В те холодные дни

9

После встречи с Ниной на заснеженной тропе Алька стала упрямо искать возможности поговорить с Николаем. Она жила недалеко от Шкуратовых. Появилась она на этой улице лет пять назад, поселилась у тетки и прижилась, как дома. Родители дали ей немодное в наше время имя Алевтина, но все называли ее Алей, а больше Алькой, и было в ней что-то свойское, располагающее, она легко сходилась с людьми, была общительной. Ей давно нравился Николай, да и многие считали, что это была бы неплохая пара, оба веселые, работящие и собой хороши. Но все видели, что Николай совсем не интересуется Алькой, потом стало ясно: он любит другую.

А с Алькой у Николая тянулась давнишняя история, еще с той поры, когда он учился в железнодорожном техникуме и мечтал стать машинистом. Никифор Данилович хоть и возражал против такой профессии, все же не препятствовал сыну, так как уважал всякую рабочую специальность. Послал он в то время Николая на Южный Урал к своему другу-машинисту на практику. Там-то и приключилось знакомство Николая с этой чудно́й Алькой. Какая-то история вышла, а что именно, никто не знал, только случилось, что именно после этой поездки на практику Николай оставил свое учение паровозному делу, пошел на трубный завод. А вслед за ним приехала и Алька.

Подробностей их отношений никто не знал, а Николай до сих пор помнит все до мелочи. Было это года за два до ухода Николая на флотскую службу. Поехал он тогда к отцовскому другу Тихону Сазонову, который жил на небольшой станции недалеко от Орска. Машинист был молчаливый крепыш с сивыми усами, широкоплечий, с короткой жилистой шеей, неторопливый в движениях, со строгим взглядом.

Оглядел Николая с ног до головы, улыбнулся, будто одобрил парня.

— Ну что же. Коль приехал за делом, времени зря не теряй. Завтра же поедешь со мной. Разбужу на заре.

И вот они — Николай и Тихон Кузьмич Сазонов — в будке паровоза. Старый машинист присматривается к малому, малый весь насторожился, желает не уронить себя. Пристально приглядываются друг к другу. Следят за малейшим движением, ловят каждый взгляд, говорят скупо, взвешивают слова. Оба прикидываются равнодушными, спокойно делают свое дело. Один старше другого на двадцать семь лет. Едва познакомились вчера, но уже как-то сразу прониклись взаимным доверием. Бывает так, что люди впервые в жизни встречаются, а кажется им, будто они давно хорошо знакомы.

Весело отфыркиваясь и постукивая колесами на стыках рельсов, паровоз легко тащил за собой вереницу вагонов, груженных рудой, и Николаю казалось, что в этой могучей силе, которая влекла поезд вперед, есть частица и его собственной силы. Справа и слева мелькали домики, одинокие деревья и целые рощи. Совсем близко проносились фермы мостов, пропускающие паровоз и вагоны сквозь свой решетчатый металлический туннель. В топке пылал огонь, с веселым шумом припадал красными языками к большому брюху котла.

Машинист спокойно смотрел вперед, поглядывая на примелькавшиеся ему за многолетнюю езду сигналы и знаки, и как бы между прочим изредка косился на своего нового помощника, который бросал лопатой уголь в паровозную топку.

«Зря так частит, в один миг выдохнется, — думал старший. — Сразу видать, сноровки нету».

Николай чувствовал взгляд машиниста, понимал, о чем думает старик. Перестал бросать уголь, оперся на лопату. Взглянул на манометр и водомер. Все было нормально. Парень снова стал работать.

— Ты не части, — сказал старший. — Спокойно бросай, с интервалами.

Николай сделал так, как посоветовал машинист. Ему очень хотелось смотреть по сторонам, уж больно красивые и новые для него места, но он знал, что машинист наблюдает за ним, оценивает, и потому старался не отвлекаться от дела. Работа оказалась нелегкая, вскоре все лицо, голова и спина покрылись потом, глазам было больно от огня.

