Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

— Я спрашивал его, почему он ничего не делает, валяется на диване, читает всякую эмигрантскую чепуху, не учит толком иврит, почему тратит время на пустые разговоры, шляется бездумно по городу, а не ищет работу, не ищет своего места в Стране. Он уклонялся от разговоров. Или говорил что-нибудь вроде «мы — еврейские интеллигенты русского происхождения нигде не нужны, мы не нужны Израилю, мы — вечные жиды, зачем мне учить иврит, если я читаю и говорю по-английски, английский — язык колонизаторов, а иврит — язык туземцев». И любимое свое присловье — «мы неудачники»… Понимаете, он не виноват, что бездельничает, что разговорами развращает окружающих, что пьет и жрет, ностальгируя, что стонет по русским березкам и русскому мату — виноваты в этом поколения русских евреев, потому что они знали русскую литературу и любили русский язык. Причина распущенности не в нем, а где-то во времени. И каков подонок! — лжив и гадок не он, а мы… «Мы — русские интеллигенты еврейского происхождения, мы, вспоенные на гнилом воздухе советской жизни, нас искалечил тоталитарный строй». Короче говоря, он велик и в своем падении, ибо падение его отражает важные процессы современного бытия…

— По-моему, ты преувеличиваешь в своем сионистском задоре, — проговорил Гриша, стараясь, чтобы это не прозвучало обидно для Макора.

— Не перебивай, — отмахнулся Макор. — Что за отвратительная русская привычка — не дослушать до конца!… Он всегда говорил «мы». «Мы — интеллигенты, мы — неудачники». Или еще «мы соль земли, нас гонят и преследуют, мы — гонимые, они — гонители» …Он, а не мы! Он один! Это обычные штучки тех, кто ищет в жизни такое место, где можно было бы выглядеть страдальцами, мучениками. И вокруг все опускают глаза и ахают, сочувствуя и сострадая. Еще бы, интеллигентный человек, такой воспитанный и говорит на языках. И вот попал в Израиль, а ничего у него не получилось. Все, мол, мы так, везде нам плохо, такая наша судьба, для нас везде чужбина, отечество нам — Царское село!

— Женя любил книги, как людей не любил, — сказал Хаим, покусывая спичку. — Некоторые книги он охотно давал читать и не возражал, если книга шла дальше, по рукам. А любимые давал читать неохотно, запрещал передавать их для чтения кому-нибудь. «Это, будто я поговорил с тобой по секрету, — объяснял он. — Доверился тебе, а ты пошел бы и разболтал». Я его спросил: «Ты ревнуешь?» Он пожал плечами: «Ревную, конечно»… А куда девались его книги, вы не знаете, Рагинский?

— Лучшие он раздал друзьям, еще в России. Те, что были здесь, продали, наверно. Мне отдали его письма, вернее, письма к нему… Вы знали его женщин? Была у него здесь женщина?

— Нам неизвестны такие подробности, — сказал Хаим, и Рагинский торопливо поставил точку.