Ледобой. Зов

Глава 19

Порой бывает такое — что-то вокруг неуловимо меняется, а что именно — понять не можешь. Воздух другой, солнце светит по-иному, звуки ухо дразнят как-то по-особому. Отвада, Безрод и прочие переглянулись, въехав в Сторожище, а Сивый даже назад оглянулся — там на телегах, застеленных соломой смирные лошадки неторопливо везли Стюженя с Урачем. Ворожцы недоумённо пожали плечами. Город изменился, зазвучал по-другому, заструился быстрее, вон люди куда-то спешат, да не один-двое, по пять-шесть человек сразу, будто на представление спешат, опоздать боятся, а вон бабы детей волокут в обратную сторону, и тоже едва не бегом. Оглядываются ещё, поскорее-побыстрее. От толпы уводят? Оно и понятно: нечего малышне делать в толпе.

— С ума посходили что ли? — недоумённо буркнул Моряй.

— Выясним, — Отвада припустил рысью, крикнув назад, — Догоняйте!

Княжий терем тоже гудел, Отвада ловил на себе взгляды со всех сторон пока спешивался да бежал в покои: теремные, дружинные — все смотрели с непонятным выражением на лицах, будто небо на землю упало, и ты единственный на всём белом свете, кто этого не знает. Хотел было крикнуть: «Пряма ко мне!», да не пришлось. Лёгок на помине.

— Что случилось? Ровно в гости приехал, ничего не узнаю!

— Город на ушах стоит. Там в иноземном конце чудеса показывают.

— Какие чудеса? — Перегуж, Моряй, Безрод следом за князем вошли в думную палату.

— Помнишь тех четырёх выживших после нападения на купецкий поезд? Ну тех, что к Стюженю свезли? Там двое полуденников было, а двое наши? Так вот, полуденники своих выпросили, мол, сами обиходят и похоронят, если что, по своему обычаю.

— Ну помню. Старейшина их тутошний самолично меня просил. Концы отдали?

Прям выдержал паузу.

— Наоборот. Выжили те двое. И даже на ноги встали. И в разум прежний вошли.

Отвада сощурился.

— Вроде хорошие новости, а смотришь сычом.

— Слушай дальше. Чихнуть не успели, весь город узнал, что хизанцы поставили людей на ноги после душегуба, считай — победили. Там тоже не дураки небо коптят: выволокли эту парочку на площадь и ну давай расписывать, как могучи их боги. Дескать, всё в руках вышних сил. А ты, простой боян, мол, пораскинь мозгами, сообрази, кому тебе молиться.

— И как назло меня нет в городе, — Отвада недобро улыбнулся. — Случайность?

— Не думаю.

— И много народу к себе переманили?

Прям угрюмо кивнул.

— За пару дней много. И будет ещё больше. Второй день бузят на площади, уже золото собирают на молельные дома. Дескать, народу уже много, а молиться негде.

— Наши не молятся под крышей, — буркнул Моряй.

— Посулят избавление от хворей, хоть Злобогу поклонишься в тёмной пещере, согнувшись в три погибели, — Отвада смачно припечатал кулак о ладонь.

— И слушок пустили, дескать, где-то и мор победили. Мол, Отец их Небесный великую мощь возымел, помогает недостойному племени людскому.

— Но… — ухмыляясь, протянул Безрод с вопросом.

— Но избавление не дастся даром, — кивнул Прям. — Переходи в истинную веру, и будет тебе благодать.

— Ты веришь в это? — Перегуж с тревогой спросил Отваду.

— Да. Но сильнее меня беспокоит тот слушок.

— Который?

— Про излеченного от мора.

Перегуж согласно кивнул.

— Если даже это полуправда, к Отцу их Небесному повалят толпой.

— А если полная правда, повалят так, что и нас затопчут, — Отвада горестно поджал губы. — И главный молельный дом устроят в моём тереме.

— Что делать?

Отвада недолго думал.

— Так. Всем одеться попроще и айда на площадь. Послушаем.

Сивый повернулся идти со всеми.

— Так, а ты куда? Ополоумел на рожон лезть?

Безрод ожидаемо холодно усмехнулся — Прям даже бровями поиграл, мол, я так и знал, князь, этого отговаривать бесполезно. Отвада заговаривать второй раз и не пытался, лишь с досады плюнул.

