Что за девушка

МАЙЯ

Я бросаю взгляд на часы: девять утра. Мы не только пропустили классный час, но еще и опоздали на первый урок.

Я никогда не говорила этого Джуни, но меня совершенно не волнует, что она так часто опаздывает. Так все, что мы делаем, превращается в приключение: мы вместе торопимся на урок, в кино, на ужин. К тому же она никогда не сердится, если опаздываю я.

Когда Майк каждый день подбирал меня у дома и подвозил до школы, я всегда должна была собраться вовремя. Если я хотя бы на пару минут задерживалась, он не разговаривал со мной всю дорогу от дома до школы и от парковки до класса. Только на большой перемене, когда мы сидели с друзьями, он снова становился собой — держал меня за руку, смеялся над моими шутками (в то время как я и не думала шутить). А может, он не становился собой. Может, настоящим Майк был, как раз когда молчал в машине и скрежетал зубами из-за того, что опаздывает по моей вине.

Хотя нет, я в это не верю. Обе стороны Майка настоящие, потому что обе они существуют. Успешный спортсмен, избалованный сын, ответственный старший брат и мало ли кто еще — это все он. Я вспоминаю выражение лица Майка, когда Хайрам ударил его на парковке. Майк как будто сбросил настройки, прежде чем я догадалась, что он чувствовал — злость, разочарование, удивление. Тогда я подумала, что он как будто снова надел маску. Но сейчас мне кажется, что он чувствовал все это одновременно: он был и зол, и разочарован, и удивлен, и при этом спокоен и собран. В Майке тоже одновременно сошлись совершенно разные черты.

— Готова? — спрашивает Джуни, когда мы подходим к ступеням школы, которые ведут внутрь — к Майку и всем остальным.

Я киваю. Может, через несколько часов попечительский совет решит исключить Майка или Хайрама.

Я оглядываюсь и вижу, что Хайрам прислонился к своей машине.

— Как думаешь, он сегодня пойдет в школу? — спрашивает Джуни.

Я пожимаю плечами:

— Он не ходит, даже если ему не грозит исключение.

— Он пойдет, если ты захочешь.

— В каком смысле?

— Я хочу сказать, если ты решишь, что рядом с ним тебе будет спокойнее, или что-нибудь в этом роде. Он пойдет ради тебя.

Я улыбаюсь. Если я приведу Хайрама домой, мама не одобрит — на вид он хулиган. С другой стороны, Майк выглядит идеальным.

Мой синяк почти сошел, так что его не заметно, если не знать, что он там. Перед выходом из дома я могла бы запросто скрыть все следы консилером. Но я даже не думала его замазывать.

Может, попечительский совет начнет расследование, опросит всех, кто знает нас с Майком, — родителей, учителей, друзей. Может, они установят протокол, чтобы быть готовыми на случай, если что-то подобное произойдет снова: в следующий раз обвиняющий заполнит официальную бумагу; обвиняемый будет отстранен от занятий, и отстранен надолго, или исключен, если появятся свидетели или повторные обвинения. А может, совет скажет, что мне нужно пойти в полицию и подать заявление, подключить законодательство.

Может, они просто скажут, что дело закрыто, потому что нет доказательств того, кто именно меня ударил. Может, они втайне — или открыто — будут думать, что я шлюха, раз гуляла с двумя парнями одновременно. Я представляю, как Джуни читает членам совета лекцию о недопустимости двойных стандартов.

Мы с мамой вчера разговаривали — долго, на удивление спокойно. Мы обе плакали, но мне не пришлось ее утешать. Она извинилась, что не заметила раньше; я сказала, что специально все скрывала. Она спросила про курение (она называла это «твой эксперимент»), но не сердилась, скорее переживала из-за того, что мне понадобилось заглушать боль таким способом. Она заверила, что поймет, если я захочу отсюда уехать; я ответила, что еще не решила. Она пообещала, что в любом случае поддержит мое решение. Она призналась, что страшно гордится тем, что я обо всем рассказала:

— Не уверена, что мне бы хватило смелости на твоем месте.

Впервые я не почувствовала себя трусихой из-за того, что так долго ждала.

— Но если я решу переехать, — спросила я, — разве это будет не бегством?

Смельчаки не сбегают.

Мама ответила не сразу. Она склонила голову набок и прикусила губу, так же, как она делает, когда пытается угадать ответ на вопрос вечерней викторины.

— Нет, — ответила она наконец. — Это уход от токсичных обстоятельств. Это не бегство. Это демонстрация силы.

Я удивленно моргнула. Мама что, хочет, чтобы я уехала?

— Хочешь сказать, что, по-твоему, мне стоит это сделать?

— Ох, милая, если бы все было по-моему, ты бы всю жизнь жила под моей крышей. — Мама печально улыбнулась. — Но тут не мне решать. Не так уж хорошо я тебя защищала, пока ты жила со мной.

— Ты не виновата, — начала я, но мама предостерегающе подняла руку:

— Родителям вечно кажется, что во всем, что происходит с их детьми, виноваты они. Я всю неделю еле удерживалась от того, чтобы не отправиться к дому Майка и не разбить бейсбольной битой его машину.

Я громко рассмеялась. Слишком уж комичная картина: мама колотит машину Майка.

— Я думала, ты его любишь.

Мама с ужасом поглядела на меня.

— Я люблю тебя, — отчеканила она.

