Деревня на перепутье

— Но-но-но… Не знаешь, что к чему, а кидаешься. — Шилейка взял себя в руки, изо всех сил старался держаться прямо, но земля скользила из-под ног, как рыба, и он колыхался, хватаясь за стенку-спасительницу. — В магазин ходил. С одним — глоток, с другим — глоток. Кяпаляйские мужики свистнули мешок ячменя, когда сеяли, тоже угостили. Сметона принес в кузню Раудоникису кувшин свежего пива попробовать. И там пропустил, Зашел на мельницу. Твой Мотеюс из-под жернова вытащил бутылочку. Опять же клюкнул. Хорошему человеку и жить хорошо, Морта! Пей, кушай задаром и спи. Вот какое дело… Все потчевали Шилейку, теперь твой черед. Нацеди ради доброго вечера. Крепко спать буду.

Морта, дрожа от злости, открыла дверь.

— А коли Мотеюс повелел? — оскалился Шилейка.

— К черту под хвост твоего Мотеюса! Пошел вон!

Но Шилейка, не обращая внимания, проковылял к столу и расселся на лавке.

— Ишь ты как, ишь ты как… Гостя не признает… — бормотал он, обняв забытую на столе деревянную сольницу, похожую на исповедальню. — Пошел вон! Шилейку вон! А если Шилейка ради общего дела черту душу продал, это никого не заботит… Толкнули человека в беду, и коленкой под зад: пошел вон!

— Что тут болтаешь? — неспокойно спросила Морта, почувствовав в словах Шилейки что-то недоброе. — Кто толкнул? В какую беду? Меньше пей, бед меньше будет.

— Не верти хвостом, Римшене. Оба с Мотеюсом эту кашу заваривали. — Шилейка застыл раскорякой за столом, кажется, дышать и то перестал. Потом выпрямился и взглянул на оторопевшую Морту. На внезапно протрезвевшем лице отразилась такая бессильная ярость, такая безысходность, что Морта невольно отступила назад. — Человека мог убить. Из-за вас. Может, он на всю жизнь убогим останется. Против жизни Шилейка руку поднял. А кто дубинку в руку вложил? Прикидываешься, что ничего не разумеешь? Твой Мотеюс мне дубину вложил, Римшене. Он науськал Шилейку, дурака. Из-за Мотеюса и Прунце попался. Невиновный. Пальцем не шевельнул, только глотку драл. Чтоб на него вина пала. Но и я не виноват! Ну скажи, Морта, неужто я виноват? — Шилейка уронил голову на стол и подавился слезами.

Морта подошла к столу, поставила перевернутую сольницу и села рядом с Шилейкой.

— Викторас, послушай, Викторас… — проговорила она онемевшими губами. — Иди домой, Викторас. Никуда не ходи, не пей больше, а иди прямо домой.

Шилейка послушно встал и, пошатываясь, поплелся к двери. Плечи дергались от неутолимых рыданий.

— Успокойся, Викторас. Будь мужчиной. — Морта дрожащей рукой погладила его мокрую небритую щеку.

Шилейка ушел.

Морта, стоя в дверях сеней, с замершим сердцем следила за качающейся фигурой, пока та не скрылась из виду. Потом, как во сне, вернулась в избу. В кухне весело потрескивал огонь. Рута хлопотала около горшков. Галдели малыши. Морта села на кровать под окном. Промеж деревьев виднелась мельница. Морта любила смотреть, как вертятся ее могучие крылья. Она представляла себе, как в помещении, заваленном мешками, ходит сильный человек с белыми от муки усами, который управляет этим несложным, но нужным всем механизмом, и гордилась. Морта любила мельницу, как все связанное с Мотеюсом. А теперь это бойкое вращение крыльев вызывало у нее ужас. Побежать бы сию же минуту на мельницу (плевать она хотела на молву!), припереть Мотеюса к стене и дознаться правды. Но она вспомнила пир у Лапинасов в ту ночь, когда избили Толейкиса, вспомнила Страздене, Шилейку, Мотеюса, их загадочные недомолвки, и теперь каждая, казалось бы, малозначительная мелочь наполнилась отчетливым смыслом.

Целую ночь напролет за окном бушевал ветер. Утром неожиданно открылась дверь избы, и в дом вошел Лапинас. Весь в муке, с покрасневшими глазами — всю ночь молол. Морта встретила его таким взглядом, что у того от удивления даже трубка вывалилась.

