Ледобой. Зов

Глава 9

В деревьях ещё прохладно, а на открытом пространстве солнце брало свое за недавнюю непогоду. Ту самую, которую замутил «вот такенный змей». Полдень — не полдень, знай себе прикрывай маковку, чтобы не напекло, а что к вечеру дело — ну, подожми губы, ну, покачай головой, дескать, ты только погляди, что творится. Солнце жарит — значит, солнце жарит, и ранняя весна или поздняя — светилу не указ. Сивый спускался к берегу. Верна умчалась к Тычку за всякоразным молочным — масла забрать, молока, творога. Тычку только в радость повозиться со Снежком. Старый прохвост для виду сетует, мол, жаль какая, что коровку вам нельзя держать — с ума рогатые сходят — а на деле только рад. «Каждый день ко мне, слышала, оторва? Каждый день! Молочка для детей возьмешь… молчи, дура, а старшему тоже титьку дашь? Творожок, маслице… ты приходи, приходи».

Безрод спустился на берег, задрал голову в небо, сощурил глаза. Ухмыльнулся. Солнцу можно улыбнуться, пусть тоже согреется. Коротко «хэкнул», встал на руки и пошел вдоль берега. На каждый десятый «шаг» отжимался тот же десяток раз, да чтобы вихры макушки песок мели, все равно потом в море всё смоется. Уже было дошел до приметного берегового валуна, как на пути встала тень, которой в этом месте быть просто не должно. Тень пляшет, полощется. Выгнул шею. Баба стоит, ветер платьем играет.

— Доброго тебе вечера, мой спаситель.

Сивый встал на ноги, замотал головой, взбил руками вихры. Вон песок из волос!

— И тебе, Рожденная Из Волн, доброго вечера.

— Не знаю, как у вас, но в наших краях имя дается не просто так. Оно определяет нрав человека и ведёт его по жизни до самой смерти.

— У нас так же.

— Твоё имя, что оно значит?

— Значит, что ни отца, ни матери я не знал.

— А мое имя накрепко привязало меня к воде, да ты и сам видел. Вроде опостылеть должна, а все равно, не могу без моря.

Ассуна лишь плечами повела, и платье слилось наземь, осело в ногах… ну почти осело — на сосках повисло. Глядя прямо в стылые глаза, чернявая улыбнулась и медленно тряхнула грудью. Да, теперь точно осело, покорно сложилось у ног, как и д о лжно тряпке. Сивый тихонько присвистнул. Не вовремя затеяла гляделки, разок мазнул ледышками по медовым глазам найдёнки, и на тебе, вся гусиной кожей пошла, груди затвердели, на соски можно половники вешать.

— Мне просто необходимо поплавать. Без воды чувствую себя больной. Сплаваем?

Увязала волосы узлом и пошла к воде. Нет, не просто пошла — развернула грудь к морю и понесла, и не просто унесла, играла на ходу раз-два, раз-два, тугой зад только счёт отбивает. Уже по колени в воде, повернулась к берегу, подняла руки и упала спиной в воду.

Сивый усмехнулся. Пошел к морю.

— Ты не сбросишь одежду, храбрый воитель?

— Вой привычен плавать в одежде.

— Та скала, что торчит из воды, давай до нее и обратно? Кто раньше?

— Давай.

Безрод огладил бороду. Хорошо пошла спасёнка, идет по-лягушечьи, с дыханием не частит, по воде скользит легко и долго, в струну тянется привычно и красиво. Ухмыльнулся. Когда боги создавали эту чернявую, они уже знали, как делать красоток — Верне было лет пять, а от добра добра не ищут даже Всевышние. Сивый подождал ещё пару счётов, бесшумно ушел под волну и летел в водном безмолвии, пока дыхания хватило. Спокойно вышел на поверхность и зарубил воду саженями, без спешки, мощно, привычно.

Рожденная Из Волн первой встала на ноги, тяжело дыша, выбралась на берег. Сивый отстал на пару взмахов. На песке растряс лохмы, выжал. Верна давно говорила, надо бы скоротить, да все откладывал. Из года в год одно и то же. Ассуна, постанывая, рухнула на песок, перевалилась на спину, вытянула руки над головой, «сломала» ногу в колене. И не столько дышит, сколько воздуся гоняет через два меха, и, наверное, боги для того и создали такие меха, чтобы руками помогать выгонять воздух до последнего.

