Ледобой. Зов

Глава 13

Сивый гнал Теньку рысью, давая небольшие передышки. Прибыть на место, наверное, удастся раньше людей князя, гонцу нужно ещё добраться до княжеского терема, а охранному отряду — собраться и выйти. Миновал Мысок, дошёл до помянутого поворота, дал вправо. Дважды расседлывал Теньку, ненадолго, отдохнуть, утолить жажду, кормил овсом. Трёхберёзку увидел издалека. А чего её не узнать? Стоит деревенька по левую руку, а справа на холме три деревца, как писанные. Давай, Тенька, вдарим, почти пришли.

Огороженную крепостёнку приметил заполдень. Теремок, двое ворот, въездные, выездные, снизаны на дорогу, ровно побрякушки на нитку. Не сходя наземь, перевязал лицо, оставил только глаза. Подъехал, ногой заиграл в ворота: «Эй, за стеной, подъем!», Тенька завторил: «Гы-гы-гы, сторожевые, хватит ворон считать!»

— Кто таков? — над изгородью поднялся вислоусый рыжий заставник — видно на приступке стоял, наблюдал — выглянул сверху вниз. — Я тебя давно глазом поймал, торчишь средь дороги, как пень в огороде.

— Ворожец. От Белочуба. Открывай.

— За этим приехал? — кивнул куда-то в сторону двора.

— За ним.

— Эй, Мятник, айда сюда! Тут за душегубом приехали!

Разнесли ворота, половину вправо, половину влево, впустили. Встретили трое, оружные, готовые ко всему, насторожённые. Не подушки давят, службу несут, вон зыркают, ровно изрубить готовы.

— Да и скатертью дорога! Приехал — забирай. Не поверишь, мимо клети ходим, а руки чешутся. Сам прибил бы гада.

Сивый молча кивнул. Угу. Прибил бы гада. Понимаю.

— Давай княжий знак, и проваливайте оба.

Знак тебе. Безрод завернул наглазную часть клобука повыше на лоб, поднял с земли взгляд, стёр улыбку. Не того взяли, парни, не того. И даже я — не тот. А кого искать — сам не знаю. Одно только и знаю — искать нужно. Мятник и остальные двое натужно сглотнули, сами не поняли отчего в глазах звёзды заплясали, голова закружилась. Ровно свет исчез, а в темноте нечто заворочалось. Темень месит, страх взбивает, и тот поднимается, как опара на дрожжах, того и гляди изо рта полезет криком и воем.

Сивый усмехнулся, уставился на облака. Сторожевые проморгались, раздышались, пошёл воздух в лёгкие. Двое на копьях висят, ровно пьяница на тыне, Мятника качает. Смотрят испуганно, только-только в голове укладывают — это сделал ворожец. Вот так, рукой не дернул, слова не сказал. А сделал.

Безрод стянул губы в прямую черту, вновь опустил взгляд. Сторожевые замычали. Опять! Точно лето враз ушло, солнце укутали чёрные тучи, и не стало света, задули ветры, всех троих укутали в гусиную шкуру. Мятник постарше, покрепче, глаза сломал, вороша мрак впереди. Вот-вот чёрные клубы раздёрнет ветром, и вперёд ступит жуткая жуть, и, видна станет лишь в языках пламени, что вырвутся из пасти…

Усмехнулся. Сторожевых отпустило. Мятник за меч схватился, остальные копейные древки стиснули. Вот-вот заставный воевода клинок наружу потащит, а те двое наконечники с острия покажут, но Сивый медленно покачал головой. Не нужно. Я не враг.

— Ты, умник, с ворожбой заканчивай! — у Мятника зуб на зуб не попадает, а потому стучат. Знобит старшего, колотит.

— Хороший знак?

— Лучший, — буркнул воевода, неловко сдал назад, мало не упал. — Что с этим будет?

— Чего достоин, то и получит. Не больше, не меньше.

— Туда поганцу и дорога! Эй, Сова, веди!

Один из воев убежал за угол крепости, через какое-то время притащил пленника. Руки стянуты за спиной, на голове мешок, по всему видать ноги только-только развязали. Идет, путается, колченожит. Затекли, конечно.

