Что за девушка

ЕГО ДЕВУШКА

Чтобы вы знали: он никогда не бил меня кулаками. Из-за глаза — теперь, спустя почти неделю, синяк перецвел до желто-серого оттенка — кажется, что все не так, но на самом деле это след от пощечины. Просто на этот раз удар был сильнее.

И бил он меня редко. На самом деле только дважды. В основном хватал, тянул, сжимал. До той первой пощечины я не думала, что это плохо, хоть мне и было больно. Может, он просто не осознает своей силы. Может, это просто страсть. Я не возражала, когда было больно (разве?), потому что он притягивал меня к себе, держал крепче, целовал сильнее.

Сейчас смешно (разве?), потому что даже тогда я бы не назвала Майка ни страстным, ни небрежным. Он методичен, я никогда не встречала человека, который действовал бы так размеренно. Вот даже с бегом: он не просто бросается бежать из начальной позиции. То есть во время забегов — конечно, но перед каждым состязанием он все репетирует пошагово.

Стартовая позиция, кончики пальцев упираются в пол, сразу за линией старта.

Бедра поднимаются.

Первый шаг — Майк пробовал начинать и с правой ноги, и с левой, и хотя он правша, выстреливал быстрее, когда первый шаг был с левой ноги (я сама засекала время на треке после уроков, в том числе и в те дни, когда тренировок не было).

Выиграв забег, он праздновал победу продуманно — вскидывал руки, но лишь на мгновение. Оборачивался поприветствовать занявших второе, третье, четвертое места. Ему рукоплескала вся школа, но он не бежал по кругу, отмечая свой триумф. Когда я спускалась с трибун его поздравить, он не бросался ко мне с восторгом. Только быстро обнимал и целовал в щеку. Он не думал тогда обо мне. Он не думал даже о своей победе — все его мысли были о следующем забеге.

Каждый его поступок был продуманным. Каждый шаг — уже принятым решением.

То, как он пригласил меня на свидание, официально, не дожидаясь, пока мы окажемся на одной вечеринке, с надеждой, что как-нибудь что-нибудь произойдет, как поступило бы большинство парней.

То, как он припарковался за углом моего дома, чтобы мы могли целоваться после третьего свидания, не опасаясь, что нас увидит моя мама.

Даже то, как он в первый раз дал мне пощечину — не слишком сильно, чтобы следа не осталось.

Как я уже сказала, после того вечера в январе я думала, что такого больше не повторится. Так оно и было — в какой-то степени — до второй пощечины в это воскресенье. Он вернулся к другим методам, попроще: тыкал, толкал, хватал — чуть сильнее, чем хотелось бы. Не черно-белое, не плохо и хорошо, а оттенки серого.

Какое-то время я уговаривала себя не замечать (или делать вид, что не замечаю) эти легкие оттенки. Но после Дня святого Валентина больше не могла притворяться, что это происходит случайно.

Майк все делает намеренно.

Конечно, День всех влюбленных мы провели вместе. Мне впервые было с кем отпраздновать четырнадцатое февраля, и я очень этого ждала. Одолжила у лучшей подруги красный топик, но пришлось сверху надеть свитер, потому что на левом предплечье темнели три синяка — их оставил Майк, слишком крепко сжав пальцы.

Я сказала себе, что это неважно, что холодно и свитер все равно пришлось бы надеть.

Потом, когда Майк начал меня раздевать, я ждала, что он проигнорирует синяки. Но вместо этого он поцеловал каждый — методично, один за другим, крепко прижимаясь губами к коже — так, как другой парень прижимался бы к татуировке со своим именем на коже любимой.

— Я люблю тебя.

Он целовал меня не останавливаясь. Он даже это делал аккуратно, будто прочитал руководство о том, в какие места целовать девушек, чтобы им нравилось: за ухом, между ключицами, в веки.

— Я тоже тебя люблю, — ответила я, и это было правдой.

Я любила, когда он целовал меня и держал за руку. Я любила, когда мы вместе шли по улице, когда я садилась к нему в машину. Я любила, когда он вел машину — одна рука на руле, другая у меня на коленке.

Я должна его ненавидеть. Я должна ненавидеть его за причиненную боль. Проблема в том, что я одновременно ненавижу его за то, что он делал мне больно, и люблю за то, как все было, когда он этого не делал.

Все было совсем не так, как в фильмах и книжках, где парни теряли контроль в порыве страсти. Он никогда не просил меня молчать, не умолял хранить его секрет.

Никак не могу решить: это было бы страшнее или нет?

Дело в том, что я его не боялась. Это глупо? Не думаю, что Майк когда-нибудь нанес бы мне серьезную травму. Для этого он слишком осторожен.

Он так осторожен, так систематичен: значит ли это, что он планировал оставить синяк в воскресенье? Конечно, он не мог быть абсолютно уверен, насколько сильно бить; это зависит от меня, от того, как легко я зарабатываю синяки (очень легко, как нежное яблоко), от того, сколько железа я приняла за последние несколько дней, от того, сколько я выпила воды.

Он не все может контролировать.

Может, другая девушка ударила бы его в ответ. Может, другая девушка рассказала бы обо всем сразу — после первого удара, в день, когда он подвернул лодыжку. Может, другая девушка рассказала бы еще раньше, распознала бы в толчках, тычках, хватании тревожные звонки, не стала бы отмахиваться от них как от проявлений страсти. Та девушка не полюбила бы Майка. А если бы полюбила, то разлюбила бы гораздо раньше. Но эта девушка — я — терпела месяцами.

Говорят, что кто-то планирует устроить демонстрацию перед забегом в воскресенье, требовать исключения Майка. Он может потерять все шансы на стипендию. Возможно, его никогда больше не допустят до соревнований.

Я на это надеялась, когда в понедельник пришла к директору Скотт?

Может, стоило подождать, пока закончится сезон, пока выберут стипендиатов.

В конце концов, я столько терпела. Почему нельзя было потерпеть еще немножко?

Но я ни о чем таком не думала, когда заходила в кабинет директора Скотт.

Я думала только об одном: чтобы это закончилось.