Теряя наши улицы

7

Когда я оказываюсь уже в своей комнате в мертвящем оцепенении пост-кокаинового «краша», я обнаруживаю, что у меня с раннего утра разрывается телефон. Я беру трубку и с удивлением слышу в ней знакомый голос. Это Славик, бакинец из соседнего цеха:

— Ну наконец-то! Алик, ты где пропадал? Тебе работа нужна или нет?

— Конечно, нужна, — несмотря на своё состояние, мне удаётся адекватно реагировать на сваливающееся на меня избавление.

— Короче небольшая такая фабрика по изготовлению рекламных лайтбоксов. «Лучше, чем неон» называется, как раз недалеко от тебя находится, за Мэри и Уилсон. Там брательник мой, близнец работает, он всё меня перетягивает, а я говорю да куда мне хозяина менять, к тому же повышение ожидается, а тут с тобой такая история. Так что давай-ка бери ручку, листик бумаги и записывай номерок.

— Славик, я… Я не знаю, как тебя благодарить, — я, в самом деле, растерян, растроган, мне не верится в свалившееся на меня счастье. В который раз, потеряв всё, я обретаю новую надежду.

— Ты записывай давай.

Я, конечно, никакой был, но, слава богу, дома были ещё остатки бурбона. Я допил «Джека», чтобы хоть немного сбить заторможенность из-за «краша», недаром алкоголь с кокаином так противоречат друг другу, и набрал номер. В общем, встретились мы с Колей, братом-близнецом Славика на Мэри и Флинт-стрит, поговорили обо всём и на следующий день, уже более-менее посвежевший я явился на фабрику. Прошёл интервью с хозяином, Моисеем Михайловичем, и с супервайзером Янушем, венгром по происхождению. Януш сразу шутить начал, насчёт татар подкалывать, мол, они миллион венгров вырезали в своё время. Я ему ответил в том духе, что мне жаль, и что меня там типа не было, я в этом варварстве не участвовал. Цех в подвале относительно небольшой, по сравнению с гигантскими помещениями «Worldwide Furnitures», оборудование антикварное, купленное на аукционах. Работа — выпиливание и сборка электрических рекламных лайтбоксов. Это даже лучше, чем компьютеризированный конвейер на мебельной фабрике, ближе к моему ремесленнопроизводительному идеалу. Вообще всё складывается просто замечательно! Я подписываю необходимые бумаги, и мне объявляют о приёме на работу.

Работа у меня налаживается сразу же, я учусь, у меня получается, мне интересно. Шатаясь по ночам по улицам, я с гордостью отмечаю свой вклад в их мертвенно-бледное освещение. Электрические лайтбоксы мне и впрямь начинают нравиться больше, чем неон. Живу достойно, кормлюсь трудом своих рук… Или стараюсь во всяком случае… Дело в том, что после того раза у меня так и вошло в привычку курить крэк в конце недели. Я даже стал дожидаться конца недели, чтобы всю ночь просидеть за трубкой, снова и снова затягиваясь пахнущим выхлопными газами дымом и гоняясь за бледным подобием первого прихода, за иллюзией переживания сильных эмоций, за суррогатом счастья. Постепенно я перешёл на два-тра раза в неделю, насколько позволяли заработки. Крэк — это если не самый вредный (по вредности он второй после героина), то точно самый глупый наркотик на свете. Всё, что он содержит в себе — это пустота. Это типично американский наркотик, недаром он родился именно в Америке, плод американской почвы и рыночной смекалки негритянских гетто. Этот мгновенный, головокружительный приход и следующая за ним сокрушительная пустота очень похожи на саму Америку. В Америке всё может оглушить и удивить в первый момент, но, по прошествии некоторого времени, ты замечаешь, что это сверкающая, эфемерная надстройка, под которой кроется ужасная зияющая пустота. Духовная, эмоциональная, психологическая пустота. Пустота и голая, ни чем не прикрытая жажда наживы — вот вся суть этого континента. Некоторые особенно слабые индивиды не выдерживают, приобретают огнестрельное оружие и начинают шмалять во всех подряд вокруг себя — это типично американский феномен, точно так же, как и курение крэка. Но Америка не любит слабых. Разок я повстречал Мануэля в местном молле. Он был с подружкой. Мы прошли мимо друг друга. Он втянул голову в плечи, так что глаз из-под козырька бейболки видно не было. В другой раз я ехал по Мэри в одном автобусе с его кентами, сальвадорскими пацанами с завода, на задних сиденьях. В глаза они не смотрели, но я уловил их косые взгляды и невнятное бормотание сквозь зубы. Я смекнул, что если когда-нибудь я встречу Ману не одного и не с подружкой, а в компании земляков, есть реальная возможность попасть под пресс. Засаду на меня устроить было очень просто, к тому же я жил в латинском квартале, и весь мой подъезд поголовно был родом из Центральной Америки. Я не был уверен, что в этом случае мне одному удастся повторить с ними то же, что с толпой сельчан, в тот раз на «Химзаводе». Я призадумался. Потом принёс на работу свой кухонный нож и при помощи Джои, американского паренька из одного со мной цеха, заточил его до остроты бритвы. Я знал, что это не спасёт меня, но покоцать я теперь мог их конкретно… Или завалить… И неважно чем потом это всё закончится…

