В те холодные дни

— Чудной вы народ, москвичи, — полушутливо заговорил Косачев. — Всегда у вас срочные и сверхсрочные дела. Снуете, как челноки в ткацком станке.

— Такой век, космические скорости, Сергей Тарасович. Ты завтракал? — спросил гостя хозяин кабинета. — Хочешь чаю?

— Спасибо, я успел закусить.

— Значит, не будем терять времени, приступим к делу. Садись.

Министр обошел широкий стол коричневого дерева, остановился у кресла, подождал, пока Косачев уселся напротив, достал из кармана сигареты.

— Закурим?

— Бросил я эту забаву, — сказал Косачев, ожидая, когда же начнется главный разговор.

— А я, грешный, никак не могу бросить. Воли нет.

Павел Михайлович закурил, сел в кресло и положил руки на зеленое сукно стола.

— Догадываешься, зачем тебя позвал? — спросил министр, дружелюбно глядя на Косачева.

— Нет, Павел Михайлович, не знаю.

— Небось учуял? Хитришь?

— Не умею разгадывать тайны.

— Какие у нас тайны? — сказал министр. — Не успеешь кого-нибудь освободить или назначить, как в коридорах уже знают. Новость подобна электрическому заряду и распространяется с такой же быстротой, только не по проводу, а от сотрудника к сотруднику. Один что-то услыхал от кого-то, передал другому, тот третьему, и пошло…

Косачев слушал голос министра и думал про себя: «Что это он говорит? Освободить, назначить? Опять о пенсии вспомнит».

— У нас есть такие ловкачи, особенно среди командированных, вмиг все пронюхают. Не успеет приехать, обойдет все кабинеты, одному вопросик задаст, другого о чем-то спросит и все мотает себе на ус, какая, мол, ситуация на сегодняшний день.

— К чему это вы, Павел Михайлович? — прищурился Косачев. — Я прямо с самолета к вам.

— Ну не знаешь, так не знаешь. Прямо скажи: балуешься еще двухшовной трубой? Не испугался прошлогоднего выговора?

Косачев решил отвечать осторожно:

— Продолжаю эксперименты, Павел Михайлович. Как договорились с вами.

Его лицо становилось серьезным, он сосредоточивался на какой-то важной мысли. Предварительные слова уже были сказаны собеседнику, кажется, пора было переходить к самому главному, ради чего министр вызвал Косачева в Москву.

Косачев молча смотрел на министра, ждал, когда он заговорит.

Министр сделал два-три шага вдоль стола, вернулся обратно, сел ближе к Косачеву и, наклонясь к нему, заговорил доверительным тоном.

— Должен сообщить тебе, Сергей Тарасович, важную и приятную новость, — чуть громче прежнего и торжественнее сказал министр. — Правительство сочло возможным освободить ваш завод и ряд других трубных заводов от производства емкостей, которыми теперь займутся другие предприятия.

— Есть решение? — спросил Косачев.

— Решения еще нет, но серьезно готовится. И как раз нашему министерству дано задание подготовить все расчеты и предложения по расширению трубопрокатного дела. Мы тут досконально изучили твою записку о двухшовной трубе, пока не беспокоили тебя, а теперь прошу засучить рукава, включать рычаги на всю железку. Хватит тянуть резину.

— Поясните конкретнее, Павел Михайлович, что вы имеете в виду?

— Твои знаменитые двухшовные трубы большого диаметра. Как видишь, настал твой час, — сказал министр.

— Что же получается, Павел Михайлович? Я столько лет добивался, стучал во все двери, вы же сами сдерживали, — Косачев не упустил случая упрекнуть министра. — А теперь меня же винишь в медлительности, — разве я тяну резину?

— Да не спеши ты наперед батьки в пекло, — прервал его министр. — К этому делу надо подступаться серьезно. Ты интересные соображения написал в своей докладной, но там много общих рассуждений и мало конкретных расчетов. Прошу тебя, возьми записку, посиди над ней со своим заводским штабом еще месяц или два и представь убедительный экономический расчет эффективности производства изобретенных вами крупнокалиберных труб с двумя швами. Максимально используй весь свой личный опыт и знания твоих инженеров. Ты же крупнейший специалист в этом деле.

— Спасибо, Павел Михайлович. Выходит, признали. А я всю дорогу терялся в догадках: зачем, думаю, министр вызывает. Оказывается, вон как повернулось. Это же здорово получается, черт возьми! Ну что же, я готов. Дайте нам средства, и мы в самый короткий срок при высоком качестве сделаем двухшовную трубу.

— Подожди ты со средствами! Сначала давай научно обоснованный и производственно реальный расчет. Ты понимаешь ответственность предложений? Все будет рассматриваться в ЦК и в правительстве.

Косачев в волнении шагал по кабинету, прошел от стола к окну, вернулся и остановился перед министром.

— В принципе все продумано, Павел Михайлович. Если возьмемся всерьез, обеспечим выпуск в самый короткий срок. Дайте только команду, мы давно готовы.

Стараясь смягчить пыл Косачева, министр подошел к нему и, положив руку на плечо, спокойно сказал:

— Пускаться в бег с закрытыми глазами? Этого никто не разрешит, пока не будет ясна программа наших общих действий.

— Какая программа? Прожектов много, а таких труб, как мы предлагаем, ни у кого нет, Павел Михайлович.

— Откуда у тебя такая уверенность? — поддел Косачева министр. — Ты что, умнее всех?

— Мы же не только на бумагах чертили, а кое-что сделали реальное.