Сивый рухнул рядом. Какое-то время молчали. Ассуна отдышалась первой.

— Такое синее небо может быть только у моря.

— У вас такое?

— Да. Как сейчас вижу. И птицы. Летают надо мной, раскинув крылья. И кричат.

— Не травись. Дадут боги, вернешься.

— С собой в море мы взяли голубей. Отправляли вести маме и нашему солнцеликому правителю. Как жаль, что я не могу отправить голубя домой. У вас есть такие птицы?

— Голуби? — Сивый нахмурился, окатил найдёнку удивленным взглядом.

— Ну да. Отправлять вести правителю, слать благие пожелания родителям, любимым, детям из чужедальних краёв.

— Вести, говоришь, отправлять? — Безрод задумался. — Чудно. Разве можно важное доверить глупому голубю?

— Жаль. А ты проиграл, мой спаситель.

— Хорошо плаваешь. Кто учил?

— Отец. И как проигравший, ты окажешь мне услугу.

Безрод коротко хмыкнул, покосился на спасёнку. Ассуна перевернулась на бок, подперла голову рукой, отряхнула воду и песок с груди. Отряхнула или грудью поиграла?

— И чего ты хочешь?

— Не мешай мне, — Рожденная Из Волн пальцем провела по груди Сивого. — Мое спасение — неотплатный долг, но твоя врожденная прямота может не позволить получить благодарность девы. А я очень хочу отблагодарить. Очень.

Спасёнка медленно поднесла лицо к безродову, медленно поцеловала, медленно отпрянула.

Сивый моргнул.

— Не сейчас. Берег облюбован, могут придти.

— И когда же?

— Завтра. Поеду на восточный конец острова с ночевкой. На охоту. Жди в лесу на вечерней заре.

— Хорошо, мой герой. Я буду ждать. Схожу, сполоснусь.

— Отнесу.

Безрод подхватил чернявую на руки, унес в воду, и там, обвив спасителя, ровно лоза, Ассуна мало под кожу не просочилась, едва с дыханием не проникла внутрь.

— Ты удивишься, мой храбрый спаситель. Ты очень удивишься. И не захочешь возвращаться домой.

— Я уже не хочу.

— До завтра, храбрец.

Окунулась и понесла грудь на берег. Раз-два, раз-два, ноги ровные, длинные, тяжёлые, шкурка солнцем приглажена до цвета топленого молока, зад плотно сбит, как мешок с мукой, хлопнешь ладонью, гляди, не отбей, а уж звук поплывет над землей… сочный, резкий. Хоть взгляда не отводи, ешь глазами, ешь ушами. Сивый усмехнулся, ушел обратно в море, будто не ходил только что до валуна и обратно. Небо синее, лес на холме зеленый, и мелькнуло меж стволов нечто светлое, ровно человек в белом.

*** Коряга махнул рукой, тронулись. Кони копытами бьют, норовят понести. Застоялись. Ну, все, пошел последний переход. Ещё полдня и раскинется приграничный с боянами край. Бояны, бояны… твою мать! Коряга заскрипел зубами, стиснул жеребца коленями, и тот радостно заиграл, ну что поскачем?

— Тпру-у-у! Не балуй, Серок! Тихо, я сказал!

— Не конь — чистый огонь! — весело крикнул Дёргунь.

— Конь, огонь, — плюнул Коряга, — тебе только песни складывать.

— Ага, а Взмётку попросим спеть. Эй, Взмёт! Песню сложу, споёшь?

Тот лишь покосился и руками показал — голову оторву, заткнись, выродок.

Дёргунь засмеялся в голос. Коряга поморщился, жизнелюбивый дурак — божье наказание. Иной раз, простите боги, жаль корёжит, что не добил Сивый этого утырка. Бесит… бесит его ржач. Палец покажи, потом не успокоить. Через раз кажется, что Безрод перестарался и мозги вынул этому через нос, и упаси боги встать перед выбором — с кем оказаться на необитаемом острове, с этим или с тем. Вот честное слово, выбрал бы давнего врага. Тот хоть глаза мозолить не станет, разделили бы остров надвое, и последнее, что услышали бы островные птицы — дурацкий ржач по поводу и без повода. Спеть он попросит Взмёта! Ущербный. Этот попросит безногого сплясать, безрукого сыграть, беззубого спеть. Пересчитать бы гаду ребра и плевать, что сам воевода!

