Что увидела Кассандра

– Мне надо было отвести ее домой. Она хотела пойти домой.

Я бросаю его, бегу обратно к дороге, которая в обоих направлениях исчезает среди полей: на запад к хостелу, на восток к пристани. Ей незачем было идти к пристани. Она точно пошла в хостел. Мысли спотыкаются, как ноги в темноте, – неуклюжие, но неудержимые. Вокруг темно, если не считать круг света у паба. Настоящая густая темнота – такая, которую города в себя не впускают. Через некоторое время глаза привыкают к свету луны в лужицах на дороге. Ноги опять намокли.

– Лейси? – говорю я, пытаясь позвать ее, если она там, где я не могу ее увидеть: лежит в канаве у дороги, свалилась со скалы, задушена в поле. Ненавижу эти яркие сцены насилия, которые всегда таятся на краю моего воображения. Мой зов звучит как шепот, будто я боюсь что-нибудь накликать из темноты.

Шум паба растворяется за спиной, свет его тоже меркнет. Я слышу сверчков, ветер и волны – и ничего больше. Дорога к дому кажется гораздо длиннее, чем была днем. Когда я наконец вижу хостел, кто-то сидит возле него, и я уверена, что это Лейси. Я перехожу на бег.

– Привет, – говорит она. Это Реба.

– Лейси здесь? – спрашиваю я, и она кивает. – С ней все хорошо?

Реба снова кивает. Я чувствую такое облегчение, что на секунду даже перестаю злиться.

– Она немного перепила, – говорит Реба.

Я собираюсь войти внутрь, но Реба меня останавливает.

– Она спит. Пусть отдохнет. Налей себе стакан воды и посиди со мной. Я уже не сплю как раньше, мне нужна компания.

Мне хочется войти в нашу комнату и разбудить Лейси, наорать на нее за то, что она меня кинула, и обнимать ее, пока не выжму из нас обеих эти последние тридцать минут. Хочется проверить, не спит ли она на спине, задыхаясь в собственной блевотине. Но Реба даже не смотрит на меня, будто знает, что я сделаю так, как она сказала. Когда я возвращаюсь с большим стаканом воды, она все еще смотрит в небо.

– Выпей всю, – говорит она. – Потом возьми еще стакан. Вода – самое то. Похмелье тебе ни к чему, когда вы, девочки, утром пойдете к Дун-Энгусу.

– Я не пьяна, – говорю я, и это кажется правдой. Я испугала весь алкоголь прочь из своего тела.

– Помню, как впервые пошла к Дун-Энгусу. Знаешь, на что он похож? На три каменные подковы у обрыва, одна внутри другой, каждая больше предыдущей.

Я видела фотографии. Знаю, что это скалы высотой в девяносто метров. Что строительство крепости началось в 1200-х годах нашей эры. Что куски этой крепости отваливаются и падают в море, когда скалы размывает приливом.

– Когда я пришла, там не было туристических штучек, которые ты увидишь сейчас. Музея. Магазина с сувенирами, господи ты боже мой. – Она качает головой. – Но когда проходишь мимо всего этого, там все так же, как раньше. Забора нет. Лазай где хочешь. Но камни скользкие.

– Кто-нибудь срывается? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня, как будто это странный вопрос.

– Вроде нет, – говорит она.

Я допиваю воду.

– Почему вы уехали с острова в первый раз? – спрашиваю я. – После того, как пробыли тут столько времени?

Она отвечает сразу, как будто ответ давно у нее наготове:

– Думаю, за год романтика слегка выветрилась. Жить здесь было тяжело. И, как говорится, – она трясет рукой, пока та не приземляется ей на ногу, как мотылек, – куда бы ты ни шла – ты уже там. – Она смеется про себя, будто это шутка. – Понимаешь?

Нет, не понимаю. По крайней мере, не хочу понимать. У меня все еще есть надежда. Может, если я останусь здесь с Патриком и Лео, я стану другой, появится новая я и заменит меня предыдущую.