— Тогда хоть лицо спрячь, страхолюд…

Народ на площади бурлил, Безрода, замотанного в клобук, болтало, ровно щепку на волнах. Где-то справа он мельком видел Перегужа в кожаном переднике кузнеца. Там, впереди, на вечевом помосте стояли те двое, тощие, потерянные, но попробуй-ка глядеть кругом соколом, когда только-только встал со смертного ложа. Наверное, сотый раз на корявом боянском они рассказывали, как чудовище с рубцами по всему лицу истребило купеческий поезд, во всех красках расписывали, с подробностями, а их самих спасло и вернуло к жизни только моление Отцу Небесному.

— Не Безрод это, — услышал Сивый справа.

— А кто? Человечьим языком тебе говорят — рубцы по всему лицу!

— Значит, в ту войну за нас подставлялся, а тут на-те вам, душегубством занялся!

— Человек меняется. Мало ли что могло случиться.

— Верно! Вон Пыляй до женитьбы тоже хорошим был. Не пил. А теперь всё! Как выпьет, себя забывает. Может и Безрод так. Пока трезвый — добрый да покладистый. А как выпьет, себя не держит, — встрял худющий гончар.

— А может, заклятие на нём? Говорят же, подался он к Злобогу. А что, я верю. Нальёт ему Злобог заговорённой бражки и всё, хороший человек творит паскудство. И дети у него, болтают, чудесатые. Как бы тоже зло не начали творить.

— Ага, точно! Люди меняются. Я вон тоже не на страшиле женился. Пока женихался красивая была, как посмотрит голубыми глазками, ровно крылья у меня растут, а теперь… — усмарь горестно махнул рукой.

— Человек за хорошее держится, подмогу в том себе находит, а вы единственное стоящее отпихиваете. К ним подадитесь? — каменотёс, что с самого начала не верил в виновность Безрода, кивнул вперёд, на помост. — С твёрдого да в болото?

— А хоть бы и к ним, — едва не в голос ответили остальные.

Сивый усмехнулся. Один-четверо. Так ли весь город? Его пихнули в бок.

— Правильно же говорю? Предатель Безрод и душегуб!

— Ты похоже, всё для себя решил. Нет?

— Да говорят же, что он! А я как все.

— А выяснится, что не он? На Скалистый поплывёшь каяться?

— Да он это… — неуверенно упёрся худой гончар. — Говорят же, лицо с рубцами!

На помост поднялись трое, все чернобородые, одеты по хизанскому укладу — всё как у боянов, только верховки длинные, до самой земли и поясов три — два нашиты, один всамделишный, там, где и положено быть поясу. Дескать, три испостаси у этой Вселенной, верхний мир, там, где небо полощется, нижний мир, что под ногами лежит и мир людей, обнимающий человека со всех сторон, как пояс.

— Наши братья тяжело переживают свой недуг. Им тяжело вспоминать это снова и снова, и делают они это лишь для того, чтобы открыть для вас правду и, подобно путеводному огню на скалах, указать истинный путь, — завёл первый, да голосом таким распевным, хоть глаза закрой и на ходу засыпай.

— Денно и нощно вопрошали они в молениях Небесного Отца, когда выйдет им избавление от невыносимых хворей телесных и душевных, и Отец наш Небесный услышал! — второй гремел над площадью зычно и проникновенно, как молодой гром по весне, да голосом таким масляным и жирным, что услышишь одновременно его и скрип ржавого колодезного ворота — даже не поморщишься. — Вот что такое истинная вера, соседи мои добрые! Вот что такое истинная любовь создателя и подателя благ!

— А сколько таких сгинуло в беззвестности? Сколько отчаявшихся в эту тревожную пору не выкарабкалось в жизнь по той лишь простой причине, что не поверили в силу высшего существа, которому все мы обязаны жизнью? — третий, вопрошая, всё тянул руку и тряс ею, и Безрод будто въяве увидел, как соразмерно трясут и качают головами соседи, ровно для каждого полуденник нашёл крючок внутрях, набросил верёвку и теперь дёргает, ровно лицедей кукол на нитках, всех разом. — Да, наш с вами враг с рубцами по всему лицу, силён, злоба его велика, он травит нас с вами через воду и рубит мечом, будто скот бессловесный, но даже ему не сравниться в могуществе с Отцом нашим Небесным! Все ли видят этих двоих, которые его волей превозмогли хворь, насланную врагом рода человеческого? Кто видел, расскажите соседям, понесите светлую весть дальше! Есть спасение! Есть выход!

