Деревня на перепутье

Мужчины схватились за плечи, потрясли друг друга, пободались лбами как проказливые козлята. Григас — счастливее человека на свете нет. Новости льются, как зерно из рукава комбайна. Забыл даже, что повторяется, — ведь, навещая Арвидаса, давно уже рассказал все, что знал.

— Слыхал. Знаю. Уже говорил, — отвечал Арвидас, не в силах поддержать приподнятое настроение Григаса, что тот сразу же заметил.

— Чего такой кислый? — забеспокоился он. — Кукуруза настроение испортила?

— Нет. Душа болит при мысли о бессилии всего коллектива, — ответил Арвидас намеками. — Были бы колхозники посознательней, разогнали бы к черту трактористов, и не пришлось бы теперь страдать одной спине Мартинаса.

— Не хочешь показать, но вижу: затаил ты на меня обиду, Арвидас, за кукурузу, чтоб ее туда, — помрачнел Григас. — Не удержал Мартинаса, а как же, виноват. Надо было зубами за свое цепляться, мое сердце же… да и голова были на твоей стороне. Линию не выдержал. Правда, ругался, но со страху, не от твердости, да и то, когда все было кончено. А надо было опередить, объяснить, поддержать его против Навикаса. Струсил, заколебался… Никудышный из меня секретарь, Арвидас. Трус, тупица, чурбан бесчувственный. В хорошей паре могу еще тянуть, а когда один, вот уже и кривая борозда, вот я и пропал, чтоб меня туда…

На этих словах Григаса они свернули во двор правления, и разговор временно оборвался. Прошло немало времени, пока Арвидас, поздоровавшись с работниками канцелярии и вертевшимися здесь колхозниками, осыпав всех вопросами и внимательно выслушав каждого, наконец очутился в председательском кабинете и они могли продолжить неоконченный разговор.

— Нет, Антанас, — сказал Арвидас. — Коммунист, имевший смелость в те времена приютить ребенка сосланных родителей — ты ведь вырастил Настуте Крумините? — не может быть ни трусом, ни тупицей, а тем более бесчувственным чурбаном.

— Мы хорошо ладили с Круминисами. Я же говорил, что не считал их преступниками, а будь они даже такими, при чем тут дитя? Настуте было тогда лет восемь. Прибежал ребенок ночью, кричит. Душа не позволила дверь не открыть.

— Бесчувственный трус дверь бы не открыл. — Арвидас с нежностью посмотрел на Григаса. — Нет, старик, ты отличный секретарь! А что побоялся, заколебался насчет плана кукурузы — каждый смертный ведь может споткнуться. Не терзайся, Антанас, я не сержусь. Больно, врать не стану, но, честное слово, не сержусь. — И, видя просиявшее лицо Григаса, добрые, открытые глаза, Арвидас подумал, как хорошо бы все рассказать этому честному человеку, вместительное сердце которого будто губка умеет впитывать чужое горе. Но разве этим себе поможешь? Нет, только отягчишь сердце другому. Утешение — прибежище слабых духом, а сильный человек должен прежде всего рассчитывать на самого себя.

— На следующей неделе, пожалуй в воскресенье, созовем открытое партийное, — сказал Григас, снова придя в хорошее расположение духа. — Как ты? Хорошо себя чувствуешь? Сможешь? А может, перенесем немного дальше, пока окрепнешь?

— Ничего, достаточно крепок. Выстою, хоть сам Юренас приезжай, — пошутил Арвидас.

— И приедет, чтоб его туда! Но выстоять будет нетрудно — на нашей стороне люди. Не понимаю, как Юренас позволил делать открытое…

— Мы бы сделали и без его санкции. Не забывай, что между Восемнадцатым и Двадцатым съездом партии многое изменилось. Юренасу есть над чем призадуматься.

Григас одобрительно закивал. Какое-то время оба задумчиво молчали.

— Рядом с Лапинасом в бывшем дворе Нюрониса — знаешь, того, что переехал на хутора? — видел вырытый фундамент. Кто там будет строиться? — спросил Арвидас.