«Пойду сменю рубашку», – говорила я, торопясь в свою комнату в тех редких случаях, когда отец возвращался домой и говорил, что мы все вместе едем обедать.

«Ну уж что-то в тебе поменять пора!» Старая шутка, которая всегда вызывала у него смех.

– Патрик хочет, чтобы я осталась здесь работать, – говорю я. Но не упоминаю, что он мог уже поменять свое мнение. А если не поменял и я соглашусь, мы, без сомнения, проведем все лето, занимаясь сексом, потому что как иначе, если я приму его предложение? Я думаю о нем: как он сидит на стене, держит мое лицо в своих руках – у него теплые руки и сладкая слюна. Думаю о том, как он смотрит на меня со смесью непонимания и опаски – ненавижу такие взгляды. Теперь, когда мне легче и темнота – это всего лишь темнота, мне становится стыдно. Теперь, когда он увидел меня такой, я не хочу его больше видеть. Я снова слишком много думаю, вот и все. Пытаюсь освободиться. Почему я всегда представляю, как падаю?

– Наверное, мне стоит закончить путешествие вместе с Лейси, – говорю я, – отправиться домой и найти нормальную работу.

– Она не ребенок, – отвечает Реба, и она не имеет в виду ничего плохого, но звучит это в точности как то, что сказала бы сама Лейси, и мне кажется, что они обо мне говорили.

– Я знаю, что она не ребенок, – огрызаюсь я: злость на Лейси переходит на Ребу. Не нужно быть ребенком, чтобы в ком-то нуждаться, хочется сказать мне, но это звучит слишком по-детски или как строчки из какой-то плохой песни. И все-таки я для Лейси и есть этот «кто-то», а она – для меня, как кость и мышцы. Сухожилия, вдруг вспоминаю я. Сухожилия связывают мышцы и кости.

– Чи тут вообще ни при чем, – говорю я. Мысли разлетаются, как связка воздушных шариков. Реба заставляет пообещать, что я выпью еще стакан воды.

В комнате я переворачиваю Лейси с живота на бок и вынимаю прядь волос у нее изо рта. Слушаю ее дыхание. Хочу разбудить, но не бужу. Я представляю Ребу: ее длинные пальцы расплетают косу моей сестры, причесывают ей волосы и плетут косу заново, как делала наша мать. Только вот мама всегда затягивала наши косы слишком туго, как будто думала, что мы попадем в торнадо, будто знала, что пройдет еще два дня, прежде чем снова найдется время сделать нам прическу. В конце концов я научилась вполне прилично заплетать нам косы сама. Но к тому моменту мы уже были слишком взрослыми.

Когда я просыпаюсь утром, Лейси уже нет в комнате. Ее рюкзак на кровати, полностью собранный, рядом лежит сложенное постельное белье. Я представляла, что разбужу сестру мягко, совсем не так, как вчера, уважая наше похмелье; может, даже попрошу Лео, чтобы он разрешил мне принести кофе в комнату. Она бы села в кровати, но оставила бы ноги под одеялом. Протерла бы глаза, благодарная за кофе, и я бы устроилась на полу около кровати, скрестив ноги, и рассказала бы все о Патрике, и мы бы решили, что же мне делать. Она бы помогла мне придумать план. Но теперь все движется слишком быстро. Теперь все так, будто она уже знает наперед и заранее показывает, каково мне будет без нее. Снимая белье с кровати, я слушаю тишину и говорю себе, что она вовсе не тихая, а заполнена птичьими песнями, кваканьем лягушек и далеким мычанием.

В столовой сидят Реба и Лейси, и, когда я подсаживаюсь к ним, беседа замолкает. Мне стоит поговорить с ней, но, пока Реба здесь, я не могу. Лейси говорит, что у нее нет особого похмелья, потому что она выблевала его еще в туалете паба. Завидую ее слабому желудку. Мой, как и всегда, крепко держит все в себе.

