черноту.

Шагнул и обомлел. В нос ударил тяжелый, с примесью плесени лесной дух, за шиворот змейкой скользнул холодок. Непосредственно от двери квартиры, заметно забирая в гору, шла зажатая по сторонам могучими елями дорога. Прямая, как стрела, она упиралось в нагромождение скал. В свете огромной белесой луны их снежные пики сверкали. Изумрудным казался стелившийся под деревьями ковром мох. У подножья гор переливалась цветами радуги полоса тумана.

Я обернулся. За спиной не было ни дома, ни города, только убегавшая к горизонту черная, с антрацитовым блеском лента. Над ней непроницаемым полотном раскинулось без единой звездочки небо. Ощущение от увиденного заставило меня содрогнуться. Морт между тем уже шагал в сторону горного массива. Говорил себе что-то под нос, втянув голову в плечи. Я поспешил его догнать, пристроился рядом.

— Странные все-таки существа, эти люди, — бормотал месье, как если бы беседовал сам с собой. — Изверившиеся, несчастные, клянут почем свет свою жизнь и тут же цепляются за нее из последних сил! Что, собственно, она им дала, кроме сомнений и страданий, при том, что хорошо известно, чем все закончится? И ладно бы молодые, так ведь и знающие ей цену старики! Не желают уходить в мир, который сами же назвали иным, то есть без присущей этому бессмысленности и погони за минутными благами. Стенают, призывают, а придешь — гонят и проклинают, как будто я виноват в том, что они с собой сотворили. Не хотят признавать, что к ним явился избавитель от выпавших на их долю терзаний и мук…

Я видел его скорбную фигуру в профиль, опущенные плечи, смотрящий под ноги длинный венецианский нос, как видел всю картину с высоты птичьего полета. Две крошечные фигурки на залитой призрачным светом дороге, а вокруг, сколько хватало глаз, безбрежное море леса и, плод больной фантазии, нагромождение голых скал. Легко знобило, но, как месье и обещал, боль отступила. Удивляясь самому себе, я испытывал к нему нечто похожее на расположение. Не то чтобы дружеские чувства, скорее товарищеское приятие. Придержав за рукав, вытряхнул из пачки пару сигарет. Морт посмотрел на меня с благодарностью. Закурив, мы умерили шаг, но не обмолвились и словом, каждый был погружен в свои мысли.