Читать книгу "Ледобой. Зов"



* * *

— Все, граница. За теми холмами попутная застава. Готовь золото, Кабус.

Купец облегченно вздохнул. Наконец-то. Последний отрезок пути. Нет, боги, определенно не любят соловеев. Пусть могущественные колдуны выясняют, уж чем эти люди провинились перед Всевышними, а для зоркого глаза и так многое понятно. Боги начисто лишили тутошние земли простора, засадив чудовищными лесами. Разве может человек жить, не видя дальнокрая? Разве может человек встречать новый день, не радуясь степи, ровной, как стрела? Как по этой чащобе проехать праведному купцу, да не застрять? Как? В деревьях застревает даже ветер, скакун же просто сломает ноги в этих медвежьих углах.

— А знаешь что, Шкура? — купец хитро выглянул на воеводу охранной дружины. — Все-таки боги справедливы. Никого не отпустят из своей небесной кладовой обиженным. Кому-то дали степь, чтобы взгляд разбегался вправо и влево и не знал пределов. Чтобы чистокровный конь мог нестись, как ветер, не встречая преграды. А кому-то справедливые Боги дают море… но отбирают степь. У нас есть степи, у вас море. Всё равновесно.

— Кому-то ума дают сызмальства, кому-то вбивают в голову тяжелыми ударами, — Шкура хмыкнул. — При мозгах, выходит, все.

Правильно говорит купец, так правильно, что больно делается.

— Ты из первых? Или из последних?

— Из предпоследних. Последние не выживают.

— Может быть ты и прав. Я тоже предпоследний сын. Наш младший просто бездельник и мот. Соседи говорят, что везения и удачи на нашу семью боги отпустили до предпоследнего сына. То есть как раз до меня.

Шкура кивнул. Да, всё так. Почесал сломанный нос. Знал бы, где упасть придется, соломки подстелил. И то ладно, что жив остался. Близко к быстрой и благородной смерти оказывался не раз, но ещё никогда не оказывался настолько близок к страшной жизни. Когда после того поединка слепого, глухого, беспамятного притащили под руки Стюженя, старик, рассказывали, ещё долго не знал, выживет ли, а если выживет, стоит ли отпускать в жизнь таким. А вдруг ослепнет? А вдруг оглохнет? Встать в строй калик перехожих? Стучать посохом по проселкам? Кровь лилась отовсюду, из глаз, из ушей, болело всё, даже волосы. Ну выжил. Не оглох, не ослеп, хотя и слуха, и зрения сколько-то потерял. А потом ворожец собрал всех порванных и увечных и коротко наставил. Усмехаясь, назвал тупицами и безмозглыми баранами. Коряга ещё петушился, пушил перья, хорохорился, да старик осадил его быстро. Вышло просто и убийственно. Как, спрашивал, называется игрок в кости, которого шельмец обвел вокруг пальца? Как, спрашивал, называется человек, которому кажется, что он поверг наземь злодея, а истинный враг стоит в сторонке и смеётся тому, как недоумок с обманкой воевал? Все пятеро молча таращились на ворожца и молчали. Вы не победители, усмехнулся тогда старик, не может быть победителем дурак. Вы не охотники, продолжал издеваться Стюжень, никогда охотник, выслеживая косулю, не отвлечется на невинного солнечного зайчика. А тупицы существуют лишь для того, чтобы всегда существовал некто умный и невидимый и говорил из тени: Я их уделал. Он вас уделал, сопливые вы мои, усмехнулся ворожец. Дёргунь тогда вспылил, обещал стереть с лица Безрода усмешку победителя, на что ворожец лишь показал на дурня и молча кивнул. Кто не хотел слушать про дураков, кто мотал головой? Кто не верил? Вот он первый дурак. Первейший. Который даже не подозревает, как выглядит тот, кто издалека показывает пальцем и ржёт, дескать, глядите, дурья башка, дай пирожка. Вы остались живы, бросил Стюжень, и это неплохой исход. Гораздо хуже было бы отдать концы, так и не узнав, что тебя уделали, как младенца. Хотя… счастливы придурки, потому что даже не понимают, настолько тупы. Положить жизнь в борьбе с тенью — это, конечно, достойно, издевался ворожец.