— А, там… Клямас Гайгалас — кто же еще! — Григас рассмеялся. — Бешеный человек — захотел непременно по соседству с Лапинасом. Говорит, пускай попробует поджигать, ужак, сам изжарится.

Арвидас взволнованно заходил по комнате. Гайгалас остается в Лепгиряй… Нет, этой новости он еще не знал…

— Неужто? — приятно удивился Григас, что нашел чем порадовать друга. — Съезди в сторону Паюосте, к мельнице. Четыре участка отмерены под новые стройки. Двое переезжают из Майрониса, а двор с кяпаляйских хуторов. Гоялис уже камней навез, а Бяртачюс копает колодец. До осени все хотят построиться.

— Значит, тронулось?! — Арвидас потер ладони, утешившись, как ребенок игрушкой. — Каждый год строились по одному, по два, не больше трех, а в этом — сразу пятеро! Надо всячески помогать этим людям: давать лошадей, машины, организовать воскресники, осенью позаботиться о саженцах, чтоб завели новые сады. Ведь сад в основном и удерживает крестьянина на старом месте. Мы должны прилагать все усилия, чтобы пример новоселов заразил хуторян, которые латают свои перекошенные лачуги, вместо того чтобы строить в поселке пристойные дома.

В дверь постучали.

— Войдите, войдите. В носу не ковыряюсь, сижу в штанах. Войдите, будьте любезны, — посмеялся Арвидас.

В дверь просунулась голова Мартинаса.

— Я хотел… А, ты занят… Тогда потом зайду… — Мартинас в ужасном смущении захлопнул дверь.

— Подожди, подожди! — Арвидас выскочил в канцелярию. — Куда так бежишь? Что за секреты, что надо стесняться секретаря парторганизации?

— Я не стесняюсь… — Мартинас понизил голос до шепота. Он был так взволнован и вместе с тем так подавлен, что Арвидасу стало его жалко, хоть он и не мог победить свою враждебность к нему. — Я никуда не спешу. Потом, потом, Арвидас… Правда, ничего такого… не секрет… но поговорить надо…

Арвидас все понял. Он покраснел и подозрительным взглядом обежал канцелярию, словно те, вдруг замолчавшие за заваленными бумагами столами люди тоже знали их общую тайну.

— Зайди, — проговорил он тихо. — Григас выйдет.

Григас вышел раньше, чем они приблизились к двери кабинета.

— Побежал дальше, мужики. Спешу на ферму, — сказал он с подозрительно беззаботным выражением лица, проходя мимо, и у Арвидаса невольно мелькнула мысль, что старик уже кое-что пронюхал.

Арвидас положил руку на дверную ручку, но передумал, повернул ключ в замке и бросил его в карман. Он не знал, о чем они будут говорить, и не был уверен, стоит ли говорить на эту тему, но от мысли, что они останутся один на один в четырех стенах, ему стало не по себе. Разве можно говорить про такое за письменным столом?

— Ты на мотоцикле? — Арвидас вдруг повернулся к Мартинасу, глядя поверх его головы.

Мартинас кивнул.

— Подъедем к Каменным Воротам. По дороге на Паюосте. Хочу осмотреть участки новоселов. Ты не против? — спросил Арвидас, следуя через канцелярию к выходу.

— Поехали…

— Хорошо бы договориться в ММС, чтобы в этом году начали осушительные работы на Каменных Воротах. Ты еще не говорил насчет этого с директором?

— Нет. — Мартинас подошел к мотоциклу, который стоял посреди двора, сбросил ногой подпорку и нажал на педаль. Мотор завелся не сразу.

— Я думаю, что руководство ММС войдет в положение колхоза и согласится подождать с оплатой. — Арвидас говорил как заведенный, неискренне, совсем не то, что думал. От лицемерия его тошнило, но надо же было что-то говорить, пока не заведется этот проклятый мотор… — Залезем в долги, проценты ударят по карману, но Каменные Ворота в стократном размере вернут вложенный капитал. Один торф чего стоит! А сколько прибавится угодьев…

Последние слова проглотил грохот заведенного мотора. Мартинас сел верхом на мотоцикл и взмахом головы пригласил Арвидаса.

Поехали.

