Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

12

«Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» Под этот шлягер начала пятидесятых танцевала вся страна. Я нашел винил на чердаке старой дачи и подарил Михаилу. Человек сдержанный, улыбался он нечасто, но с улыбкой на лице преображался. По натуре истинный англичанин, Мишка придерживался принципа, что собственная смерть для джентльмена не может служить оправданием невыполнения обещанного. Позвонил, едва успев сойти с трапа самолета. С нашей встречи в клубе прошло всего несколько дней, а ощущение было таким, будто виделись мы в прошлом веке. Ничего особенного, что погоняет время, вроде бы не произошло, но я чувствовал, как оно свернулось тугой пружиной. Что за этим последует? Кто его знает, только Блок, я думаю, был прав: умрешь — начнешь опять сначала, и повторится все, как встарь, ночь, ледяная рябь канала… Крутится ручка шарманки, кривляются под ее музыку юродивые.

— Ты какой-то заторможенный, что ли! — попытался растормошить меня Михаил. — Не икалось? Я, между прочим, тебя вспоминал…

— Высокая честь! Чем обязан?..

— Мысли донимали, — отмахнулся он, только слишком давно мы были знакомы, чтобы я не расслышал в его голосе новую нотку.

— Что-нибудь случилось?

Он пропустил вопрос мимо ушей:

— Все равно дурака валяешь, подскакивай вечерком ко мне! Попаримся в баньке, посидим у камина… — Умолк, прокручивая в голове планы на вторую половину дня. — Часикам так к восьми! Машину подошлю…

И отключился, словно моего согласия не требовалось. Привык, паразит, в своей фирме командовать, правда, я не возражал. Банька и камин означали, что он зовет меня на дачу, которая называлась так на его языке. Коттедж с каминным залом не слишком подходил под укоренившиеся в народе представления о хибаре на шести сотках, окна в окна с соседями. Куска леса за забором, на котором стоял дом, хватало, чтобы собрать корзину грибов в неурожайный год.

Но что-то с Мишкой происходило, это точно. К сослагательному наклонению он не прибегал, но интонационно оно прозвучало. Хотя я конечно же мог и ошибаться, приписать ему собственное настроение, уж больно истончилась моя и без того нервная система. Думаю, если бы ее можно было видеть, меня демонстрировали бы студентам-медикам, а то и выставили заспиртованным в Кунсткамере в Питере. Хотя вряд ли, спирт пришлось бы все время подливать, да и таких, как я, кругом пруд пруди. Не зря психиатры рекомендуют не встречаться в транспорте с незнакомыми людьми глазами, боятся выброса накопившейся агрессии.

Что ж до Мишкиного достатка, я ему никогда не завидовал, заработан честно. Сам тоже не нищий, на паперти с протянутой рукой не стою, но на представительского класса лимузинах, признаться, разъезжаю нечасто. Что там говорить, удобно, и шелупонь, вроде меня, передвигающаяся на ведрах с гайками, под колеса не лезет, разбегается с дороги в разные стороны. Водителей для таких аппаратов выращивают, скорее всего, в особых инкубаторах, кроме «здрасьте», за время пути он не произнес ни слова. Так, в дружном молчании, мы и добрались до дома за высоким забором, украшенным телекамерами.

Предупрежденный шофером, Михаил встречал меня у крыльца. Прислугу отпустил, чтобы не мешалась. Улыбнулся едва ли не механически и вообще выглядел замотанным. Расспрашивать, а тем более лезть в душу у нас с ним не принято, захочет, сам расскажет. В зале, куда он меня провел, горел камин и сладко пахло березовыми дровами. На барной стойке в углу выстроилась батарея бутылок.

Спросил делово, как о важном:

— С чего начнем?

Я оглядел ряд этикеток, сделавший бы честь любому питейному заведению столицы.

— Давай с сорокоградусной, а там посмотрим!

