Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

Забавно было бы присутствовать на собственных похоронах, думал я. На лентах венков золотом трафаретные слова, обе мочалки в трауре. Законной Любке, кстати, черное к лицу, удивительно, что это не сподвигло ее меня отравить. Впрочем, не надо грязи, усопшим полагается быть благостными. Раз о них ничего, кроме хорошего, то и им надо себя сдерживать. А это трудно, особенно слушая пургу, которую в предвкушении поминок будут нести коллеги по писательскому цеху. Что-что, а сиропа в речах и сладких слюней будет в изобилии. Желание выпить за счет покойного придаст им красноречия, ничтоже сумняся, они запишут тебя в великие и пообещают помнить в веках, а когда надерутся в хлам, начнут заигрывать с вдовой и рассказывать сальные анекдоты. Тут поневоле задумаешься, не принять ли предложение Морта и обновить списочный состав Союза писателей хотя бы на треть. Потом, засучив рукава, можно будет взяться за Государственную думу, тут и пятьюдесятью процентами не обойтись…

О чем думал Морт, не знаю, но, приостановившись, вдруг спросил:

— Ты «Книгу мертвых» читал?

— Которую? Тибетскую — да, а до египетской так и не добрался…

— Я тоже больше люблю «Бардо Тхёдол», — кивнул он. — Она человечнее, учит почившего, как не попасться в ловушку и не загреметь снова в жизнь…

А что, если все происходящее со мной кажется мне в процессе умирания? — подумал я вдруг.

В таком случае, когда эта бодяга закончится, место созданных моей фантазией миражей займет новая реальность, о которой Морт говорил, как об иной. Должен же, рано или поздно, человек узнать правду о том, в каком мире ему не по своей воле приходится обретаться…

Не стану утверждать, что месье читал мои мысли, но на незаданный вопрос ответил:

— Особенно Мне нравится глава, где говорится, что мир за гробом — все та же иллюзия, порожденная земным существованием усопшего. Не исключено, что, обнаружив себя в диктуемых собственной кармой обстоятельствах, бедолага даже не заметит произошедшего с ним изменения…

Вот, значит, как: где бы человек ни оказался, его доля — неведение! В мире, к которому привык, нет никакой определенности, но и в том, куда держу путь, ясности, видно, не прибавится. Хорошенькое дельце! Интересно, можно ли полагать этот факт утешительным? Выходит, прав Джинджер, считающий, что все вокруг одна большая, затеянная не нами игра, а предназначение человека — получать от нее по возможности удовольствие. Если и по ту, и по другую сторону последней черты все иллюзорно, опереться можно лишь на свой внутренний мир, его и надо совершенствовать. А еще уповать на веру и любовь и заниматься творчеством, только эти три дороги ведут к Господу…

Но Морт на заинтересовавшей меня мысли не задержался, его занимали собственные проблемы. Затянувшись коротко, отбросил щелчком окурок.

— Чего терпеть не могу, так это иметь дело с буддистами! Достала меня их хваленая реинкарнация. Только приберешь парня, глядь, а он опять кувыркается в жизни, вся твоя работа коту под хвост и насмарку…

За разговором тем временем мы приблизились к сверкавшей в лунном сиянии полосе тумана. Его мельчайшие капли висели в воздухе, оседали на кожу лица. Я шел, глубоко задумавшись, Морт несколько поотстал, но у меня вдруг возникло чувство, что иду я как бы не один. Рядом с моей в потоке серебрившегося света колыхались две тени. Одна огромная, гороподобная, вторая почти прозрачная, едва различимая.

Резко, без предупреждения остановился. Спутники сделали по инерции шаг вперед, так что я мог их рассмотреть. Справа, весь в белом, замер некто субтильный в подряснике с маленькими крылышками за спиной. Над его кудрявой головой можно было заметить голубоватое свечение, но на полноценный нимб оно не тянуло. Не ожидавший от меня такой прыти, незнакомец обернулся, и я увидел, что на его гладком, благообразном лице играет дружелюбная улыбка. Слева, в поношенной робе, как будто только что выбрался из забоя, застыл поросший густым черным волосом громила с оттопыренными ушами. Лицо биндюжника, иным словом назвать его было трудно, представляло собой набор грубых черт, стянутых по прихоти Создателя к массивному носу. Выражения, если не считать угрюмости, оно не имело.