— Ты когда женишься, остолоп? Не мальчишка все же.

— Не нашлась ещё моя княжна, — Дёргунь сбил шапку на глаза, приосанился, огляделся кругом, ровно петух.

— Первая же кобыла — твоя невеста. Сосватаем, не глядя.

— Эй, эй! Не гони, воевода! Белый свет широк, девок много, а я один.

— Это белый свет широк, а граница рядом. Почитай, пришли.

— Невелика премудрость охранением ходить, — вздохнул Дёргунь и мечтательно протянул, — вот бы заморские края повидать. Там, говорят, и жизнь слаще и бабы краше. А то всё таскаешься по медвежьим углам, лиходеев ищешь, ворон пугаешь.

— А дураки у нас круглее, — буркнул под нос Коряга и уже громче, — по войне соскучился?

— Ага! Я тут пару ухваток придумал, вот слушай…

— Со Взмётом поговорю, дело есть, — Коряга убыстрил Серка пятками, отъехал. Дёргунь заозирался в поисках жертвы, нашёл.

— Эй, Бука, я тут пару ухваток придумал, слушай…

Коряга подъехал к Взмёту, рукой полоснул себя по горлу, «достал уже», покачал головой. Взмёт улыбнулся, не размыкая губ. Не велика охота лыбиться в мир щербатой пастью, хотя… привыкаешь со временем к провалу меж зубов. Густые борода и усы затянули шрамы, а выбитые зубы… Не девка, с лица воду не пить. Зато плевать удобно.

— Слушай, он и раньше был такой же дятел?

Взмёт пожал плечами, прошамкал:

— Ну… война была, приглушила его маленько, хотя и тогда нас с тобой в один свой сапог языком затолкал бы. А потом да, ожил, заколосился.

— Где он к нам прибился?

— После Рогатого мыса. Как их там оттниры расколошматили и прибился. С пограничной заставы он.

— А почему мы раньше этого не замечали?

— А много мы тогда замечали? Зато теперь всем заметно, что дружинный вой некто Взмёт шипит, свистит и шамкает, как дед столетний, а у некоего Коряги щека порвана, ровно ходил на щуку, да сам на крючок попался.

Обо помолчали.

— Слышал про него что-нибудь?

— Слышал, — Коряга скривился, ровно гадости хлебнул вместо чистого питья. — Одни говорили, будто женился неудачно, другие — что наоборот удачно. С половиной мира воевал, а потом на Скалистом осел, заставу восстановил.

— Чего напрягся? — Взмёт растянул губы в улыбке. — Расслабься уже. Всё давно выяснено, для дураков разжевано и в глотку забито. Знай себе глотай, в голове укладывай.

Коряга отвернулся.

— Ты — первый дурак, я — второй, вон третий едет. Вместе мы — сила!

— Погода меняется, — Коряга задрал голову, вперил взгляд в голубое небо. — Ребра ноют. Дождь нанесёт.

— Успеем. За лесом пустошь и долы, а там сразу и пограничье.

Селения встретили княжий поезд отчего-то неприветливо. Да и ладно бы просто неприветливо — всегда кажется, что дружинный разъезд просто не чета лихим людишкам. Те как налетят, чих-пых, и шасть в леса, а ты после того чиха и недавнего пыха ровно под корень срублен. Но тут — едва не враждебно, ещё немного и губы задерут, зубы покажут, как волки. Там, сям встречались пахари при деле, этот с косой, тот — на бычьей упряжке, но всякий раз селяне морщились и кривились, а один даже буркнул злословицу, да наземь плюнул.

Коряга и Взмёт переглянулись, и понимания во взгляде товарища не нашел ни один. Чудно как-то. Пастуха, что гнал куда-то небольшое стадо, Коряга не поленился, остановил сам, перекрыв на Серке дорогу.

— Вы тут с ума посходили? Лесной воздух забродил? Голову кружит?

Пастух напрягся, выглянул исподлобья. Даже не спросил: «Ты о чем, добрый человек?»

— Ты мне, воевода, одно скажи, князю плевать на нас?