Несколько дней потом ходили, как в воду опущенные. Друг на друга не глядели. Хорошо считать придурками других, но знать, что ходишь в тупицах сам… вот уж, дудки. Нет, оно, конечно, не сразу пришло, ещё какое-то время при одном виде Сивого губы задирали, да клыками сверкали, но прошло это быстро. Стюжень окончательно вылечил. Случилось нечто. Смертоубийство. Одним прекрасным утром в доме купца Ельника нашли приказчика. Остыл уже к тому, бедолага. Череп раскроен, колун рядом валяется. Кто убил? Стюжень собрал всех пятерых и спросил, мол, на кого думать? Всё рассказал, кто живет в доме, кто где был, кто мог убить, кто не мог. Потом спросил, мол, кто убил? Переглянулись друг с другом и выдали — конюх, разумеется. Здоровенный, зуб на приказчика имел, навеселе был в тот вечер, в должниках у приказчика пребывал, да и глазки бегают. Он. Больше некому. Ворожец оглядел всех пятерых и усмехнулся. Хорошо подумали, следопыты? Точно, хорошо? Покажешь на невиновного, а сам навсегда останешься в пораженцах, потому как останется жить на белом свете настоящий душегуб. Жить останется, если пузо со смеху не надорвёт. А когда поймали настоящего тварёныша — из гончарного конца оказался, бабу не поделили — седмицу глаза от ворожца прятали, да что глаза, за перестрел обходили, только бы на пути не попасться. Всё смех чудился днём и ночью, ровно заливается кто-то, а глаза прикроешь — так и пальцем показывает, а рожа у самого хитрая, зубы, как у лошади, так и начистил бы рыло. Старику на глаза все-таки попались, невозможно же вечно прятаться, ворожец и поддел, мол, захотите кого-то ещё овиноватить, приходите, посоветуемся, как половчее в грязи извалять. Потом и вовсе разбрелись по своим краям, не век же у боянов вековать.

—…ты слышишь меня, Шкура? Едешь, молчишь, ровно не в себе. А-а-а, понимаю, соскучился по родным местам. Замечтался.

Да уж, замечтался. Прошлое — как яма, провалишься, умотаешься выкарабкиваться.

— Для чего тебе море, Кабус?

Купец нахмурился, ровно не расслышал.

— На что мне море? Чудак, море для купца — это все! Запад, восток, полдень, полночь, города и торжища, неведомые страны и диковинные товары.

— Да я помню, у нас море, степи ваши.

— Уйду на восток, в Торжище Великое. Вожу оттуда ароматные смолы, камни, меха диковинных зверей, что живут лишь на востоке.

— Никак в мехах нехватка?

— По эту сторону света ничего похожего нет. Конечно, мех не такой теплый и длинный, как у вас, так ведь на полудне и зимы теплее. Зато играет и переливается всеми цветами радуги. В наши края такие доставляю только я. А если бы ваши брали меньше попутного злата, торговля была бы ещё выгоднее.

— Муха тоже переливается, — буркнул Шкура вполголоса, — а топчется, известно где.

И перестал слушать. Поезд въезжал в посадку, а из лесу навстречу вышел верховой. Один. И вроде бы ничего особенного, ну мало ли верховых одиночек пылит по дорогам, но если правду говорил Стюжень, что у каждого внутрях натянуты свои тревожные струны, сейчас Шкуровы струны тревожно взныли — крупный страх прошел, зацепил когтистой лапой, аж гул в голову отдался. На встречном-поперечном синяя рубаха, шагов сто между поездом и верховым, но… как будто сивая грива у незнакомца? Воевода охранной дружины в сердцах плюнул. Так-то поглядеть, конечно, в жизни всякое бывает… хотя нет, невозможно. А если всё-таки он? Проеду и даже глазом в сторону не поведу. Плевать. Не друзья. Этот с объятиями не бросится, так и разведет судьба, один вперед, другой — назад. Ей виднее, она умница. В живых оставила.

За полста шагов до поезда Синяя Рубаха встал посреди дороги, буланого развернул поперек пути. Что за шутки? Узнал? Здороваться будет? Брататься? В ноги упадет, мол, брат мой, Шкура, богами заклинаю, прости дурака! Виноват перед тобой так, что ночи напролет спать не могу, гнетет душу, облегчения ищу. Если нет, тогда для чего?