Сивый с ухмылкой наблюдал за рукоделами, что спорили совсем недавно на его счёт. Каменотёс взирал на всё молча, изредка плевался под ноги в сердцах, остальные четверо, как впрочем и добрая половина площадного люда, горячо поддакивали, одобрительно гудели, кивали, соглашаясь.

— Силён, паскуда сивая, а против бога не попрёшь!

— Соберёмся и сами попрём гадину! Князь, гони Безрода!

— Под суд, поганца!

— Отец Небесный… Скажите пожалуйста! Это ж навроде нашего Ратника что ли?

— Тьфу, дураки! Смотреть на вас тошно! Телята! Вас ведут, хворостиной гонят, а вы хвостами трясёте, да вперед палки бежите!

— Я уже было отчаялся…В горячечных видениях уже видел перед собой мерзкую рожу с рубцами, так и ждущую моей погибели, — на выжившего счастливчика страшно было смотреть — так живописен и леденящ был испуг на его лице, что гончар около Безрода горестно покачал головой, приговаривая: «Настрадался бедолага». — Но само высшее проведение сделало так, чтобы рядом оказались эти три мудреца, и с их помощью мы с Небесным Отцом нашли друг друга…

— Дня три учил? — Сивый усмехнулся в бороду, — «горячечные видения… высшее провидение…»

— Правильно ведь говорит! — гончар, накрученный сладкими речами до предела, возбужденно пихнул Безрода в бок и сделал попытку найти его глаза — Сивому пришлось согнуться и «закашляться». — Жги сердешный! Руби правду-матку!

— Разве могут остаться какие-то сомнения в том, что Отец наш Небесный любит нас и думает о нас? — вопрошал первый мудрец и водил по разгорячённой толпе чёрным оком, живым умом заточенным до кинжальной остроты.

— Вы представить не можете, какое облегчение наступает, когда находишь дорогу к спасению! — соловьём заливался второй выживший, колотя себя в грудь кулаком. — Заново начать жить, это как… как… как с бабы скатиться!

— Тьфу, срамной! — прилетело возмущённое с другого конца площади.

— Точно! — во всю глотку крикнул усмарь, — я когда по весне из болотища выбрался, подумал: «Да я ж не иду — лечу! Весу не чую, как после Кудряшки».

Толпа грянула хохотом и заколыхалась, как помянутое болото — цепко, вязко. А дальше по площадному болотцу, стоячему и плотному, будто нешуточная волна пробежала — заходило, заволновалось, и Сивый услышал: «Гля, купчата на помост полезли».

— А я тебе, добрый человек, отвечу по-простому, по-купецки! — основательно слепленный крепыш, без преувеличения «укутанный» собственной бородой, ровно в одеяло, руку выпростал пятернёй вперёд, — А ну, соседи, потише, слушай слово торговое! Меж собой мы, купцы, разумеем так: «Можешь сделать сам, делай. Не можешь — спроси соседа». Вон, болтают, Стюженя злая хворь свалила, вызволить старика из лап болячки не можем, разве это дело? Верховный ворожец излечиться не может! Сапожник получается без сапог! А если соседи помогут? Издавна Ратника почитаем, а вот пришёл ему на помощь брат с полудня, и носы воротим? Что не так-то? Тот же Ратник, только живёт напротив. Так в чём же дело? Может быть, нашему исконному мешаем с бедой воевать? Нет, не мешаем! Если наши вдруг найдут спасение, скажем «благодарствуем!» за избавление? Скажем! А вдруг боги меж собой договорились, а? Дескать, нынче Ратник в тень отойдёт, а спасением людским займётся этот… как бишь его… Отец Небесный? Что, не могло так быть? Я вон тоже не всякий раз за моря сам хожу. Иной раз и на печи остаюсь, только золотом помогаю, да добрым советом. И на-ка, добрый человек, от низового купечества на молельный дом! Прими, сочти, да пусти на доброе дело, и гляди, не дури — купца не обманешь!