Гавана, год нуля

Леонардо и его друзья были, конечно, из другого теста. В них была, скажем так, писательская суть, но вот все остальное отсутствовало. Кроме всего прочего, в те годы никого не публиковали, потому что бумаги попросту не было, так что все они были более чем убеждены в гениальности своих текстов и более чем обычно нуждались в публике, особенно если среди публики попадались экзотические итальянки, которые к тому же находились в поисках авторов для исследовательского проекта о кубинской литературе.

Не знаю, довелось ли Барбаре еще хоть раз за свою жизнь почувствовать себя такой значительной фигурой, но в тот вечер она явно была королевой. По прочтении каждого текста ее слов ждали с огромным вниманием, ее смех рождал целую волну смеха, ее скрещенные ноги привлекали к себе взгляды всех присутствующих, на ее вопросы следовали незамедлительные ответы, а ее жажда побудила хозяина дома отправиться к соседу снизу и прикупить бутылку домашнего апельсинового вина, дабы познакомить итальянку с национальным продуктом. Чтения подходили к концу, и я уж было собралась уходить, не подозревая, что именно этот момент Леонардо выбрал, чтобы поделиться с собравшимися новостью. Вернувшись с бутылкой, хозяин разделил вино на всех и попросил Лео, чтобы тот перестал уже играть в секретность и сказал то, что собирался сказать. Писатель вынул из рюкзака бумагу, встал, прочистил горло и начал читать: «Гаванская газета, шестнадцатое декабря тысяча восемьсот сорок четвертого…»

Это была ксерокопия заметки о гала-приеме в Большом театре «Такой», устроенном в честь сеньора Меуччи, которого автор всячески превозносит, называя «хитроумным инженером сцены». Заметка заканчивалась приблизительно следующими словами: гаванская публика всегда умела воздать должное и оценить по заслугам высококачественные и достойные зрелища. Когда Лео закончил читать, кто-то поинтересовался, откуда он это взял, и тот гордо ответил, что это ему стоило куска мыла и поцелуя в щечку его подруги, которая трудится в Национальной библиотеке. И вечер начал обретать для меня интерес.

По словам Леонардо, подруга его — истинное сокровище, потому что ей удается доставать для него то одну, то другую «книжонку», но выручить она, естественно, может далеко не всегда. Он и сам перелопатил в этой библиотеке горы газетных подшивок, и у него на руках целый список материалов, нуждающихся в ксерокопировании, и теперь остается только ждать, когда она сможет это сделать, после чего он вручит ей честно заслуженный подарочек. Тут встряла я и заметила, что будет фантастически классно, если эта заметка появится в его романе, и, как бы невзначай, поинтересовалась, нет ли в его распоряжении других документов подобного рода. Леонардо в ответ заявил, что у него есть только статьи, но очень важные, потому что с их помощью понемногу обнаруживаются следы, оставленные Меуччи в нашем городе. На том моя попытка что-то из него вытянуть увяла. Зато настежь открылись шлюзы его словесного доминирования, едва Лео успел убедиться, что итальянец представляет для публики некоторый интерес.

Именно Леонардо я обязана практически всей имеющейся у меня информацией о жизни Меуччи, а также интересом, которое пробудил во мне этот персонаж, ведь и то сказать: Меуччи — фигура невероятная. Он видится мне человеком чрезвычайно активным, настоящим живчиком, неспособным ни минуты посидеть спокойно, а еще любопытным и наблюдательным. Если б он жил в нашей нынешней Кубе, из него непременно получился бы отличный муж, из тех, что чинят все подряд, что бы ни сломалось в доме, как мой отчим, например, с тем лишь различием, что Антонио жить не мог без изобретательства. Когда, например, он работал в театре «Такой», то, помимо своих обычных обязанностей инженера сцены, по собственной инициативе занимался улучшением акустики зрительного зала и создал в подвалах театра водяное зеркало, отведя воду от подземной реки поблизости. Это улучшило звук, но не удовлетворило беспокойный дух Антонио, которого интересовало буквально все, что его окружало. Вплоть до того, что он взялся за разработку химического состава для бальзамирования трупов, что хотя и не увенчалось полным успехом, однако отчасти решило проблему консервации тел, которые нужно было транспортировать в Европу. Несколько лет спустя он совершил изобретательский набег в область гальванизации и стал использовать эту технику для предохранения оружия от ржавчины. На четыре года Меуччи заключил устный контракт с губернатором нашего острова и начал заниматься холодным и огнестрельным оружием для армии. А ради выполнения взятых на себя обязательств организовал гальваническую мастерскую, ставшую одной из первых на континенте. Примерно в это время театр «Такой» и устроил гала-прием в его честь, которому и была посвящена заметка, прочитанная Леонардо в тот вечер.

