Что за девушка

АКТИВИСТКА

За ужином мама серьезно смотрит на меня:

— Нам нужно кое-что обсудить.

Черт. Я совсем забыла про мамино утреннее сообщение.

— Прости, что не позвонила. День сегодня был тяжелый.

После обеда я вернулась на уроки, но ни с кем не разговаривала. Я знала, что все смотрят на меня, шепчутся о том, как Тесс порвала со мной прямо в школьном коридоре — самое позорное расставание за всю историю академии Норт-Бэй. К счастью, миссис Фрош (она ведет английский) посадила нас писать сочинение, так что в классе стояла тишина и я могла не сводить глаз с тетради. Потом у нас информатика, где каждый сидит в своей кабинке и учится кодить (половина из нас и так это умеет). На переменках я прячусь в ближайшем туалете. После последнего звонка мчусь к машине и еду прямо домой. Раньше я ждала свою лучшую подругу, чтобы подвезти ее до дома — у нее нет своей машины, — но она теперь ездит только со своим парнем (как раз один из примеров того, как она не предупредила меня об изменении планов). Было так просто замкнуться в себе на весь вечер, что я задумалась, почему так редко это делаю.

Мы втроем — мама, папа и я — ужинаем за маленьким столом на кухне. У нас дома ужин редко бывает просто ужином. Иногда это стратегическое совещание, посвященное тому, что заботит маму на данный момент, или грядущей папиной речи. Мне было восемь, когда папа впервые взял меня с собой на митинг за права женщин. Точнее, это первая акция протеста, которую я помню. У нас есть фотографии, где мне два года и я нахожусь на митинге в защиту однополых браков, но я этого не помню. На фотографии я сижу у папы на плечах. Он широко улыбается.

Иногда ужин — это возможность обсудить мою нагрузку, разобраться, есть ли у меня свободное время на дополнительные занятия, что можно заменить, что убрать. Мы с папой спорим, есть ли необходимость в моем членстве в школьном сообществе «ЛГБТ+». Папа убежден, что мы там больше общаемся, чем отстаиваем интересы.

Иногда ужин — это возможность обсудить мою успеваемость и экзамены и сравнить мои оценки с оценками какого-нибудь выпускника Норт-Бэй, которого или которую только что приняли в Стэнфорд. Сейчас апрель, так что выпускники как раз получают ответы из университетов. Хотя пара ребят подали заявки заранее, осенью, и мы долго обсуждали за ужином, стоит ли мне поступить так же. Папа за, но мама хочет, чтобы я рассмотрела еще какие-нибудь варианты.

Не представляю, во что превратится сегодняшний ужин. Может, они узнали, что Тесс меня бросила. Может, они слышали, как я выбежала на парковку и проторчала в машине всю большую перемену. Может, они знают, что я опоздала на пятый урок, английский, потому что все еще сидела в машине и считала. Пока не досчитала до минус восьми тысяч двух.

Нет, не может быть. Мама написала мне до того, как все это случилось.

— Как Майя? — спрашивает она.

Иногда мама решает поговорить о погоде или прочей ерунде перед тем, как папа перейдет к более серьезной теме. Вопрос о том, как поживает моя лучшая подруга, один из ее любимых.

Я пожимаю плечами:

— Я ее сегодня вообще не видела.

После обеда я успела заметить сообщение от Майи о том, что она будет учиться всю большую перемену, но ответить у меня руки не дошли. В последнее время нам часто случалось за весь день не перемолвиться ни словом. Иногда мне кажется, что я зову ее лучшей подругой только по привычке.

Мама кивает:

— Значит, она была в кабинете директора. Или ее отправили домой?

— Зачем ее отправлять домой?

И зачем вообще Майе ходить к директору? Ее нельзя назвать хулиганкой.

Мама озабоченно хмурится:

— Милая, ты не слышала? Я подумала…

— Что подумала?