— Мешок, — буркнул Сивый.

Сова сдернул мешок. Он. Сёнге. Глаза заплыли, скула распухла, нос рассажен, губы вздуты, черной коркой подёрнуты. Видно, дорого обошёлся, попортил крови пленителям.

— Буянил?

— Говорили, будто взяли с трудом. Обучен. Дескать, народец метал по сторонам, ровно булки из печи. По башке сзади огрели, да сетями опутали.

— Подойди.

Сёнге прятал глаза, моргал и не мог проморгаться. Слезами залило на ярком солнце.

— Да подойди ты, бестолочь! — Сова толкнул в спину.

Оттнир медленно, коряво пошёл вперед. Сивый головой показал сначала на пленника, затем на Теньку.

— Мешок. И к седлу.

Сова набросил подсудимцу мешок на голову, привязал конец верёвки к седлу, Безрод хлопнул гнедого по шее, и втроём шагом пошли со двора.

— Может, возьмёшь человечка в охранение? — крикнул вослед Мятник. — Не абы кого повёл, душегуб из душегубов!

Безрод мотнул головой, не возьму.

— Да и ладно, — воевода знаком показал, закрывайте ворота. — Друг друга ст о ите. Он у тебя под взглядом заледенеет.

Тенька шёл ровным шагом, будто чувствовал — нельзя рысачить, человек еле на ногах стоит. И лишь когда крепостёнку скрыли деревья, Безрод свернул с дороги в лес. Спешился, разрезал верёвку на руках Сёнге, сдернул мешок.

— Есть будешь? Вон щёки ввалились, ровно у волчары зимой.

Оттнир закрыл лицо руками, какое-то время остервенело месил глаза и утирал слёзы. Режет, ровно песка под веки насыпали. А ведь какая-никая тень от деревьев есть, хоть малость, а полегче.

— Ты как здесь?

— Узнал?

— Мне твоя тряпка не помеха.

— Глазастый, — Сивый усмехнулся, достал из переметной сумы сушёного мяса, воды, сунул в руки.

— Да глаза ни при чем, — оттнир повалился в траву. — Сам видишь, на солнце ослеп. А голос узнал.

— Ну и как тебя взяли?

— А так, — Сёнге ожесточённо сплюнул, располосовал мясо и закинул полоску в рот. — Немка рожать вздумала. К людям и вышел. Я ведь не повитуха.

— Да что же делается в свете, — Безрод хмыкнул, покачал головой, — живёшь с бабой, живёшь, а она рожать надумала.

— Очень смешно.

— Так ведь прячешь лицо на людях. Или нет?

— Сползла тряпка. Так и увидели. Душегубом обозвали, убивать полезли. Совсем ополоумели!

— Сидишь затворником и не знаешь, что в мире творится.

— А что творится?

— Так и не сказали?

— Да несут какую-то чушь! Дескать, я мор пускаю, людей травлю, режу почем зря.

— Не чушь, — Сивый присел на повалку. — Так и есть. И мор есть, и людей режут, как скот.

— Кто?

— Некто с рубцами на лице.

Сёнге перестал жевать. Исколол Сивого взглядом.

— Не знал, что у нас третий есть.

Безрод покачал головой.

— Не думаю. Шёл бы я на пакость, лицо закрыл бы. А этот рожей светит по сторонам, глядите, каков я.

— Подстава?

— И кто помешал? Я или ты?

— Конечно я. Видать, моя глухомань кому-то приглянулась. Думает кто-то хитрый: «А приберу-ка я этот медвежий угол к рукам. Вместе с немкой. Ценность ведь превеликая».

— Тогда, выходит, я.

— Может месть? Друзей у тебя полно, даже я знаю.

— Слишком хитро.

— Ты колючий. Прямо не убьёшь, с солью не схарчишь. Я пробовал.

Сивый усмехнулся. Вот сидит человек, ест мясо, как голодный волк, почти не жуёт, глотает. Вместе не росли, в побратимстве кровь не мешали, встречались всего три раза, а спроси кто, что такое мир в душе — показал бы на рыжего. Этот. Ровно всю жизнь знались. Почему? Усмехнулся бы. Ничего у жизни не украл, а что взял, тем и расплатился. Одно к одному. Чист и пуст. Пуст и чист. Звенит, как пустая долблёнка. Когда убивать полезли, шум в ушах слышали? Это он. Звон вселенской пустоты. Чистоты. Прятался у этого в кулаках. Сёнге, Сёнге дай немного мира в душу.