Так я и хожу теперь по району, с оглядкой… Привычка курить крэк по ночам постепенно начинает отнимать у меня все мои силы и ресурсы. Питаюсь я парой бутербродов на обед и банкой бобов в томатном соусе на ужин. Теперь уже если мне попадается мягкий кокаин, он меня не устраивает. Тогда я сам варю его на конфорке с пищевой содой или аммиаком, изготовляю крэк, и заново начинаю погоню за давно похороненными во мне мечтами о счастье и любви, о конце одиночества, который мне могла принести только новая встреча с Альфиёй. В какой-то момент, я понимаю, что увяз в новом губительном пристрастии и после очередной рабочей недели я, вместо этого, быстро собираюсь и сажусь на автобус в Сен-Дени. Мне надо поговорить с Федяном.

От Федяна пахнет машинным маслом, и он вовсю уже шпарит по-французски, работает в одном из местных СТО. У него по-прежнему сохраняются отношения с Аней, хотя и приходится выдерживать жёсткую конкуренцию — она устроилась в ночной клуб «барной девушкой». Её работа заключается в том, что она сидит за барной стойкой и разделяет компанию с желающими выпить, пообщаться, излить душу. Она называет их на местный манер «неудачниками». По какой-то причине, если по-русски, когда мы говорим «неудачник», мы имеем в виду невезучего человека, заслуживающего сострадания, и даже в чём-то уважения за то, что он многое перенёс, то в этой части света это считается одним из самых обидных оскорблений. Наверное, это из-за кальвинистской этики. Такую профессию, как у Ани, могли придумать только на этом континенте — из эмоциональной и психологической пустоты, одиночества и недостатка общения здесь научились извлекать выгоду. Разумеется, нет-нет кто-то пытается продолжить общение за пределами клуба. Насколько удачно, известно только Ане и, может быть, Федяну. Впрочем, это исключительно их личное дело.

Мы сидим на берегу реки Св. Лаврентия и потягиваем из горла кубинский ром. Как и два года назад по реке гуляет свежий, будоражащий воображение весенний ветер. Федян, описав мне в двух словах свою персональную ситуацию, умолкает, опять уходит в себя. Но меня внезапно прорывает. И пока я выговариваюсь с Федяном, меня словно бы осеняют собственные мысли. А он так тих, что чтобы заставить его отреагировать хоть как-нибудь, я невольно переключаюсь на французский, даже не замечая этого:

— Ce n’est pas un endroit pour moi, Федян, mon pote — en tout cas c’est un pays etranger…

J’ai pas trouve’ ma rue, mon quartier, mon faubourg, mon territoire ici mec… N’existe pas ici!..