Арвидас глядел по сторонам, стараясь рассеяться, подавить растущее чувство враждебности, но не видел ничего, кроме широкой спины Мартинаса. Спина! Рубашка, надувшаяся от ветра как парашют. Мерзкая спина паука. Где это он видел похожую спину? Соленый запах пота, сено… Ах да — Шилейка! «Интересно, как далеко они зашли?» Арвидас впился взглядом в склоненную шею Мартинаса — здоровую, крепко загоревшую на солнце. Может быть, этой ночью (почему именно ночью?) ее гладили те самые руки, которые еще так недавно ласкали и его, Арвидаса… Гладили… Только ли гладили? Может, его лицо еще горит от ее поцелуев?..

Арвидас стиснул зубы. «Я все еще болен. Здоровый человек не потерял бы головы».

Мартинас сбавил скорость.

— Вот участки. Можем сойти, — крикнул он, полуобернувшись.

— Не надо. На Каменные Ворота! — крикнул Арвидас. Он хотел выиграть время: надо было взять себя в руки.

Они миновали участки, мельницу и свернули налево по поросшему травой проселку.

Каменная пустошь неузнаваемо изменилась. Жаркое летнее солнце высушило лужи, и сейчас только кое-где сверкал глаз омута, окруженный высокой шершавой болотной травой, из которой торчали серые спины валунов. Чахлый кустарник, на который зимой неприятно, было смотреть, теперь буйно зеленел, разнообразя и живописуя убогий пейзаж, который все-таки не выглядел монотонным и по-своему волновал сердце своей дикой красотой.

Мартинас положил мотоцикл набок и пошел вслед за Арвидасом по краю Ворот. Воздух здесь был влажнее, прохладнее, изредка доносился запах водорослей. Раскаленное небо звенело от разноголосого шума птиц, которые, кажется, слетались сюда только для того, чтобы как-то возместить своими песенками обиду природы, причиненную этому убогому уголку земли.

К Арвидасу вернулось самообладание, умение контролировать себя. Духовный кризис, который он пережил по дороге сюда, сейчас казался бредом больного, который, слава богу, все же миновал. Он сел на камень. Рядом был второй, такой же плоский и удобный для сидения. Арвидас показал на него Мартинасу, тот кивнул и тоже сел. Камни были обомшелые и теплые. Как два уютных задремавших на солнце зверя. За спиной куст ольхи с листвой, изъеденной червями. Впереди болотная трава, сонные глаза омутов и камни, камни, камни. И всюду, сколько видит глаз, пучки кустарника. А дальше, на горизонте, — выбравшаяся из ложбины и словно привставшая на цыпочки деревня.

— Ты хотел сказать что-то важное, Мартинас.

— Мне надо уехать из Лепгиряй, Арвидас.

Арвидас резко повернулся к Мартинасу. Тот сидел, глядя в сторону.

— Почему?

— Это неважно.

«Не стоило спрашивать — ведь ясно…»

— Пускай будет неважно. А куда ты собрался?

— И это неважно.

— Оставим такие разговорчики детям, Мартинас. — Арвидас встал, схватил Мартинаса за плечи и повернул лицом к себе. — Скажем, я знаю, что случилось. Но зачем такая паника?

Мартинас зло сбросил руки Арвидаса.

— Ничего ты не знаешь и не можешь знать, потому что ничего такого не случилось. Е щ е не случилось…

Арвидас сел на камень: от неожиданно прорвавшейся радости подкосились ноги. Но это продолжалось лишь несколько мгновений.

— Ты мальчишка, Мартинас, — овладев собой, сказал он. — Не ты управляешь чувствами, а они тобой управляют.

— Иначе и быть не может. Ведь я — М а р т и н а с, как сказала однажды Года. Чего желать от М а р т и н а с а? — Он презрительно посмеялся над самим собой.

— Мартинас… Известно, не Йонас и не Себастийонас, но ты крепко ошибаешься, если думаешь, что ты тот же Мартинас, которого я нашел, когда приехал в Лепгиряй. — Арвидас сбросил щелчком червяка, упавшего на плечо Мартинасу. — Т о т Мартинас не посмел бы прийти сегодня и сказать: «Нам надо поговорить, Арвидас…»