— Ну, а сам как?

— Застава на Скалистом. Служба. Двое мальчишек. Верна. Всё.

Сёнге счёт-другой щурил глаза, топтался по синим Безродовым ледяным озёрам, наконец, отвернулся. Ну тебя к Злобогу! Ещё ухмыляется. Для того выжил, чтобы на полянке помереть под твоим колючим взглядом?

— Врёшь. Не всё. Есть ещё что-то. Вон, вижу.

Сивый молча кивнул. Есть. Глазастый. Потусторонность во мне растёт, заливает, ровно кувшин, сначала по щиколотку, потом по колени, а теперь по глаза. Не исчезла, не ушла, обжилась и зажила.

— Я кому-то задолжал. Кому — не знаю. Чем отдавать — не ведаю. Неспокойно мне. Тянет куда-то на полночь. Зовёт кто-то.

— А ты не хочешь…

— Скалистый, мальчишки, Верна… Я долго к этому шёл.

— Думаешь, отнимут?

— Как бы сам не оставил.

Сёнге поджал губы, задрал брови, поиграл глазами, ого! Да что должно случиться?

— А что ты с Мятником и остальными сделал?

— Видел?

— Слышал. Клеть под землей, только окошко в мир и есть. Для меня — высоко, для заставных низко.

— Да ничего. Глазки строил.

— Ради всего, мне такие глазки не строй.

Сивый пожал плечами, хмыкнул. Как хочешь.

— Тебе пора. Немка, поди, заждалась. Мальчишка агукает, где отец?

Сёнге вытаращил глаза.

— Какой мальчишка? Мой? Но откуда ты…

— Оттуда, — Сивый усмехнулся, подмигнул, — рот прикрой, муха залетит.

Сёнге почесал загривок.

— Может, и злодея так найдешь? Чих-пых и готово! Далеко ведь глядишь, расписной ты наш.

Сивый хитро прищурился, поглядел так, поглядел эдак.

— Сам дурак.

— А вообще ты зря. Я…

— Конечно, конечно. Ты сам с усами и вылез бы из заставного поруба в два счёта.

— Понятливый ты наш.

— На-ка в дорогу, нож и припас.

Сёнге пожал плечами, отчего не взять. Ножом срезал клок волос, сунул Безроду. Оружие просто так не берут, за него платить надо. Сивый принял срезанный вихор, пустил по ветру. Какое-то время оба смотрели друг на друга. Сейчас что делать? Обниматься или как? Стояли, стояли… Нет, глупо. Один прощаясь, махнул рукой, второй усмехнулся, взлетел в седло. И уже вроде разошлись, показали друг другу спины, как Теньку догнало:

— А ты ведь не спасать меня приехал.

Безрод развернул коня. Отшельник стоял поодаль и смотрел на спасителя исподлобья.

Сивый пожал плечами. Может, и не спасать. А может, и спасать.

— Сам решил убедиться? А если бы я оказался душегубом? Прикончил бы?

Безрод скривился. Усмехнулся. Красавец, нечего сказать. Глаза от побоев чёрные, вокруг глаз синева разлилась, одно к одному.

— Так все же, как узнал бы? А вдруг я и есть душегуб?

— Говорил уже. Дурак ты, а не душегуб.

— Всегда подозревал, что ты умный.

— Тебе туда, прозорливый наш, — Сивый показал рукой и пустил Теньку рысью.

Сивый спал на ходу, когда Тенька, заиграл тревогу. Легко взбрыкнул, эй, проснись, впереди кто-то едет. Безрод открыл глаза. Верховые. Четверо. За перестрел. Идут рысью, спешат. Нет, вы только поглядите! Старые знакомые, Коряга и Взмёт. Мазнули глазами по встречному верховому в клобуке и дальше припустили. Застава впереди. Немного осталось. Нужно спешить.