В те холодные дни

8

Тем же вечером в тихом переулке неожиданно встретились Алька и Нина.

Нина шла по сугробам, несла на руках укутанного в теплую одежду сынишку. Алька не свернула с дороги, преградила Нине путь.

— Ну здравствуй! — дружелюбно сказала Алька. — Вот не ждала такой встречи.

— Здравствуй и прощай, — ответила Нина, желая обойти Альку.

— Постой, гордячка. Не зверь, не укушу.

— Некогда мне, ребенок замерзнет.

— Что же пешком ходишь, инженерша? Простудишься.

— Не инженерша я теперь, ушла от него.

— Врешь, Нинка! — Алька с жалостью смотрела на Нину. — Где же ты приютилась с мальчишкой?

— У тети Даши. Живем в моей прежней комнатке.

— Вот это новость! Муженек-то твой каков, а еще образованный!

— Он не виноват.

— Знаем мы их, мужиков-то. Не виноват! Да ты шибко не горюй. Подумаешь! Дай-ка понесу мальчишку. Не бойся, не уроню.

Алька протянула руки к мальчику, и Нина, поколебавшись, отдала ей сына.

Они пошли по белому, рыхлому снегу. Алька шагала впереди, торопилась. Наконец остановились у ворот.

— Давай сама понесу, — потянулась за сыном Нина.

— Какой славный малышка! Неси поскорее в тепло, — улыбаясь на прощание мальчику, сказала Алька.

Когда Нина вошла в калитку и стала подниматься на крыльцо, Алька крикнула ей вдогонку:

— Знай, подружка, я тебе не враг. Если что надо или помощь какая потребуется, только слово скажи.

— Испытала я твою помощь, как же!

— Дурой была. Верила, что ты счастливая будешь с инженером, а я свою удачу в другом месте ловила. Да не поймала, ни тебе, ни мне не достался Николай, в холостяках живет! Как же ты теперь будешь?

— Не твоя забота, проживем.

Алька осталась одна у калитки, в раздумье смотрела вслед ушедшей Нине. И вместе с чувством жалости и сострадания ее охватила тревога: а вдруг теперь Николай женится на Нине? Опять закрывается для Альки дорога к Николаю?

Поспелов в эти дни не находил себе места, боялся показаться людям жалким и беспомощным, изо всех сил старался сохранить достоинство, держал себя в руках. Однако не вытерпел, отправился в дом к тете Даше, где жила теперь Нина с сыном. Решительность покинула его сразу, как только он переступил порог и увидел Нину. Теребя шапку в руках, неуверенно шагнул к жене, лицо его было бледным, он заговорил сбивчиво, заикаясь:

— Я п-прошу т-тебя, Нина. Ве-вернись д-домой, я сделаю все, что нужно для твоего счастья.

Стягивая плечи теплой шалью, Нина отрицательно качала головой. Всем своим видом она говорила: возврата не будет.

— Что же ты молчишь? Скажи хоть слово!

Она отвернулась к стене.

В отчаянии Поспелов резко схватил Нину за плечи, больно встряхнул, словно хотел пробудить от глубокого сна:

— Опомнись же! Что ты делаешь? Это безумие!

— Оставь меня! — крикнула она, будто ее обожгли. — Уходи!

Он беспомощно попятился назад, закрывая лицо дрожащей рукой. И вдруг решительно шагнул к ней, сжал кулаки, занес над ее головой. Хотелось закричать, грубо ударить Нину и самому биться головой об стенку. Он с трудом сдержал себя, схватил ее руку, прижался губами. Она резко отдернула руку.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал он тихим голосом, каким успокаивают раскапризничавшегося ребенка. — Ты нервничаешь, ты устала, я понимаю. Отдохни, подумай и возвращайся домой. Я буду ждать, ни словом не упрекну, все будет так, как было.

— Не надейся. Я не вернусь! — твердо сказала Нина.

Он молча положил на стол ключи от машины, повернулся и вышел. Не хлопнул дверью, не сказал грубого слова, не повысил голоса. Ему не верилось, что все рухнуло окончательно.

На следующее утро он встал раньше обычного, тщательно побрился, старательно завязал галстук, придирчиво всматриваясь в зеркало. Спешил на завод, желая поскорее включиться в общее дело, и вел себя так, чтобы никто не понял, что творится у него на душе. Здороваясь с людьми и разговаривая о делах, он мучился навязчивой мыслью: «А этот знает, что Нина ушла? А эта слыхала про Нину?»

Помня недовольство Косачева расчетом зажимного устройства для сборки полуцилиндров, Поспелов с утра помчался в конструкторское бюро. Развил бурную деятельность, поднял на ноги помощников и инженеров, потребовал чертежи, нетерпеливо отчеркивал карандашом те места, на которые надо было обратить внимание.

— Отложите в сторону все работы и займитесь этим узлом, — категорически приказал он старшему конструктору. — Сергей Тарасович забраковал ваш расчет, так не годится.

— Знаем, — сказал конструктор, почесывая карандашом бритый подбородок. — Думаем.

— Особенно раздумывать некогда, надо делать, — оборвал его Поспелов. — Вчера под рентгеном обнаружились два разрыва на сварных швах. Вот здесь, в этом месте. Немедленно займитесь, тщательно проверьте, в чем дело.

— Где не сошлись? — переспросил другой конструктор.

— Вот тут, на выходе, — Поспелов ткнул карандашом в ватманский лист.

Старший конструктор высказал предположение:

— Думаю, это влияние нагрева трубы при сварке. Пока шов тянется вдоль трубы, одна ее сторона неравномерно нагревается, неравномерно остывает и коробится.

