Гавана, год нуля

Несколько лет назад я перенесла операцию по удалению аппендицита. Сейчас после такой операции вообще почти ничего не остается, но меня оперировали давно, поэтому на животе у меня есть шрам, и Анхель от него в восторге. Случалось, когда я лежала, он водил по этому шраму пальцем: медленно, из конца в конец. И я ощущала движение его пальца, а потом — языка. Ему нравилось проводить языком по моему шраму. Говорил, что это — важный знак, что это совсем не то, что проколоть уши, набить тату или повесить на себя бусы и нацепить на пальцы кольца. Это — другое. Дверь вовнутрь. Нечто слишком личное. Чтобы появиться шраму, вовсе не нужно обладать временем или исключительным правом принять на этот счет решение. Он водил по нему языком и шептал разные слова. Спрашивал, понимаю ли я, что когда-то лежала нагая перед толпой людей. Я спала. Врачи взяли мое тело и открыли его, наверняка очень медленно, потом заглянули в мое нутро — сама я никогда этого сделать не смогу, — залезли туда руками, отрезали, вытащили и зашили. Когда я проснулась, тело мое на первый взгляд было прежним, только на нем остался шрам, шрам, который я пронесу до конца жизни. С точки зрения Анхеля, это как очнуться от глубокого сна, из тех, что кажутся тебе реальностью, и почувствовать смятение, сомнение в том, сон это был или реальность. Но мне достаточно поднести руку к животу, где шрам, чтобы понять: это был не сон. У моего тела была история, и она записана прямо на мне. Когда там, в японском саду, он попросил меня показать ему шрам, я поняла, что для Анхеля я — не рядовая женщина, а одна из тех, кто носит с собой свое прошлое. Ощутимое прошлое. Понимаешь? Я была как Маргарита или как та, с видео. Я была женщиной особенной.

На самом-то деле, как мне думается, именно в тот момент у меня и появилась привычка трогать шрам, когда мне плохо. Если что-то не складывается, если пришел один из тех дней, когда я смотрю в зеркало и кажусь себе толстой, седой и с морщинками, вдруг появившимися у меня на лице; если я вдруг понимаю, что не знаю, как надо ответить, если сталкиваюсь с чем-то непонятным, если нейроны мои начинают тупить, а ноги не находят твердой почвы; если со мной происходит все это, тогда мне нужно дотронуться до шрама — и все тут же встает на свои места, ответ в уравнениях оказывается со знаком плюс, а дважды два продолжает равняться четырем. Пока не явлено доказательств противного, конечно же.

Все это стало, скажем так, моим личным открытием, однако великое откровение того вечера состоялось позже. После того как Анхель вынул голову, засунутую мне под блузку с целью поцеловать шрам, он улегся на спину и снова заговорил. Сказал, что мне повезло, ведь что бы ни случилось, мое тело неизменно будет иметь этот шрам, так что мои шансы лишиться своей истории стремятся к нулю.

Его любимая незнакомка — совсем другое дело, потому что Анхель, в силу и благодаря простой случайности, стал хранителем ее прошлого, того прошлого, что принадлежит не ему, и он ждет, что в один прекрасный день, возможно, снова в силу и благодаря простой случайности он сможет вернуть его настоящей хозяйке. «Представляешь, как ее должна была расстроить эта потеря?» — спросил он, а потом добавил, что, конечно, это переживание было таким же сильным, как и переживание Маргариты, ведь она тоже потеряла свое прошлое. Да, именно так. Анхель сказал, что Маргарита больше не хранит семейную реликвию. Сам он узнал об этом при их последней встрече, когда, оказавшись в Сан-Паулу, пошел к ней, надеясь на примирение, но обнаружил ее в компании бразильского жениха и вполне счастливую. После очень долгого разговора, в ходе которого он пытался уверить ее в своей любви, однако закончившегося тем, что пришлось убедиться в отсутствии ее любви к нему, они все же смогли успокоиться настолько, чтобы поговорить о другом — о будущем и о прошлом, и тогда Маргарита расплакалась и стала говорить, что реликвия уже не у нее и что исключительно по ее вине будет сломана семейная традиция. Анхель воспользовался этими слезами, чтобы обнять ее, однако кроме удовольствия от физического контакта его тоже пронзило горе. «Помнишь план по изгнанию ее призрака из моей жизни?» — спросил он. Да, это правда: Анхель мечтал вновь обрести эту реликвию и в один прекрасный день собрать все в коробку, положить туда же записку со словом «прощай» и отправить посылкой в Бразилию, — только так они обретут в душе мир, в котором столь остро нуждаются.