— Какой-то ты наэлектризованный, что ли, — заметил он, доставая из холодильника покрывшуюся мелким инеем бутылку, — глаза напряженные, расслабься…

Я рефлекторно потер пальцами веки. Глаза?.. Наверное, так оно и есть! Все произошло где-то с неделю назад, ночью, в пустом вагоне последнего поезда метро. Возвращался домой трезвый, что случается нечасто. Стоял, прислонившись к двери между лавками, а немного поодаль в углу целовалась парочка. Совсем еще малолетки, и больше никого. Девчушка с огромными глазами, тростиночка, и парнишка, ботаник в очочках, соплей перешибешь. Мне до них дела нет, еду, думаю о своем, как вдруг на одной из станций входят трое парней. Лет пятнадцати-шестнадцати, шпанистого вида и под градусом. Увидели моих попутчиков и недвусмысленно так с кривенькой ухмылочкой переглянулись. Двинулись вразвалочку по проходу, а я смотрю на них и понимаю, что сейчас буду этих гопников убивать. Подумалось просто, как о чем-то будничном, такая вскипела в груди ненависть. Есть время собирать камни, но приходит и такое, когда ничего другого тебе не остается. Рукой не пошевелил, не сдвинулся с места, как вдруг первый из парней повернул голову и встретился со мной взглядом. Остановился как вкопанный. Повернулся к двум другим отморозкам, что-то им сказал, и все трое погребли к ближайшим дверям. Вышли на первой же станции и стояли, глядя на меня с платформы, до тех пор, пока поезд не тронулся. И я знаю, убил бы.

— Глаза как глаза, улыбнулся я, — чего пристал! Как считаешь, может, мне отдохнуть от этого мира в алкогольной коме?

— А что, мысль здравая! — поддержал меня Михаил, разливая по хрустальным стопкам водку. — Тем более что ты много уже для этого сделал… — Поднял свою: — По глотку, больше перед баней вредно! — Но сразу пить не стал, отошел к камину и опустился на широкий белой кожи диван. — Как дела, что в жизни новенького?

Заботливый, просто мать Тереза Московского уезда. Образцы чуткости порой являет нам в друзьях природа.

— В целом все хорошо, если не считать, что нахожусь под подпиской о невыезде…

— Да ну! — удивился Михаил. — Не всем так везет, как тебе это удалось?

Я в двух словах рассказал. Про многоликого, словно Янус, капитана и про улики, главной из которых было поведение собаки. Мишка слушал меня с улыбкой и наконец в голос заржал, иначе его хохот не назовешь. Отсмеявшись, покачал из стороны в сторону головой.

— Ну извини, я мог бы это предвидеть!

— Ты-то здесь при чем? — не понял я, подсаживаясь ближе к камину.

— Забыл тебе сказать, а по чесноку, говорить не хотел! Не понравилась мне эта твоя история и ты тоже не понравился, вот перед отлетом и позвонил знакомому полицейскому генералу, попросил, чтобы в мое отсутствие тебя не оставляли в дачном поселке одного. Мало ли чего, а тут рядом готовый помочь человек, только он перестарался…

— В смысле? — не понял я. — Они явились на дачу опергруппой и все там вверх дном перевернули…

— Вот и я о том же! — ухмыльнулся Михаил. — Бюрократия повсюду одинакова. Дело, как можно догадаться, происходило так: генерал поручил заняться тобой своему помощнику, а у того и без тебя забот хватает. Он звонит в райотдел местному полковнику и от имени начальника уже не просит, а дает указание и накручивает для пущей важности хвоста, мол, вопрос на контроле у самого и нельзя лажануться. Полковник в свою очередь вызывает капитана и приказывает разобраться с тобой и доложить, тем более что повод имеется. Так что, считай, тебе повезло, парень для начала мог посадить тебя в кутузку и только потом начать дознание. Шутка ли, речь идет о расследовании убийства под неусыпным контролем со стороны главка… — Поднялся с дивана и направился в соседнюю комнату. — Сейчас мы эту гипотезу проверим.