— Вот именно, «кое-что». А сейчас речь идет не о том, чтобы залатать какую-то прореху или щегольнуть оригинальностью. Правительство принимает меры, чтобы решить вопрос перспективно и полностью обеспечить народное хозяйство трубами любого диаметра и самого высокого качества.

— Я так и понимаю. Это задача в целом. А если смотреть с позиции нашего завода, так мы готовы.

Министр с укором взглянул на Косачева, жестко сказал:

— Забыл пословицу: «Кто спешит, тот людей смешит»? С тобой, кажется, бывало такое?

Министр неожиданно засмеялся с такой искренностью, как озорной ребенок.

— Помнишь, Сергей Тарасович? «Позорнейший конфуз»?

— Это пройденный этап, нечего вспоминать, — упрямо сказал Косачев и тоже рассмеялся. — Мы учли ошибки, сменили оборудование, теперь совсем другое дело. Честно говорю. Наше предложение продуманное.

— Ты пойми, Сергей Тарасович, — перебил министр, — то, что можно сделать у вас на заводе, — это только первый шаг. Нам нужно развивать трубопрокатное дело по всей стране.

— Я понимаю, что делаю первый шаг, — горячился Косачев. — Хочется же по-хозяйски, скорее и дешевле.

— И лучше, — добавил министр.

— Само собой. Я рад, Павел Михайлович, что дело оборачивается таким образом. Можно считать, что мы договорились? Уверяю вас, завод не подведет. За расчетами дело не станет, пришлем. Сами увидите, многого не запросим, все возможное сделаем своими силами, взвесим реально, с пониманием обстановки.

Косачев глубоко опустился в кресло, подобрел, с охотой начал рассказывать о заводских делах, о людях, о своих планах. Министр внимательно слушал его, изредка перебивал, задавал вопросы. Они так разговорились, что просидели вдвоем еще более часа.

Наконец Павел Михайлович стал прощаться, с доброй улыбкой протянул руку Косачеву.

— Прошу тебя, Сергей Тарасович, не вноси излишнего азарта в это дело. Больше спокойствия и мудрости. Действуй смелее, готовь развернутые расчеты, только поменьше эмоций и лирики, побольше солидных аргументов. Пока ничего не меняй на заводе, план остается прежним. Примерно через месяц расчеты должны быть представлены в правительство. Если твой проект одобрят, дадут и деньги, и все, что потребуется.

Из Москвы Косачев возвращался в хорошем настроении. О таком повороте дела он не смел даже мечтать еще вчера, отправляясь к министру. И салон самолета казался ему просторным, и кресло — мягким, и пассажиры — особенные, приветливые. На этот раз он с удовольствием выпил кофе, съел бутерброды. Усевшись удобно в кресле, отдыхал, как после удачного трудового дня.

Пробовал закрыть глаза, долго лежал неподвижно, пытаясь вздремнуть, но сон не брал его. Наконец услышал голос стюардессы, которая просила пассажиров пристегнуть ремни. Косачев поднял голову, распрямил спину, с волнением подумал, что через несколько минут он покинет самолет к начнется новый этап в его жизни.

Косачев наклонился к иллюминатору, стал смотреть через стекло. Самолет уже шел на снижение. Зоркий и цепкий взгляд мгновенно уловил целиком всю картину внизу: громадные заводы, жилые кварталы, стадион, кинотеатры, мосты через реку, вокзал, больничный городок, парк культуры — словом, все, что было построено за три десятка лет многими людьми и самим им, Косачевым, на этом обозримом земном просторе. И вдруг он вспомнил тот далекий пасмурный день, когда впервые летел над этим клочком земли на неказистом самолете У-2, болтавшемся в воздухе, как детская люлька. Тогда самолет летел так же низко, но с меньшей скоростью. Внизу была совсем иная картина: глинистые овраги, две-три дымящиеся трубы кирпичного и цементного заводов, дровяные склады, муравьиный рой копошащихся в котловане землекопов, деревянный сарай-вокзал в тупике железнодорожной ветки да чернеющие в Заречье кондовые избы, разбросанные на бугре у береговой излучины. Теперь здесь все переменилось, и только река течет по прежнему руслу да озеро стоит на том же месте, в окружении высоких сосен.

Неторопливо натянув шубу, надев мохнатую шапку, Косачев взял портфель, направился к выходу. Как только вышел из самолета и ступил на трап, увидел среди встречающих несколько знакомых лиц, в стороне от других заметил своего шофера Семена Герасимовича, подогнавшего машину прямо на бетонное поле аэропорта.

Шофер поздоровался с Косачевым, открыл дверцу машины. У Косачева были усталые глаза, бледное, осунувшееся лицо.

— С благополучным возвращением, Сергей Тарасович. Все хорошо?

— Порядок. Давай, Герасимович, жми на завод, — сказал Косачев непривычно глухим, слабым голосом.

Из аэропорта ехали небыстро вдоль реки по шоссе. Дорога была разбитая, скользкая, в долине над речкой тянулся туман. Шофер вел машину осторожно, сбавляя и придерживая скорость. Косачев недовольно скосил на него глаза, заерзал на сиденье: он любил быструю езду. Машина, набирая скорость, пошла быстрее, быстрее. И вдруг от неожиданного толчка Косачева тряхнуло, он уронил голову на грудь, откинулся на сиденье, все потемнело в глазах. Он потерял сознание. Шофер резко затормозил, остановил машину, выскочил на шоссе, стал звать на помощь людей.