Анхель и вправду был ангелом. Он сказал мне, что я определенно везунчик и мне повезло носить на себе историю, и не только свою, потому что личные истории — это истории прошлого. На видеопленках его незнакомки, например, которая была немного младше нас, зафиксированы прошлые годы: черно-белое детство, предметы, движения людей, их привычки. А в случае Маргариты все это оборачивалось ужасным разрывом, ведь речь идет сразу о нескольких поколениях.

— Я и вообразить не мог, — сказал он, — насколько она гордилась тем, что владеет реликвией. — И чтобы я лучше представила себе, о чем речь, стал перечислять: фотопортрет, сделанный в одном из первых городских фотоателье, том самом, где спустя несколько лет был снят всем известный фотопортрет Хосе Марти, когда тот был еще мальчиком. — А еще там была, — сказал он, — бумага, написанная, если верить семейной легенде, итальянцем, который, поговаривают, изобрел телефон.

Когда я услышала эту фразу, меня как будто что-то кольнуло в живот.

— Ты о Меуччи говоришь? — спросила я.

И он подтвердил, что да, именно о нем. В семье Маргариты рассказывали, что родители первой Маргариты работали вместе с ним в театре и что у них оказался документ, написанный его рукой. Анхель не знал точно, изобрел ли этот тип хоть что-нибудь, но важнее был документ, созданный в то время, ведь его бумага, чернила и сам текст были из другой эпохи.

Я чуть не умерла, клянусь. Анхель продолжал говорить, но я вдруг отключилась и перестала его слышать. Знаю, что он говорил, потому что я видела, как шевелятся его губы, но я ничего больше не воспринимала, кроме фразы «итальянец, который, поговаривают, изобрел телефон». Тогда мой мозг — я, как тебе известно, математик, а нейроны математика всегда бурлят, — мои нейроны пришли в движение, вступили во взаимодействие. Я припомнила слова Эвклида, историю владелицы документа, и перед моими глазами вновь встала картинка того дня, когда мы с Эвклидом встретились на тротуаре, и изумление (только в этот момент я поняла, что это было изумление) на лице Эвклида при виде Анхеля, ту поспешность, с которой он пояснил, что этот парень был другом его сына, и как он изменился в лице, узнав, что Анхель живет один.

Эвклида, Анхеля и документ Меуччи объединяла женщина — Маргарита. Я ясно увидела всю картину. Эвклид, мой большой друг Эвклид, обожатель женщин, имел связь с женой Анхеля. Она и есть «общий знаменатель». Когда мой друг улыбался, говоря, что между ним и Анхелем существует общий знаменатель, я подумала, что он имеет в виду меня, но нет — знаменателем была Маргарита. Итак, шлюха Маргарита и есть владелица документа Меуччи. Тебе это кажется невероятным, так? Еще более невероятным это показалось мне. Из двух миллионов жителей этого города я, лично я, знала двоих, кто своими глазами видел этот документ. Невероятно. Очевидно то, что Эвклид знал, кто такой Анхель, однако не совсем понятно, хорошо ли знает Анхель, какую роль играет здесь Эвклид. И об этом, подумалось мне в ту минуту, лучше его не спрашивать.

Японцы умеют создавать сады, и, несомненно, их сады — место для медитации. Но я больше не могла сидеть на одном месте. Мне хотелось зафиксировать на бумаге все элементы задачи, чтобы еще раз спокойно их проанализировать. Когда Анхель легонько толкнул меня, спрашивая, слушаю ли я его, я поцеловала его в губы и предложила прогуляться. Мне было необходимо размять ноги.