— Стоять! — рявкнул он, протягивая ко мне огромные ручищи. — Лицом к стене!

Напарник с крылышками его пристыдил:

— Охолони, Гвоздя, что за манеры! Да и где ты посреди дороги найдешь стену? — И, повернувшись ко мне, звенящим колокольчиком голосом пояснил: — Не обращайте внимания, он пошутил! Сами понимаете, трудное детство, воспитание ни к черту… — С милой улыбочкой поправился: — А может быть, как раз к черту, набрался вохровского сленга в преисподней…

Я улыбнулся ему в ответ, я узнал своих конвоиров. Должно быть, большая удача для писателя встретиться лицом к лицу с собственными персонажами, особенно с теми, о ком только собираешься писать, но прилива счастья я как-то не испытал. Сомнительно, что приобретенные таким образом впечатления мне когда-нибудь удастся положить на бумагу. Обернулся. Морт стоял метрах в пяти. Горбясь, засунув в карманы джинсов кулаки. Белая маска с длинным носом грустно улыбалась. Приподнял, словно извиняясь, плечи.

— Дальше мне нельзя, пойдешь с ними! На этой дороге я передаю новопреставленного в их руки. Слышал, наверное, про последний путь, так это он и есть… — Улыбка его стала шире и грустнее. — Привык я к тебе, что ли, не хочется расставаться…

— Ты еще слезу пусти! — распахнув безразмерную пасть, загоготал Гвоздилло, но, увидев, что смеется один, заткнулся. — Иди, иди, не теряй времени! У тебя работы невпроворот…

Морт не сдвинулся с места. Стоял, набычившись, если бы не белое пятно маски с карнавальным носом, мог бы быть моим отражением. Так показывают в фильмах обмен провалившимися шпионами.

Спросил, обращаясь к Маврикию:

— Что это вы сегодня вдвоем? Обычно выходите на встречу поодиночке.

— Тут такое дело, Морти, — ответствовал ему ангел, — случай особый. Не вправе мы разглашать конфиденциальную информацию. Вопрос служебной этики…

— Не слушай его, месье, — влез в разговор Гвоздилло, — у них там, в сияющих высотах, все либо политкорректно, либо густо замешано на морали, слова в простоте не вякнут. Ты, я вижу, тоже ведь в гражданском, а не в хламиде с капюшоном, значит, в курсе, что обстоятельства того требуют. Когда с клиентом все ясно, в преисподнюю ему дорога или к этим ребятам, — мотнул похожей на щетку головой в сторону ангела, — новопреставленного принимает кто-то один, а тут сплошной агностицизм и декаданс. Судьба раба Господа Николая в подвешенном состоянии, вот и пасем его с Маврей, как шерочка с машерочкой. Очень возможно, тебе придется забирать его тепленьким из жизни еще раз, этого покудова никто не знает. — И, обращаясь уже ко мне, спросил со смешком: — Пошли, что ли? Дорога длинная в казенный дом…

Морт помахал мне рукой:

— Удачи! Мы отлично с тобой сработаемся… Я хотел было ответить, но бес уже пихал меня в спину, в то время как Маврикий начал, едва касаясь земли ногами, подъем в гору. Туман тем временем сгустился настолько, что видимость упала до нескольких шагов, его капли в рассеянном лунном свете сияли бриллиантами. Дорога сузилась до размеров тропинки и начала забирать круто вверх. Вытянувшись в цепочку, мы уже шли по краю обрыва. Один неверный шаг означал неминуемую гибель, под ногами разверзлась пропасть. Звук скатывавшихся в нее из-под башмаков камней умирал далеко внизу, так и не достигнув дна.