Я вдруг подумала, что у меня есть родитель, который готов сказать: «Если ты хоть пальцем тронешь мою дочь, я тебя убью». Просто это не папа.

— Почему ты так мне и не сказала? — спросила я. — О том, что хочешь разбить его машину?

— Сказала бы, если бы знала, что это так тебя рассмешит, — улыбнулась она. — Но я не хотела показывать, как меня все это расстроило. Я знаю… — Мама помедлила. — Я знаю, ты думаешь, что я вечно перетягиваю на себя одеяло, когда с тобой что-то случается.

Я пожала плечами: это сложно отрицать.

— Но с родителями такое дело, — объяснила она. — Я так тебя люблю, что иногда мне сложно понять, где начинаешься ты и заканчиваюсь я.

— А-а, — тихо сказала я. Мне такое никогда в голову не приходило. Может, причина ее поведения в том, что, когда что-то плохое случается со мной, это как будто случается и с ней тоже.

— Пообещай мне кое-что, — добавила мама. — Неважно, поедешь ты в Нью-Йорк или останешься здесь, я хочу, чтобы ты присоединилась к группе поддержки переживших насилие.

Переживших. Еще одно слово, которое я не думала на себя примерять. Но когда мама это сказала, я подумала, может, оно и правда мое. Может, это часть меня, с которой я сама еще не знакома.

Сейчас я рассказываю Джуни о папином предложении переехать в Нью-Йорк.

— Это была мамина идея, — добавляю я.

— Серьезно? — недоверчиво спрашивает Джуни. — И твоя мама согласна с тем, что ты будешь жить на другом конце страны?

— Ну, нельзя сказать, что она этому очень рада, — признаю я. — Но она пообещала, что отпустит меня.

— Ты ждешь решения попечительского совета? — спрашивает Джуни.

— Думаю, вопрос даже не в том, исключат Майка или нет.

Джуни кивает. Мы обе знаем, что, даже если Майка не будет, Кайл и Анил останутся. Тренер по бегу останется. Ева Меркадо останется. Для некоторых наших одноклассников — и некоторых учителей — Майк всегда будет золотым мальчиком, а я останусь девушкой, которая испортила ему жизнь.

— Может, и неважно, исключат Майка или нет. — Я машу рукой вперед, в сторону школы: — Там всегда будут те, кто верит ему, а не мне.

Джуни качает головой.

— Это важно, — твердо говорит она, и я киваю.

Она, конечно, права.

Это важно.

Но все равно, даже те, кто мне верит, возможно, всегда будут видеть во мне только девушку, которую бил парень. Может, мальчики будут сторониться меня, когда я буду проходить по коридорам, как будто я начну обвинять и их, если они подойдут слишком близко. Может, девочки будут бояться обнять меня слишком сильно — опасаясь, что это спровоцирует неприятные воспоминания. Может, учителя будут потакать мне на уроках, потому что знают, через что я прошла. Они будут делать это из добрых побуждений, но лишний раз напомнят обо всем, что случилось. И не то чтобы я хочу — или могу — все забыть. Но для них я всегда буду девушкой Майка.

И да, это часть меня. Это всегда будет частью меня.

Но только частью.

— Мы с мамой решили, что мне нужна помощь — ну, знаешь, профессиональная. Не только из-за того, что случилось с Майком, но еще и… — Я умолкаю.

Из-за того, что это продолжалось довольно долго, прежде чем я кому-то рассказала, хоть в этом и не было моей вины. Из-за того, что рассказывать было тяжело. Из-за того, что у меня булимия. Из-за того, что у меня сложные отношения с мамой. Из-за того, что мои родители прошли через тяжелый развод и папа переехал очень далеко. Из-за того, что я устала быть разной для разных людей. Из-за того, что я скрывалась в машине Хайрама, из-за того, что решила притупить боль, вместо того чтобы разобраться с происходящим. Из-за того, что я хочу быть с Хайрамом, но меня очень пугает мысль вообще с кем-то когда-то быть. Из-за того, что Хайрам в следующем году уедет, и я буду по нему скучать, и мне страшно, что, решив перебраться в Нью-Йорк, я отправлюсь вслед за ним, а значит, позволю еще одному парню определять мое будущее, пусть он никогда не пытался контролировать меня так, как Майк.

Джуни не торопится прерывать тишину, но вскоре улыбается и говорит:

— Я могу дать тебе номер доктора Крейтер.

Я крепко обнимаю свою лучшую подругу:

— Я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю. И неважно, останешься ты или уедешь. И неважно, будешь ты ходить на терапию семь дней в неделю или бросишь через месяц.

Я улыбаюсь:

— Аналогично.

Джуни обнимает меня в ответ. Мы идем к школе, обняв друг друга за плечи.

Я девушка, которая любила своего парня.

Я девушка, которую бил ее парень.

Я девушка, которая любит каждый день подбирать себе одежду.

Я девушка, которой сложно полюбить свое тело.

Я девушка, которую очаровал Майк.

Я девушка, которой отвратителен Майк.

Я девушка, которая хочет сбежать.

Я девушка, которая хочет остаться здесь и сейчас.

Я подозреваю, что еще многого о себе не знаю. Может, следующей появится пережившая девушка, как сказала мама. А может, еще какая-нибудь сторона моей личности всплывет на поверхность, как всплыла на поверхность воинственная девушка на демонстрации, и удивит меня.

Что бы там ни было, эти части себя я тоже приму.