— Возможно, — согласился Поспелов. — Мне не приходило в голову. Очень возможно. Проверьте плотность зажима пресса.

— А по-моему, дело не в зажиме, — сказал другой конструктор.

— В чем же?

— Ошибка в расчете.

— Так пересчитайте еще! Считайте тысячу раз и, если надо, десять тысяч раз. Проверяйте, ищите день и ночь, считайте, дефект должен быть устранен. — Он строго оглядел конструкторов, начальственным тоном сказал: — После обеда снова зайду. Приступайте!

Косачев и Пронин сутками не покидали завода.

По утрам в трубоэлектросварочном цехе, как всегда, звучала сирена, возвещая начало работы. Обычно люди занимали свои рабочие места с началом сигнала, а в эти дни все собирались задолго до назначенного времени. Косачев приходил в цех раньше всех, каждое утро сам лично проводил проверку готовности всех участников, созывал летучки на месте, у стана.

В окружении инженерной группы, мастеров и рабочих стояли Косачев, Пронин, Водников, секретарь парткома Уломов, начальник цеха Андрей Шкуратов. Были тут и Никифор Данилович, и сварщик Аринушкин со своей бригадой, и техники, и наладчики.

Косачев показывал завод Пронину, методически, терпеливо разъяснял все до мелочей. Ему хотелось, чтобы уполномоченный Совмина был так же во всем убежден, как и сам Косачев.

— Как видишь, Иван Николаевич, дело подвигается. Уже начали прессовать полуцилиндры из узких листов. Кажется, неплохо получается. Казалось бы, чего проще сложить из двух полуцилиндров один цилиндр и сварить двумя швами: раз, два — труба готова! Ан нет, попробуй, сделай ее, чертяку, не в уме, не на бумаге, а в натуре.

— Стараемся, Сергей Тарасович, — как бы оправдываясь, пояснил Андрей Шкуратов. — Не без ума подходим.

— Делаем, да плохо, — упрямо твердил Косачев. — Привыкли кустарничать, а тут нужна идеальная точность. Есть же расчеты, ты видел, Никифор?

— Теоретически это возможно, — сказал Никифор Шкуратов, обращаясь к Пронину и к инженерам.

— Ты не агитируй нас, делом докажи, — подмигнул Косачев своему другу. — Всякому видно, что выйдет. Ты сделай!

— Не суетись, Тарасыч, не лезь поперед батьки в пекло, — отпарировал мастер. — Потерпи маленько и увидишь нашу работу. Спасибо скажешь.

— Давай, давай! — засмеялся Косачев. — На вас вся надежда.

Гусаров, Аринушкин и другие сварщики следили за Косачевым, ловили замечания, кивали. Мы, мол, что от нас требуется, свой фронт обеспечим. Один из сварщиков, показывая свою работу, сказал Косачеву:

— Сварить можно. А выдержат ли такие швы высокое давление?

— Выдержат, — уверенно ответил Косачев. — Трубы практически никогда не лопаются по сварным швам.

— Надо идти на риск, — поддержал директора Никифор Шкуратов. — Чего сомневаться?

— А вы, Вячеслав Иванович, неотступно следите за сваркой, — повернулся Косачев к Поспелову. — Почему медлите с организацией новых бригад электросварщиков? Почему Николая Шкуратова до сих пор держите в другом цехе? Поручите ему сколотить бригаду, отлично справится. Пускай смелее берется, вызывает на соревнование Аринушкина, а то он больно зазнался, самоуверенный стал. Верно говорю, Степан? — Косачев добродушно улыбнулся Аринушкину.

— Не обгонит меня, — мотнул головой Аринушкин. — Я не сдамся.

— А вот и посмотрим, чья возьмет. Может, и оба так поднатужитесь, что дай бог, только бы жилы не лопнули.

— Я семижильный, Сергей Тарасович, — отшучивался Аринушкин.

Ребята работали в хорошем настроении.

Время летело быстро, а дело подвигалось не так скоро, как хотелось Косачеву. Он тревожно думал о каждом ушедшем дне. Цех расширялся, устанавливались станы, строились целые линии, на поверку все шло хорошо. Только листопрокатчики основательно подводили завод. Косачев требовал, чтобы Водников лично занимался этой проблемой.

Главный инженер в решительные моменты умел показать свой характер. Всякое дело любил хорошенько «разжевать», прикинуть и так и сяк, «обнюхать» со всех сторон. И чем труднее, серьезнее была проблема, тем больше он тратил времени на «разжевывание». Непроработанные до конца идеи и проекты он называл зелеными арбузами: мол, с виду привлекательно, заманчиво, а есть нельзя. И сколько бы ни тянулось «дозревание», он проявлял удивительную терпеливость, никогда не приступал к делу преждевременно. Но уж если окончательно убеждался, что затеянное дело оказывалось интересным, перспективным, как он говорил — вполне «созревшим», Водникову не терпелось поскорее его осуществить. Тут он, не жалея ни сил, ни времени, готов был в любую минуту; броситься в атаку, пробить любую брешь и своей энергией заражал окружающих.

Так случилось и теперь. Когда Водникову стало ясно, что старания снабженцев, ежедневные переписки с прокатным заводом, бесконечные звонки и всевозможные нажимы через министерство и главк не дают желаемого результата и не продвигают поставку листа, Водников решил взяться за дело сам. Он отправился к листопрокатчикам, чтобы на месте разобраться во всем, договориться и проследить за отгрузкой листа.