Помотал головой, глупые мысли. Говорят ведь, растрясешь дурацкие думки, ссыплешь через уши, тут и просветлеешь. А встречный потянул из ножен меч, и таким вдруг оглушительным показался Шкуре шелест клинка, ровно стерли боги все звуки под солнцем и луной, а лязг меча напротив раскормили на всю вселенную, и дерёт он ухо, как медведь берёзу по весне. Глупость, потому и странно.

Шкура облапил рукоять. Сивый, конечно, сволочь, но не дурак, да и сволочь только потому, что не дурак. Выздоровел, вошел в силу, да и переловил всех пятерых по-одному, прошелся битюгом. Но на целый обоз быком переть?.. Синяя Рубаха отчего-то сунул руку в переметную суму, поднял над головой, раскрыл пальцы. А будто муку ветер подхватил, понёс на купеческий поезд. Головные закашлялись, заперхали, чисто песка наелись, и настало то, про что мамка в детстве говорила, стращала, чтобы спал. Как молния встречный-поперечный сорвался с места, а его буланый… Злобогова работа, больше некому — Сивый будто всех остальных объел, у каждой твари в обозе высосал резвости и силы, а коню и себе добавил. Моргается и то медленно, руки стали тяжелее колоды. Синяя Рубаха ссёк первых, а ты не успел и «мама» крикнуть. Истинно Злобоговы проделки, больше некому — шагов сорок между головой поезда и хвостом, а ровно сожрала пустота половину, счёт-другой, и он уже тут. Народец разметал, уработал в кашу, вон красные капли лениво чертят дуги, кровь первых только-только подлетает к земле, кровь последних лишь расходится из ран вовне. Хло-о-о-о-о-оп — это Шкура моргнул: смежил веки, открыл глаза, а весь поезд уже за гранью, тела ещё по седлам, а раны живым духом курятся, ровно дымок улетает в небо, глаза тускнеют, словно угли, некому поддуть, пламя возжечь. Древес, ближайший дружинный после жуткого удара завалился набок… заваливается. Разрублен до самой груди, меч распахнул воя от основания шеи по косой к бедру, из таких широких ворот жизнь вылетит, не задержится. Да она и уходит, гляди, запоминай, когда такое увидишь. Руки медленно, паточно полощут в широком замахе воздух, меч выскользнул из ослабевших пальцев и почти висит в воздухе, на клинке солнце играет, задержалось, в глаз бьет, сам плавно заваливается на сторону. Жутко так, аж глаза мёрзнут. Сивый, подлец, шагом кружок сделал, за спиной задержался, хмыкнул, дескать, ремней со спины нарежу, даже крикнуть не успеешь, да что крикнуть — сердцем и разу не булькнешь. Встал напротив, смотрит, и каждый рубец на этой страшной морде памятен, ровно не прошли с того поединка годы. Кровь. Хлещет из раны Древеса ровно подземный ключ в жуткую зиму. Почему в зиму? А замер тот ключ. Почти стоит, словно замерз. И Безрод смотрит, щерится, да вверх косит. Кровяная дуга из Древесовых жил пла-а-а-авно «взобралась на вершину», пошла вниз, ровно густой мед стекает по ложке, вот-вот на голову падет Синей Рубахе. Нет. Как осталось меж головой и струйкой пядь, ухмыльнулся, сдал буланку назад, ушел рысью. Только не случилось у коня и дороги любви — за той валкой рысью Шкуре даже наметом не успеть, и даже пыль из-под копыт родиться не успела, только-только встает. Лени-и-и-иво… Ме-е-е-едленно. Не скорее, чем кровь разлетается, да он Шкура, моргает. Счёт-другой, и его нет, а за кем пылюка встает, уже не понять. Все. Ушел. Двое выживших стоят стремя к стремени, рты распахнуты и, поди, пойми, что раскрыто шире, рот или глаза. Хло-о-о-о-о-оп…


Скачать книгу "Ледобой. Зов" - Азамат Козаев бесплатно


100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Внимание