Затем случился ураган 1846 года — ужасный, смертоносный и разрушительный. Пострадал и театр «Такой», хотя ему повезло больше прочих зданий и разрушения оказались не столь значительны. После завершения неотложных восстановительных работ Меуччи был назначен директором по реставрации, и он воспользовался этим обстоятельством, чтобы создать в театре систему вентиляции. Памятуя о том, какой у нас тут климат, это нововведение, ясное дело, было встречено весьма благожелательно. Когда театр «Такой» вновь открыл свои двери публике, стало очевидно, что технические перемены и изменения в декоре существенно его улучшили.

За этим последовал период, когда, как кажется, все пошло не очень хорошо, и Панчо Марти, владелец театра, решил его закрыть. Работы у Меуччи оставалось немного, контракт на гальванизацию оружия закончился, и возникла необходимость занять свои нейроны новыми проектами. Именно тогда он и начал экспериментировать с электротерапией. В те времена лечение разных болезней с помощью электрических разрядов входило в моду, располагаясь в русле теорий о животном магнетизме. Антонио не остался в стороне от этих исследований и в своей театральной мастерской-лаборатории начал эксперименты в области электротерапии — сначала на своих служащих, а потом и на пациентах.

И вот наконец мы добрались до 1849 года и того исторического дня, когда в ходе одного из экспериментов Антонио Меуччи обнаружил, что человеческий голос передается при помощи электричества. Он, похоже, проводил терапевтический сеанс с одним пациентом, и там были медные провода, батарейки и электроды, причем оба — врач и пациент — находились в различных помещениях, и пациент держал во рту медный инструмент. У Антонио в руках был точно такой же, и вот после электрического разряда он услышал крик пациента, но это был не тот крик, который достигает слуха через открытое окно, а крик, пришедший по проводу. Эврика! Это и стало началом.

Мне это кажется абсолютно захватывающим. Наука — она такая: в один прекрасный день ты занят одним и неожиданно находишь совершенно другое. Как будто на секунду тебе открывается мир, и ты способен увидеть нечто такое, что всегда стояло перед глазами, но было словно прозрачным. Как искра, чтобы стать видимой, должна вспыхнуть перед кем-то, способным ее увидеть. Тебе дана ровно секунда — пшик! — и, если ты ее не заметил, могут пройти годы, десятки лет, пока кому-нибудь другому не удастся ее разглядеть и дать ей имя. Но Меуччи увидел и понял. Человеческую речь можно передавать на расстояние посредством электричества. И вот после этого своего первого озарения он посвящает свое время, логику и всех своих знания разработке того, что сам он назвал «говорящим телеграфом».

Схема проведения этих первых экспериментов и была отражена в документе, который видели своими глазами Эвклид и Анхель; документе, с которым, возможно, был знаком и Леонардо; документе, принадлежащем предкам Маргариты. Возможно, кто-то из ее родственников принимал участие в этих экспериментах, последовавших за тем первым криком, и, кто знает, может, именно кто-то из них и брал в рот медный инструмент, чтобы прокричать свое имя, будучи уверенным, что тем самым открывает новую эру в истории. Хотя пройдут еще долгие, слишком долгие годы, прежде чем это открытие признает мир.