— Что стряслось, Мортяле?..

— Не лезь мне больше на глаза, скотина! Невесть что могу сделать! — Вытолкнула его плечом за порог, захлопнула дверь перед носом и зацепила крюк.

После обеда председатель апилинки Дауйотас принес повестку: завтра вызывают в райисполком. Ее оторопь взяла. Она даже не подумала, что исполком не имеет ничего общего с этим делом. А когда подумала, то решила, что хотят ее красиво надуть. Придет, а оттуда прямо в милицию погонят. Да, это уж как пить дать! Никак вчера Шилейка еще кому-нибудь проболтался. Теперь уж начнут таскать… А то и обвинят. Как будто она не виновата! Уж потому виновата, что столько лет любила человека и не знала, кого любит.

Мартинас поначалу думал было зайти в больницу к Арвидасу, но тут же отбросил эту мысль. Арвидас слишком слаб, чтоб говорить с ним про такие вещи; да если и можно было бы, к чему это? Как будто неясно, что он скажет… Может, в исполком, к председателю Альсейке? Душевный человек. Разговорились бы, вошел бы в положение. Но поможет ли? Кто может помочь в таком деле? Эх, знать бы, что будет завтра, а то… Швырнули, будто слепую собачонку в воду, — и греби как умеешь к берегу.

Мартинас повернул по тротуару в сторону райкома. Он не собирался туда заходить, во всяком случае, уезжая в Вешвиле. Он был более чем уверен, что там его ждет тот же ответ: «Не приказываем, не заставляем, только советуем…» Он чувствовал, что проницательность Навикаса, благодаря которой было «обнаружено» сто гектаров под кукурузу, тоже не случайная, а, скорее всего, внушена со стороны. Нет, Мартинас и не думал заходить в райком. Он шел по тротуару просто так, безо всякой цели, надеясь на счастливую случайность, которая помогла бы принять решение. «Правая нога — «да», левая — «нет». На какой ноге кончится тротуар перекрестка, так и сделаю». Тротуар кончился на «да». Это значило принять предложение Навикаса. «Надо до трех раз. Теперь вот до крыльца аптеки…» На этот раз — «нет». Третий этап — до того места, где тротуар был разобран, — снова завершился шагом правой ноги. Мартинас растерянно остановился. Ему показалось, что прохожие это заметили и, хихикая, следят за его детской игрой; стало до слез стыдно за свою слабость. В начальной школе он гадал на пальцах, вызовут или нет к доске. Однажды учитель поймал его на этом и пристыдил, говоря, что только слабые духом, не верящие в свои силы, надеются на случайные милости судьбы. Жизнь не лотерея, а борьба. «Он был прав. В школе я гадал больше всех…» — горько подумал Мартинас. Он закурил и двинулся дальше. Мимо пробегали женщины с покупками. У одного из дворов согнувшаяся в три погибели старушка толкала детскую коляску. На крыше, верхом на гребне, сидел кровельщик и, насвистывая, настилал толь. Неподалеку гудела мебельная мастерская промкомбината; пахло ацетоном и сохнущей древесиной. Мартинас подавленно смотрел на улицу, залитую мягким утренним солнцем, которая пульсировала привычным ритмом рабочего дня, и с завистью думал, что в царстве этих неказистых домиков не найти человека, которому приходится решать такой запутанный вопрос, как ему, Мартинасу. «Лучше всего простой пешке. Приказали — сделал, и порядок». Вдруг у него мелькнула мысль, что Юренас тоже, может быть, решает сейчас вопрос, который кажется ему неразрешимым, тоже мечется в поисках выхода. А его вопрос, без сомнения, куда сложнее, путанее, ведь и его обязанности несравнимо больше… От этой мысли Мартинасу стало легче; он почувствовал, что враждебность к Юренасу рассеивается, досада проходит, а в груди рождается привычное успокоение.

— Мартинас… — Кто-то потянул его за рукав. Он повернул голову и увидел, что рядом с ним идет Морта Римшене. Женщина явно обрадовалась встрече, но Мартинас не мог не заметить, что выражение ее лица необычно — пугливо и озабоченно.