Qu’est-ce que j’t’ai dit, a toi, ici, dans ce lieu, y’a deux ans, a propos de trouver ma place dans cette vie, sur le boulot rglo et l’autosuffisance?… T’y crois encore?… Dis donc!.. C’est des idees rosees, quoi, mec… Tu crois encore que nous, les producteurs, sommes vraiment le sel de la terre?… Mon cul! Nous, les producteurs — nous sommes seulement le betail salarie’… Des vaches… De la viande!.. C’est comme a mon frere… Rien a foutre!.. Ce que nous faisons au boulot c’est quoi, t’y as jamais pens?… C’est seulement le profit pour ce salaud de patron, en fait, c’est ce qui compte, quoi, et le reste c’est de la merde… Et je m’emmerde dans ce monde de merde!.. Toi, par exemple, tu travailles pour vivre, tu repares les voitures, les moyens de locomotion pour les autres bipedes, qui inondent cet espace urbain maudit… Quel usage en est fait? Dis donc! C’est seulement dommageable, mon avis… Moi, j’fais des Boites Lumieres, des boites stupides, et ces boites que j’ai faites avec ces mains, ces memes mains, elles sont pendues partout dans les Etats-Unis, dans toute l’Amerique… Quelques phrases sur elles, quelques mots drolement fous, importuns, appelants: achat, achetez, achete, achete une marchandise, achete un service, laisse ton argent chez nous, depense… Je suis pas heureux d’une telle saloperie… Mes boites illuminent ces rues mortes comme les lumieres de la mort… J’aime pas les lumieres de la mort, moi!.. Je prefere les tenebres vives, je vais te dire, je prefere le fremissement du feuillage sur nos alles tenebreuses aves leurs reverberes cassees… Et encore sur le sel de la terre — qu’est-ce que tu penses, y a vraiment une classe ouvriere, ces petits hommes honnets et simples, toujours prets a s’aider les uns les autres? Regarde-les, ces degueulasses, ils sont pires que des piciers, des speculateurs, des cafards… Beaucoup d’eux sont plutot prets fourguer l’un ou l’autre, se vendre aux patrons pour une surpaye, quoi, s’entre-devorer, ces salauds… Y’a pas de classe proletarienne, mon pote, une masse d’individus mechants mis par hasard dans les stalles diverses, grandes ou petites, ou ils doivent de jour en jour, la petite semaine repeter les mmes actions, insenses, reduites a l’absurde… C’est difficile d’imaginer quelque chose qui serait plus antihumain que la fabrique ou l’usine!.. Ch’ais pas, moi… Tu passes la journee entiere te casser le cul pour le profit du patron, en inhalant des volutes de poussiere malsaines et des debris de bois, tu travailles sur une machine-outil anachronique, declassee, qui decharge toujours les morceaux de fer comme des petites lances vers ta tete en t’assassinant presque chaque jour… Mais j’veux pas crever comme ca, mec… Un etre humain, c’est reduit au niveau de simple instrument, qui fait durant toute sa vie les memes actions jusqu’ l’automatisme, et surtout il ne voit pas son produit final!.. Sais-tu ce que l’usine me rappelle, moi? C’est Dora!.. C’est Buchenwald!.. C’est Auschwitz!.. Ce bruit monotone, parfois 12 heures de bruit, ces annexes humaines des machines, de la chaine de travail… Et puis… L’argent que tu gagnes, qu’est-ce que tu fais avec ca… J’vais te dire… On va foutrement croquer tous les samedis, on va faire valser… J’en veux plus!.. Je quitte!.. Dis donc, mon frere, est-ce qu’il y a un endroit pour moi dans cette vie de salaud?… S’il y en a un vraiment, c’est pas ici… Ou est-il? Dis donc… En tout cas, au moins, nous avons notre ville, o nous sommes ns, d’o nous provenons, mec… C’est notre maison… Il est temps de revenir, mon pote, je le sais, je le sens… Je reviens, Федян…[5]

— С одной стороны, ты, конечно, во многом прав, Алик, — неожиданно вдумчиво и серьёзно отвечает мне Федян. — Но с другой, видишь, это у всех всегда по-разному. Ты вот долго жил за границей, а за это время многое в Алма-Ате изменилось. Причём изменилось до неузнаваемости, ты ещё сам увидишь, удивишься. Люди совсем другие стали. Так что, если даже ты и прав насчёт своего дома, своей улицы, если где-то и есть место, где ты должен чувствовать себя хорошо и спокойно, то это вовсе необязательно должно быть там, где ты родился и долго жил. Не факт! Я, например, считаю, что нашёл своё место здесь, я здесь всем доволен, я чувствую, что моя жизнь развивается, что я расту. Веришь, нет, даже если мне дадут американское гражданство, я уже никуда не поеду бродить по свету, как мы хотели. Я никуда не хочу отсюда двигаться. Мне здесь хорошо.

— Ну, Федян, что я могу сказать, это всё из-за Ани, наверное. У вас же типа любовь с ней. Ты пойми, Федян, любви ведь не бывает на самом деле, бывает лишь привязанность. Ты привязался к ней, вот и пропала тяга двигаться. Осядешь здесь, погрузнеешь, детишек заведёте. Так и жизнь пройдёт.

— А я и не хочу, чтобы было по-другому, Алик. Это и есть жизнь, — и, помолчав, с улыбкой добавляет, — мы решили жениться. Я люблю её, а она любит меня — только это обладает для меня значением, больше мне ничего от этой жизни не надо. Вот почему для меня не важно, останемся мы здесь, или в конечном итоге окажемся где-то ещё. Где будет она, там и будет мой дом. И это больше, чем просто привязанность, поверь мне.