— Понимаешь, мама Майи, миссис Альперт, позвонила мне, и я, конечно, пообещала сделать все, что в моих силах, чтобы помочь…

— Помочь с чем?

Мама берет салфетку с колен и складывает на столе. Она поела, но вставать из-за стола не собирается.

— Ты не слышала?

— Что не слышала?

Мама делает паузу.

— Я была почти уверена, что слухи уже разлетелись по школе, но, возможно, директору Скотт все-таки удалось сдержать их распространение…

— Как будто бы Майе есть чего стыдиться! — вставляет папа.

Мама глубоко вздыхает:

— Жаль, что тебе приходится слышать это от меня, но, возможно, оно и к лучшему… Майя говорит, что Майк бьет ее.

Я сжимаю вилку в кулаке:

— Что?

— Насколько я знаю, этим утром она пришла в школу с подбитым глазом.

Обычно я с презрением отношусь к фразам типа «она кипела яростью», потому что клише — фу, но могу поклясться, что я действительно вскипела обжигающей яростью. Я смотрю на папу. Похоже, что он тоже едва сдерживает злость.

Мама наклоняется над столом и кладет свою ладонь поверх моей. Когда она заговаривает, ее голос звучит ровно и примиряюще, как будто я лошадь, которую она не хочет спугнуть. Мама умеет сохранять спокойствие в сложных ситуациях.

— Я не знаю всех деталей. Но когда мама Майи позвонила, чтобы попросить выступить в поддержку, я немедленно согласилась. Она знает, что я в этом понимаю. В организации акций, я имею в виду, не в домашнем насилии.

Мама добавляет:

— Я планирую устроить собрание для родителей. Обсудить, как лучше говорить об этом с детьми. Не все готовы обсуждать столь сложные темы так открыто, как мы с твоим папой.

Я киваю:

— Хорошая идея. — Слова вытекают медленно. Мне сложно сосредоточиться, в ушах крутится фраза: «Майя говорит, что Майк бьет ее».

Папа швыряет вилку на стол.

— Хорошее начало, — поправляет он. — Но сейчас есть вещи поважнее обсуждения наших чувств. — Его голос в отличие от маминого нельзя назвать спокойным.

— Аарон, в таких ситуациях очень важно учить детей проговаривать и правильно выражать свои эмоции. — У мамы магистерская степень по специализации «социальная работа».

— А еще важнее в таких ситуациях учить детей действовать. Ты подумай, они же сегодня даже не отправили мальчика домой! — С каждым словом папин голос становится все громче. — Он ходил на уроки как ни в чем не бывало. Даже не пропустил тренировку!

Незачем спрашивать, откуда папе так хорошо известно, что сегодня делал Майк. Как и мама, папа очень неравнодушный человек.

Мама склоняет голову набок.

— Может, мне стоит побеседовать с Паркерами, — задумчиво говорит она.

— С родителями Майка? — спрашиваю я.

— Это, должно быть, тяжело для всей семьи, — продолжает мама. — Не думаю, что они знают, как поговорить с сыном о его поведении…

— Мама, ты что, правда думаешь, Паркеры поверят, что Майк мог так поступить? Они обожают его и никогда не поверят, что их сын мог ударить Майю.

Конечно, они не одни такие. Все обожают Майка. Если бы в академии Норт-Бэй выбирали короля бала, Майк становился бы им каждый год. Даже я бы за него проголосовала. В прошлом году, когда я организовывала митинг, требуя повышения зарплат школьному персоналу, он приходил на каждую встречу и убедил всю команду по бегу участвовать.

Но, конечно, я верю своей подруге.

Мама говорит:

— Но если у Майи виден синяк, как родители Майка могут отрицать случившееся?

Я медлю с ответом. Папа считает, что мама идеалистка, а он реалист и поэтому их брак так хорошо сложился. Я представляю, как сейчас проходит ужин у Майка: он и его младший брат сидят друг напротив друга, их родители по обе стороны стола. Полагаю, они ужинают в гостиной или столовой, точно не на маленькой кухне, и точно не едят каждый своей вилкой из общего котла вместо того, чтобы разложить ужин по тарелкам.