— Римшене! Как ты здесь появилась? — Мартинас удивленно оглядел ее с головы до ног. — Разрядилась, как на праздник… Новые туфли, платок, платье. Молодуха!

— Все старое, Мартинас, редко вот надеваю, потому и кажется. — Морта покраснела и, колеблясь, опустила голову. Такая нерешительность была не в ее характере, и Мартинас удивился еще больше. Наконец она решилась: — Может, есть время? Тут дело такое…

— Ну уж. Неужто разводиться приехала? — пошутил Мартинас. — Хочешь в свидетели записать?

— Где уж мы, старики, свет смешить будем. — Вздохнула, собрала всю смелость и протянула Мартинасу повестку, которую комкала во вспотевшей ладони. — Почитай-ка. Чего-то в исполком вызывают. Помоги зайти…

Пока Мартинас читал повестку, Морта, затаив дыхание, следила за его лицом.

— Тебе в отдел культуры. Внизу еще что-то приписано, только не разберу.

— Вот-вот, нельзя разобрать. — Морта, как маленькая, вцепилась в рукав Мартинаса. — Поможешь сходить, председатель? Ты с чиновниками привычный…

Мартинас пожал плечами. Отчего бы не зайти — это поможет рассеяться, а то и наведет на спасительную мысль, — но его удивляла боязливость Морты. Трудно было поверить, что это та самая женщина, которая месяца два назад отделывала майронисских мужиков веревкой, а несколько дней спустя выгнала из избы Навикаса, который неосторожным словом задел ее самолюбие.

В отделе культуры их принял сухой очкастый человечек с вытянутым лисьим личиком. Он кинул взгляд на повестку, на Морту, потом снова на повестку, потер ладони и, странно улыбнувшись одной половиной лица, поднял телефонную трубку и попросил коммутатор соединить с директором какой-то выставки. Оттуда ответили. Очкастый кинул скороговоркой несколько фраз, положил трубку и, придвинув повестку, черкнул внизу несколько строк тем же неразборчивым почерком, доставившим столько забот Морте.

— Ага. Так сказать, вы эта самая? Рад, весьма рад. Поддержим, посодействуем! — Человечек потер ладони, вскочил, снова сел. Его глаза сверкали так алчно, будто он нашел кусок золота. — Так сказать, народный талант, ткачиха… Деревня — неиссякающий источник кадров нашего искусства. Позвольте пожать руку, товарищ Римшене. Пятренас. Я здесь новый работник. Я рад, что в н а ш е м районе такой талантливый народ, как вы, товарищ Римшене. При составлении повестки вкралась незначительная ошибка: вам следовало зайти прямо на выставку, к директору товарищу Швяльните. Вы, без сомнения, знаете, о какой выставке идет речь? В настоящий момент в нашем городе действует всего одна выставка — выставка творчества народных художников района. Так сказать… Но я рад, очень рад подобной ошибке, благодаря которой, товарищ Римшене, я могу познакомиться с вами раньше, чем это бы случилось в порядке эволюции, — Пятренас улыбнулся, на этот раз уже другой половиной лица, пояснил, как найти выставку, и, пожав руки обоим, вежливо проводил до двери.

Мартинасу стало интересно, и он пошел вместе с Мортой, хоть та больше и не просила. Пока Морта находилась в кабинете директора, Мартинас кружил по просторной комнате, осматривая стенды. Выставка открылась несколько недель назад, и он удивился, что ничего о ней не слышал. Правда, кто-то что-то вроде говорил… Нет, кажется, было несколько строк в районной газете. Просто не обратил внимания. Не кукуруза ведь, не удобрения, не посевная сводка… Само собой разумеется. Неужто это теперь волнует жителя деревни? Но он и впрямь удивился, увидев экспонаты. Экспонатов было немного, но довольно разнообразных: резьба по дереву, керамика, инкрустация, рукоделье, а на самом видном месте, в центральном стенде было выставлено несколько образцов тканей — галстук, рушник, два коврика. Мартинас, даже не успев прочитать карточку, сразу узнал руку Морты. Мартинасу было странно, что люди, сумевшие создать эти красивые вещи, живут где-то неподалеку, в его районе. С иным он, может быть, не раз встречался, сказал слово-другое, а с Мортой, например, много лет прожил в одной деревне и как-то не заметил, чтоб она чем-то отличалась от других.