В начале жатвы

2

Посреди деревни Савось становится под крышу дома. До своего двора осталось с километр, но разве пойдешь под таким напористым дождем? Улица раскисла, тучи все плывут и плывут. Савось наконец не выдерживает, решительно подхватывает кошелку и бежит вдоль заборов. Каждая капля холодом обдает его тело. Кошелка тяжелая, к тому же грибы тоже набрякли, и теперь уже нести их совсем тяжело. Наконец, немного согревшись, Савось замедляет ход, взмахивает свободной рукой и идет прямо по лужам. Возле Куприянова двора ему переходит дорогу женщина в синем плаще.

— Савось? — зовет она и поглядывает на него из-под капюшона ласковыми красивыми глазами. Это — Тамара, старшая дочь Куприяна. Ей уже восемнадцать лет, и Савось всегда теряется, когда она вот так смотрит на него. — Ой, мамочки, а грибов! — вскрикивает она. — Где ты набрал их столько? Да ты же весь промок. Беги быстрей домой, а вечером приду на угощенье, — и она снова ласково поглядывает на него.

Показывается со двора и старая Куприяниха. Тоже удивляется, а потом советует:

— Спеши, спеши, сынок, домой. Да на печь, укройся потеплее!

А над деревней уже сгущаются сумерки, и улица пустеет. Коров давно пригнали с поля, людей не видно, один вот только Савось месит грязь набрякшими сапогами. Недалеко за приусадебными участками шумит, стонет старая пуща. Там, под кронами деревьев, уже совсем темно. Савось спешит домой, и невольно гордость за самого себя наполняет его душу. Не побояться одному зайти на Волчьи гряды в такую непогоду! А какие мхи, сколько воды! И — лисицу спугнул...

Вот он и свой двор. Дощатый забор вокруг хаты и хлевов, вдоль улицы одна к одной в ряд стоят тонкие высокие липы. Ветер срывает с них пожелтевшие листья, и они все время сыплются и сыплются на картофельник, на грядки, где еще не так давно зеленела морковь. Чем-то тоскливым веет от огорода, больно глядеть на его пустоту. Может быть, потому, что грустно поет ветер в ветвях лип да идет вот этот дождь?

Рукой, которая не очень-то слушается, Савось открывает калитку и заходит во двор. Чистые шторки на окнах словно зовут его быстрее зайти в хату, где уютно и тепло. Из трубы идет дым, — значит, топится печь или лежанка. Савось всходит на крыльцо, открывает двери. В отсветах огня сидит отец на скамье, подняв ногу, а мать стаскивает с ноги сапог, предварительно обернув его сухой тряпкой. Он только что пришел с улицы, сапоги его в грязи, а брюки все мокрые.

— Вот пропал, так пропал, — весело говорит отец, поглядывая на Савося, с которого стекает вода, и вдруг восклицает: — Гляди, Зина, что он приволок! Да это же боровики! Полная кошелка! Как только ты донес ее с Волчьих гряд? Ого-го!

— Их, мама, надо вынести в сени, на холод, чтобы не попортились, а завтра я отнесу тетке Авдотье.

— Садись, — говорит отец и, топая босыми ногами по полу, подходит к печи и начинает греть руки. Потом поднимает корзинку с грибами, подносит ее к свету, рассматривает, все больше мрачнея.

Отец над чем-то задумывается, сопит, пожимает плечами. Савось снимает с плеч пиджак, бросает его в запечье, садится на скамейку и начинает снимать сапоги. За ширмой он надевает сухое белье, мало интересуясь тем, о чем говорят отец с матерью.

Вспыхивает лампа, из репродуктора, что висит на стене, льется красивый голос. Савосю кажется, что это голос Тамары. За окном всхлипывает дождь и шумит ветер. Пусть себе! Тут, в хате, и светло, и тепло, даже жарко. Руки и ноги отходят, по телу разливается теплота, кровь приливает к лицу. Хочется спать. Вон уже и кот на печи довольно мурлычет, словно предвидя, что его скоро погладят рукой.

— Нет, что ни говори, а такие грибы жалко относить, — слышит он вдруг за ширмой отцов голос. — Такие грибы и сам редко видишь. Попробуй доберись до тех Волчьих гряд!.. Пусть он лучше завтра сходит да соберет еще, а эти без лишних разговоров клади в котелок. Да еще мясо, какое получше. Вот будет ужин!

— А тетке Авдотье? — спрашивает Савось, выходя из-за ширмы.

— Тетке Авдотье завтра соберешь, — говорит отец, а мать с ножиком в руке ждет, когда они придут к согласию.

Савось вспоминает болотистые мхи, дождь, холод, одиночество, вспоминает Перекрышкина, что так и остался на шоссе ждать машину, наотрез отказавшись завернуть в колхоз.

— Нет, тата, — говорит он. — Завтра я себе соберу, а эти пусть будут тетке, — я же обещал ей.

— Ничего, — отвечает отец, — день вдвоем были на холоде, так что в самый раз...

С этими словами отец подтягивает к себе кошелку, берет у матери нож, садится на скамью и начинает чистить грибы, бросая их в ведро с водой.

— Тата, — говорит Савось. — И не стыдно вам? Я завтра себе соберу.

— Завтра будет завтрашнее, — отвечает отец.

— Ну, тогда знаете что? — неожиданно злится Савось.— Тогда к черту всё, подавитесь вы этими грибами!

Слова вырываются как бы сами собой, а Савось стоит некоторое время как вкопанный. Сказать такое самому отцу!

Отец сидит, раскрыв рот от удивления. Наконец спохватывается.

— Что? Что ты сказал? — злобно кричит он. — Я его обуваю, учу, а он — вон чем платит? Замолчи, чтоб я не слышал больше такого. Яйцо курицу не учит, — запомни это! Соп-пляк... Сейчас же проси прощенья!

Савосю становится страшно от грозного окрика отца — впервые он сказал ему такое. Всегда слушался, всегда соглашался и вдруг на тебе — не выдержал. И хотя краска стыда заливает лицо, но Савось молчит.

Тогда отец кричит еще более грозно:

— Проси прощенья, байбак, или я тебя так отлуплю, не посмотрю, что в женихи выбиваешься!

И Савось, спохватившись, просит:

— Простите, тата...

— То-то же, — вздыхает отец, садится и снова начинает перебирать грибы.

Савось молчит. Теперь ему становится обидно за самого себя. Молча он взбирается на печь и начинает думать. Плывут перед глазами пуща, лиса, славный парень Перекрышкин, ласковые глаза Тамары Куприяновой.

— Иди ужинать, — зовет отец.

Но с печи никто не отвечает.

— Спит, — говорит мать. — Пусть поспит, уморился. Что это? Слышишь? Он будто разговаривает.

С печи действительно доносится голос Савося. Голос с переливами, возбужденный.

— О боже, что это с ним? — тревожится мать и подается на печь.

А Савось тем временем говорит, называя какого-то Перекрышкина, Нину, Тамару, тетку Авдотью...

Мать прикладывает к его лбу руку и в тревоге говорит:

— У него же температура, отец. Лоб весь горит...

А Савось тем временем идет и идет по грозной пуще, все сильнее ощущая тяжесть в натруженных ногах, мокрый горячий ветер, большую обиду на себя и жалость к себе.

Кирик