Машинист смотрел на практиканта и видел в нем самого себя в молодости. Стало радостно на душе, хотелось сказать ласковые слова этому молодому, сильному, ловкому пареньку. На своем веку машинист немало принимал практикантов и по обычаю оставлял их жить у себя на квартире. У него был свой дом с садом, места хватало для всех. Жена и дочь гостеприимно привечали людей, радовались, когда кто-нибудь приезжал.

Вчера во время обеда, когда все собрались за столом, машинист вдруг словно впервые увидел, что его дочь Алевтина стала совсем взрослой девушкой. Посадили ее рядом с гостем, и, как посмотрели мать с отцом со стороны, так у обоих екнуло сердце: ни дать ни взять жених и невеста. Угощая практиканта, незаметно приглядывались к нему. Кажется, хороший парнишка, ест с аппетитом, не болтает лишнего, говорит учтиво, на Альку не пялит глаза, видать, не ветер у него в голове. Толком отвечает на вопросы старших, рассказывает про отца и брата Андрея, словом, про все, что спрашивают. Взгляд у парня добрый, приветливый. Он все время улыбался, показывая крепкие белые зубы.

Алевтина же, опустив глаза, скромно сидела рядом, то поднимала руки на стол, то прятала их, складывая на коленях. Коричневое платье туго обтягивало ей грудь и плечи, как бы подчеркивая этим, что девушка растет не по дням, а по часам. Отцу даже показалось, что Аля, присаживаясь к столу, задела рукой плечо практиканта, отчего тот немного смутился и чуть отодвинул стул.

«Может быть, не следовало при такой взрослой дочери теперь оставлять у себя в доме парней? — подумал машинист. — Кто знает, какой он. Нынче молодежь верткая, вскружит девке голову».

Но ничего изменить было нельзя, так как парень уже был приглашен хозяином, принес в дом свои скромные вещички. Тем более нельзя отказать, что это сын давнишнего приятеля.

«Ладно, — решил машинист про себя. — Все равно завтра уедем в рейс, а там посмотрим. Да и что с того, что дочь выросла в невесты? Не держать же ее век взаперти? Всякому человеку надо жить с людьми, и ее небось не съедят».

Поезд приближался к тому участку пути, где начинался крутой подъем. Паровоз тяжело задышал, закашлялся. Вылетающий из трубы сизый дым почернел, и его густые, клубящиеся тучи отбрасывали на землю плотную тень. По замедленному бегу этой тени стало заметно, как убавилась скорость поезда. Тяжелый состав словно нехотя, с невероятными усилиями вползал на гору. Машинист знал, что приближаются самые трудные двести метров пути.

Туго натянулись сцепления. Вагоны уже не набегали друг на друга, а тащили назад паровоз, который упорно катился вперед, не уступая тупой силе сорока семи вагонов. Казалось, сорок семь увальней взялись за руки, не желая двигаться с места, упирались в землю колесами, а черный железный богатырь пересиливал их, тянул на гору.

На самом крутом месте колеса паровоза забуксовали. Машинист прибавил пару. Из-под колес посыпались искры, задымились рельсы. Паровоз тяжело перевел дыхание, снова закряхтел на всю степь, испуская из своей утробы черный дым.

Николай непрерывно бросал в топку уголь. Жаркое пламя обжигало лицо, ослепляло глаза. Все тело взмокло от пота, нестерпимо болели плечи, дрожали колени от слабости. Ладони словно приросли к лопате, которую нельзя было выпустить из рук ни на минуту. Николаю было страшно не потому, что паровоз буксовал. Страшнее было чувствовать на себе испытующий взгляд машиниста и думать, что делаешь все не так, как нужно. Значит, ты еще щенок, никуда не годишься для трудного дела, грош тебе цена. И ему тоже в этот момент почему-то вспомнилась та минута, когда вчера за столом его задела за плечо своей белой мягкой рукой дочь машиниста Аля и улыбнулась. Вспомнилось ее молодое лицо с большими черными глазами, теплыми и насмешливыми.

— Бросай! Бросай! — крикнул над ухом машинист. — Живее!

Николаю послышалась в этом голосе не то насмешка, не то вызов: «Ну что, брат, тонка кишка? Попробовал нашей работы?»

