Ледобой. Зов

Глава 30

— Где он?

Верна со Снежком на руках переступила порог Тычковой избы. Жарик в дальнем углу выглядывал из-за старика, но страха в озорных глазах не было. Мать, конечно, строгая и сильная, по жопке хворостиной может настучать так, что целый день потом не сядешь, но красивые люди не могут сделать о-о-очень больно. Чуть-чуть могут, а сильно — нет. А мама красивая, самая красивая на острове. Золотайка, жена дяди Щёлка ещё ничего, но мама — самая. Он, когда вырастет, на ней женится.

— Ох, Вернушка! Ты какая-то встревоженная! Случилось что? — старик старательно изображая неведение, одной рукой сбил шапку на затылок, второй задвинул мальчишку подальше.

— Да здесь он, — усмехнулась Ясна, утирая лоб рукой в муке. — Ты ведь не собираешься спустить с мальца шкурку?

— Если малец опять вылез на рожон, побегать без шкурки ему не помешает.

— Человек погибал, — Жарик выглянул из-за ног старика. — Ты сама говорила…

— А отец тебе говорил не высовываться!

— Но я человеку жизнь спас!

Хотела было в запале крикнуть: «Купец — не человек!» да вовремя осеклась. Племя, конечно, продажное, за золото и мать, и отца, и родительскую землю сдадут, но пусть мальчишка до всего дойдёт сам. В прошлую войну Безрод и за купцов подставлялся в том числе и даже рубился вместе с ними в одном бою, и пусть боги сами определяют достойных. Да что Безрод, сама билась вместе с Круглоком и его дружиной с морскими находниками. Верна против воли едва не улыбнулась. Ты гляди, как теперь смешно звучит: «Билась вместе с Безродом против морских находников»! Теперь-то все больше пелёнки, скалки, мётлы, сама округлилась малость, больше не катаются под шкуркой узлы и сухожилия, как раньше, да ничего, Сивому так больше нравится. Вот странно, только вспомнишь его и сразу перед глазами встает, только всегда одинаково — смотрит спокойно, даже тяжело смотрит, будто глазами что-то говорит, и когда ни появись, говорит одно и то же: «Держи ухо востро!», и лишь два или три раза отошёл от обыкновения, прибавил: «Верна, любимая, мы с тобой многое пережили. Ты и мальчишки — для меня всё! Береги их и себя!» Правда потом сама над собой смеялась — перебрала, видать, в те дни клюквенной настойки с Золототайкой и Ясной. Ну и что? Болтуна Сивый будет праздновать разве что на пиру за столом Ратника, но сказать это он может в любое мгновение. Не убудет с него. И язык не отсохнет.

— Мам… — осмелев, Жарик высунулся из-за Тычка мало не целиком.

Вроде ругать должна, клясть, обещать спустить шкуру, а она глядит в никуда, молчит и улыбается. Папку вспомнила что ли?

— И то верно, — Ясна махнула на всё рукой, вернулась к тесту. — Образуется, перемелется, а перемелется, мука будет.

— Бегом домой!

— Я вообще-то человека спас, — пробираясь по стеночке, напомнил Жарик, и когда дверной створ открылся для молниеносного рывка, прянул на волю, будто стрела.

Верна лишь за спину покосилась, да зубами хищно щёлкнула, когда сын только собирался нырнуть в дверь. Как ещё на полу жжёный след не остался от детских босых пяток?

— Удивительное дело, — Тычок покрутил пятерней в воздухе. — Выскочил из пекла, ровно из тёплого лягушатника! Это как так?

— Забыл, чей он приёмыш, дурачина? — Ясна из плошки плеснула на старика и тот отскочил, будто от медведя на узкой тропке. — С таким повивальным дядькой вообще всё нипочём!

— Вот-вот, когда надо водой плескаться, их не дозовёшься, а как всё спокойно — будьте нате!

— Ага, именно это сейчас и нужно, — Верна свела брови на переносице и отчего-то пристально вгляделась в Снежка. Тот смешно морщил нос и пускал пузыри во сне. — Мало Сивому бед и неприятностей, только купецких сплетен до кучи не хватало.

— Да уж, — Ясна заправила под плат выбившуюся прядь, и на голубой, расписной холстине остался мучной след. — Вот спасёт Безрод человека, а ему под дых бьют, дескать, спас только для того, чтобы до самой смерти бедолага от всяких бед и горестей мучился.

— Тю, — Тычок фыркнул губами на лошадиный манер и махнул рукой. — Я ещё когда говорил: нет предела людской глупости, а купчишка — первый дурак и есть!

— Уверена, уже завтра слухи поползут, — Верна вдруг почувствовала себя обессиленной, ровно выбило пробку, которая силы держала, и вытекла вся моща до капли. — А тут ещё этот подрастает!

— Что же получается, — Тычок закатил глазки к потолку. — У вас чересполосица выходит? Ледован — Жарован — Ледован? Ледобой — Жарик — Снежок?

Верна кошкой сканула к старику и орлицей нависла над балаболом, даже Ясна испуганно замерла с тестом в руках.

— Дед, я тебя мольбами заклинаю, не произноси это вслух! Даже тут, дома. Про улицу уже не говорю!

— Что ты, девонька, что ты! Язык себе отрежу, а слова купчишкам не дам!

Верна постояла ещё немного, несколько раз вздохнула, сказала отчего-то без касательства Жарика и недавнего пожара просто так, в воздух:

— Щёлк вот Черноглаза просит. Хочет на подходе к запретке на длинной верёвке оставить. Купцы повадились шастать. Потаёнки заставные покоя не дают.

— И дашь?

— Дам. Вот теперь же дам. Все своих псов дадут.

— Говорил же: купчишка дурак! На что взгляд падает, уже продать хочет. А туда, что глазиком нельзя окинуть, постарается носик сунуть.

— Темно уж. Пойду. Жарик, поди, все мётлы попрятал, чтобы я хворостин не надёргала.

— А ты, конечно, знаешь, куда попрятал… — усмехнулась Ясна.

Верна только плечами пожала.

— В лес отволок. Куда же ещё? В избе найду враз.