Через несколько секунд я уже слышал его бубнящий по телефону голос. Слов разобрать не мог, но чувствовалось, что на собеседника Мишка наезжает. Вернулся довольный, с ухмылкой на лице.

— Все в точности, как я описал! Генерал передает тебе свои извинения, а подпиской можешь при случае подтереться. Да, кстати, овчарка-то их хваленая что учудила! По недосмотру проводника, ее, видно, укусила бешеная лисица, так она такое начала вытворять, у оперативников глаза на лоб полезли. Кончилось тем, что стала бросаться на людей, пришлось хорошего пса пристрелить…

— И звали ту лисицу Офелия!..

— Что? — не понял Михаил.

— Это я так, кличка у пса была необычная, Гамлет!

— А!.. — протянул Мишка, не очень-то вдаваясь в смысл сказанного.

Я смотрел на него и понимал, что прямо сейчас произошло что-то важное, но что именно, до меня не доходило. В словах Михаила был какой-то потаенный смысл, они значили много больше, чем он сказал, но моя бедная голова отказывалась доискиваться значения услышанного. Если собаку укусила лисица, повторял я за ним про себя, следовательно, овчарка сбрендила. Но тогда… тогда поведение ее у сторожки и у моего дома вообще ни о чем не говорит и не может служить доказательством визита Морта! Как же так? Как мне теперь жить, если я успел смириться с новой картиной мира?

Предательски падало и ныло сердце. У каждого из моих родителей было в свое время по алюминиевому пенальчику с навинчивающейся крышкой, в которых носили валидол, или, как тогда говорили, «спутник коммуниста». Пора было и мне обзавестись таким же, а пока… А пока я хватанул стопку водки и этого не заметил. Подошел к стойке бара, нацедил себе вторую порцию, однако и она ясности мысли не прибавила. Мишка наблюдал за мной с интересом, но молчал.

Не может же быть, чтобы все от начала и до конца я выдумал! — рассуждал я, вытряхивая из пачки сигарету. Или все-таки может? Или так оно на самом деле и есть? Тогда как же относиться к Маврикию и Гвоздилле, не говоря уже о месье, с ним я успел сродниться? Эти ребята стали моей действительностью, отправными точками системы координат мироздания. Я помнил мимику их лиц, мелодику и тембр голосов, физически ощущал на себе хватку Гвозди, когда он поднимал меня с земли и сажал на валун. Все трое стояли передо мной, как живые. Да что там внешность, я способен был ощутить человеческое тепло, нахлынувшее на меня при расставании с Мортом на дороге под беззвездным небом! Я готов был поклясться, месье чувствовал то же самое. А охвативший меня ужас, когда створка ворот с бронзовой головой льва начала со скрежетом открываться?! А сияющая в лунном свете белизна горных пиков Сьерра-де-Гредос? А угольная чернота теней и бездонных провалов? В конце концов снежинки, я ощущал их прикосновение к лицу! Мне ли, игравшему всю жизнь в слова, не знать, что такое не сочинить…

Заходил, заметался по каминному залу. С этим, а главное, с самим собой, надо было что-то делать. И срочно, прежде чем накроет лавиной безумие. Или, может быть, проще признать, что слетел с катушек, и тем избавиться от морока фантасмагории? В таком случае эту горькую и разрушительную правду я должен услышать от того, кому верю без оглядки. Приму ее, как подобает мужчине. По сути, это и станет платой, о которой меня предупреждал Морт… — замер, пораженный. Если я душевнобольной, то Морт часть выдуманного мною мира! Разве я могу ссылаться на его слова, говоря о своей жизни? В этих рассуждениях было что-то не так! Мысли сплелись в клубок, не найти, где кончается действительность и начинается фантазия. Этот гордиев узел Мишке и придется разрубить.

Интерес на его физиономии сменился между тем тревогой.

— Что с тобой? Ты сам не свой!

— Помолчи! — Подойдя к камину, я остановился так, чтобы видеть его лицо. — Ты мой лучший друг, я могу положиться на твое мнение…