Частыми сильными взмахами он бросал и бросал уголь в топку. Некогда было вытереть пот с лица. Соленые влажные струйки текли по губам, капали с носа, застилали глаза.

Жарко! Душно!

Рванул куртку, открыл грудь. Оторванная пуговица полетела в топку вместе с углем.

И снова перед его глазами возникла воображаемая картина. Он увидел то, что может произойти завтра. Это будет в доме машиниста, за столом во время обеда. Они сидят все четверо, машинист со смехом рассказывает, как практикант не выдержал экзамена, спасовал, в жена машиниста и Алька смеются до слез и с укором поглядывают на Николая: «Вот вы какие! Простого человеческого дела не умеете делать».

Николаю стало тошно. Жар от топки заливал лицо. Адская духота, можно упасть и не подняться. Над головой вдруг что-то хлопнуло, сильно, как выстрел. В стенку ударила горячая струя, все стало обволакиваться клубами пара.

— Берегись! — закричал Тихон Кузьмич. — Водомерная труба лопнула. Сваришься, сторонись!

Николай хотел было кинуться к машинисту, но путь ему преградила горячая струя. Он отшатнулся. Паровозная будка наполнилась паром. Лицу, глазам и всему телу стало горячо, нестерпимо больно. Дышать было нечем, застучало в висках, кровь хлынула к голове.

— Прижимайся к полу! — кричал откуда-то машинист глухим голосом. — Ложись!

Но Николай уже ничего не слышал. Стараясь удержаться на ногах, он подошел к дверце, нащупал поручни, толкнул ногой дверь. Сильный порыв ветра ударил в лицо. Николай глотнул воздух, открыл глаза. На секунду увидел плывущую назад землю, мелькавшие черные концы шпал. Не зная, что делать, как быть, он повис на ослабевших руках, готовый в любую минуту сорваться. Горячий клубок пара снова опалил ему затылок. Он последним усилием оттолкнулся от ступеньки, разжал руки, полетел вниз. Шлепнулся спиной на песчаный откос, кубарем покатился в кювет и, пока падал, глотнул несколько раз воздуха, ожил. Он лежал неподвижно и слышал, как совсем близко, где-то над ним, тяжело стучали вагоны, медленно удалялись. «Значит, прошло, прошло! — радовался он. — Теперь за перевалом будет уклон, и все в порядке. А, черт! Что я наделал!»

Он резким рывком оторвал свое тело от земли, вскочил на ноги и побежал за поездом. Вагоны удалялись от него, а там впереди уже был поворот, и он видел, как паровоз стал набирать скорость. На миг мелькнула фигура старого машиниста: он пробежал вокруг котла, видно, бросился с ключом перекрывать воду, поступающую в водомерную трубу. Николай выбивался из сил, но почувствовал, что безнадежно отстал от последнего вагона, понял, что ему ни за что не догнать поезда. В отчаянии схватился за голову, упал, покатился под откос на чахлую, пожелтевшую траву.

Уткнулся лицом в землю, долго лежал неподвижно. Невыносимая боль стыда жгла все его тело. «Дурак! Идиот! — ругал себя Николай. — Куда теперь, а? Что делать? Дождаться первого поезда, доползти к полотну и положить голову на рельсы.

Вот посмеются товарищи, когда узнают о моем «подвиге»! По всему городу будут рассказывать, как забавный анекдот. А отец что скажет? Неужто ты не Шкуратов, Колька? А старший брат Андрюха как посмеется? Это же полный кошмар, хоть не возвращайся домой. Всему городу на насмешку выставиться? Да и к Тихону Кузьмичу как вернуться? Он-то все видел! Веселую историю расскажет своей жене и дочери Альке. Какая-то непонятная для меня девчонка, эта Алька. Так бывает с человеком, когда впервые увидишь море, или грозу, или восход солнца. Так и со мной вчера было. Увидел Альку, и что-то переменилось в душе. Вот еще одна тайна на земле, которую мне уже не отгадать. Вчера задела рукой за плечо, а до сих пор не могу опомниться. И зачем она мне нужна, эта Алька? Таких у нас в городе своих сколько хочешь, да еще получше. Какой же я трус! Растерялся!»