Может, Майк говорит, что это была случайность.

А может, и нет, потому что тогда придется признать, что это вообще произошло.

Может, он говорит, что это был не он, а кто-то другой. Но кто? И почему? Все знают, что Майк и Майя встречаются.

Впрочем, вполне возможно, что его родители даже не потребовали объяснения. Они, наверное, сочли, что Майя просто запуталась, или преувеличивает, или хочет привлечь внимание. Они, наверное, говорят, что ей нужна помощь: доктор, психотерапевт, госпитализация.

Может, даже медикаменты.

Даже если Майк признался, я уверена, его мама ужом извернется, лишь бы придумать оправдание:

«Он не виноват»,

«Он просто не рассчитал силы»,

«Ему в последнее время так тяжело»,

«Он ведь замечательный мальчик».

Я мотаю головой. Почему я думаю о том, что сейчас творится в доме у Майка? Я должна думать о Майе. Она, наверное, сейчас ужинает со своей мамой. Миссис Альперт, наверное, засыпала ее вопросами:

«Сколько это продолжалось?»,

«Почему ты не рассказала раньше?»,

«Ты уверена, что это была не случайность?».

Как и все остальные, миссис Альперт обожает Майка.

Если честно, меня тоже это все интересует. Но я никогда не стану расспрашивать Майю, как миссис Альперт. Мама Майи ее с ума сводит.

— Как выяснилось, это длилось несколько месяцев, — рычит папа.

Я сую руки под бедра, чтобы папа не видел, как они трясутся.

— И, — продолжает он, — они могут и не исключить его. У школы не прописан протокол на такие случаи.

— Как это не прописан протокол? — Мама с отвращением качает головой. — В школьной памятке четыре страницы посвящено кибербуллингу, а на этот счет ничего?

В первый день занятий в девятом классе вместе со школьной памяткой нам раздали устав академии Норт-Бэй. Он был испещрен словечками вроде «уважение» и «сообщество». В нем говорилось, что насилие среди учеников недопустимо. Должно быть, имелись в виду мальчишеские драки и девчоночьи скандалы. Того, что сделал с Майей Майк, эти правила, скорее всего, не предусматривали.

— Ты же знаешь, как это работает, Фи, — говорит папа (так он зовет маму — Фи). — Они не видели необходимости прописывать протокол для того, что никогда не случалось.

— Того, что, насколько мы знаем, никогда не случалось, — парирует мама.

Пусть наша школа гордится тем, что воспитывает в своих учениках уважение друг к другу, но нельзя забывать, что это частное заведение, которое существует за счет платы за обучение и пожертвований, так что ей требуется сохранять идеальную репутацию для того, чтобы привлекать новых учеников и их деньги. Я пытаюсь представить себе следующее заседание попечительского совета Норт-Бэй, где будут решать, что лучше для репутации школы — исключить Майка или замять эту историю.

Поверить не могу, что меня настолько расстроило расставание с Тесс. На таком фоне наш разрыв — ерунда (я так не чувствую, но все понимаю).

Господи, Тесс!

Вот о чем она говорила в коридоре.

Когда она сказала: «Мы должны что-то сделать», она имела в виду не нас, она имела в виду Майка и Майю.

Имела в виду, что в школе не предусмотрен протокол для такой ситуации.

Она не собиралась бросать меня. Пока я не разочаровала ее вконец, сказав, что сяду за наш обычный столик. С Майком.

Я так сильно вжимаю бедра в стул, что перестаю чувствовать руки под ними. Я смотрю на папу. Он как будто чего-то ждет.

— Я тоже организую собрание, — говорю я. — Для учеников. Чтобы обсудить наше отношение к происходящему и к действиям администрации.

Мама кивает:

— Думаю, что обсуждение вам точно не помешает. Может, стоит пригласить школьного психолога?