Прыгая по кручам, ангел что-то насвистывал, Гвоздилло пыхтел сзади, как везущий товарняк паровоз. Стоило нам завернуть за поворот, как туман, словно по мановению волшебной палочки, рассеялся и передо мной во всей своей суровой красоте предстал мир скал. В ярком свете полной луны графически четко обозначились расщелины, черные тени стали тяжелыми на ощупь, обрели объем и вес.

— Хорош, Мавря, здоровья нет скакать по камням козлом, — взмолился бес, — давай перекурим!

Достав коробку с сигариллами, опустился на ближайший валун. Я сел поодаль, с трудом восстанавливая дыхание.

— Куда вы меня тащите?

— Мы?.. — хмыкнул Гвоздилло, выдыхая клубы едкого дыма. — Прогулочку эту ты нам подсу-ропил! Смотрю на тебя и думаю: чё в тебе такого особенного? Морти обхаживает, Мавря пальцем тронуть не дает, а поглядеть не на что. Будь я на твоем месте, то есть жмуриком, сволокли бы меня на ближайшую помойку…

Порхавший вокруг ангел счел необходимым перевести.

— Гвоздя хочет сказать, — сообщил он напевно, — что мы не вольны выбирать географию, а руководствуемся тем, как почивший представлял себе загробный мир. В романе вы его подробно описали, так что не обессудьте…

— Но я, как бы это сказать…

Бес слушать меня не захотел:

— Кто замок в Сьерра-де-Гредос поместил, мы, что ли?.. А на хрена? Намедни сопровождал в геенну огненную старушенцию, божий одуванчик, так мы гуляли с греховодницей напоследок по Гайд-парку, потом зашли пропустить по кружке пива в паб на Бейсвотер-роуд. Вот это жизнь, а тебя, видно с перепою, на экзотику потянуло…

Прав был месье, загробный мир соответствовал представлениям о нем усопшего, моим представлениям. И Гвоздилло был прав, замок Нергаля на вершине скалы я обрисовал во всех возможных деталях. Вот, значит, куда мы направляемся! Теперь понятно, перед кем мне выпала судьба держать ответ! Горный пейзаж померк, и я рухнул с камня, на котором сидел, на тропинку. Приземление не было мягким, это вернуло меня в сознание. Представил себе тщедушную, затянутую в костюм испанского гранда фигуру Нергаля и тут же снова его потерял.

Гвоздилло, поднявшись на ноги, потряс меня, словно мешок с картошкой, и водрузил на прежнее место.

Лучше бы он этого не делал. Мог ли я, работая над романом, подумать, что предстану однажды пред далеко не светлые очи Начальника службы тайных операций, сущности, близкой к князю мира сего? Попаду в лапы гиганта негра, его камердинера? Выходивший из-под пера текст был плодом игры моего отвязавшегося ума, и только. Фигура Нергаля получалась колоритной, найденный образ радовал своей естественностью, но встреча с ним в мои планы не входила. Да по молодости я в его существование и не верил. Но хуже всего было то, что в столкновениях с силами добра черный кардинал терпел поражение за поражением! Хуже для меня, потому что такое он вряд ли мне простит. Каждый раз, когда Нергаль готов был праздновать победу, на сцене появлялся высокий, иконописной внешности старик и разрушал планы темных сил до основания. Подпоясанный поверх власяницы грубой веревкой, с доброй улыбкой на губах, апостол действовал на окружающих добрым словом и не чурался шуток, предметом которых становился Начальник службы тайных операций. Выводя на бумаге светлый образ, я думал, что попасть к нему в услужение в послесмертии было бы высшей наградой, но держать ответ мне придется отнюдь не перед святым отцом. Если в этом была высшая справедливость, понять ее мне, простому смертному, было не дано. Я не знал! — кричало все во мне. Я не хотел! Я не мог! Что же, черт меня подери, я наделал!

И черт в лице Гвоздиллы не то чтобы побрал, а спихнул с валуна.