И вот мы у стойки хостела, за спинами рюкзаки. Все говорят, что к Дун-Энгусу надо приходить пораньше, пока там немного людей, пока он не выглядит как просто еще одна достопримечательность. Патрик опирается на стойку. Мне интересно, помнит ли он свое предложение и мою панику. Он ничего не говорит, но ведь и у него похмелье. Его тонкая ладонь лежит на столе. Лейси подтягивает рюкзак повыше бедер. Воздух влажный и холодный, бледный зеленый свет угловой лампы сливается с рассветными лучами. «Я здесь, – говорю я себе в качестве эксперимента, – и мне не нужно больше возвращаться домой». Это мгновение принадлежит мне, и я за ним наблюдаю. Я почти уверена, что, если попрошу остаться, вытяну руку вперед, чтобы дотронуться до него, он скажет «да». Все, что мне нужно сделать, – открыть рот. Вместо этого я наблюдаю за своим бездействием. Вместо этого я думаю, что это место растворится в ту секунду, как мы уедем. Уже растворяется. Мы уже не здесь.

– Надеюсь, вам понравится Дун-Энгус, – говорит он.

Реба обнимает меня, а затем Лейси, у которой на глазах выступают слезы, и обе смеются. Снаружи моросит, будто дождь не прекращался.

В туристическом киоске мы берем карту. Все как и сказала Реба. В сувенирном магазинчике продаются шерстяные свитера, за ним – небольшое кафе с чаем, булочками и сэндвичами. Эти здания сбились в кучу под дождем. Еще рано, но туристы уже ползут по холму, словно муравьи.

Подход к Дун-Энгусу крутой, и мы идем в тишине, тяжело дыша.

– Что вчера случилось? – спрашивает Лейси. Мы проходим чуть дальше. – Реба говорит, Патрик предложил тебе здесь поработать?

Я молчу: от раздражения она прибавляет ходу, но все-таки готова меня подождать.

– И что мне делать тут целое лето? – наконец говорю я. – В скрабл играть?

Она поворачивается ко мне: рука на пояснице, на лбу пот, а может, капли дождя.

– Ты можешь делать что угодно, – говорит она. – Что люди обычно делают.

– И что же они делают? – спрашиваю я, а она улыбается, будто я пошутила, и я хочу сказать: нет, правда, что они делают? Что мне здесь делать? Или так: что мне стоило бы сделать? Будто жизнь – это что-то, что человек может вдруг начать делать, и весь мир раскрыт перед нами, как сраная устрица, – вот только каковы шансы, что она не захлопнет створки и не откусит тебе руку ровно в тот момент, когда ты потянешься за чем-то хорошим? – Мне страшно, – говорю я. Страшно, что испортила нашу поездку или что-то еще более важное, что должно быть неуязвимым, но оказалось, что это не так.

Дун-Энгус даже больше, чем я думала. Камни темно-серые и почти черные, когда намокают. Мы выходим через дверь внешней стены. Тут скользко, как Реба и говорила. Мы проходим через второе кольцо.

У обрыва несколько туристов с равнодушным видом выглядывают за край. Лейси идет к ним, и я следую за ней так далеко, как могу, останавливаясь за десять шагов. Она приближается прямо к краю и смотрит вперед, не вниз. Перед нами берег Ирландии, утесы Мохер.

Я представляю, как она поскальзывается и падает, ее руки и ноги звонко ударяются о воду.

Я представляю, как ее голова раскалывается о камень, как арбуз, пока она летит вниз.

Я представляю, как она прыгает, и я знаю, что это безумие, но вдруг она сделает это, как бы того не желая, – ведь я боюсь, что и сама могу так поступить.

Она смотрит вниз, затем на людей вокруг: спокойных, нормальных людей – затем на меня.

– Не надо, – говорю я. Машу рукой, указывая в небо перед ней. – Пожалуйста, не надо.

Лейси еще раз смотрит вниз, затем возвращается ко мне.

– Давай сделаем так, – говорит она тоном старшей сестры. Берет меня за руку, сжав мою ладонь, будто мы переходим улицу. Мы делаем несколько шагов вперед, пока внизу не показывается вода. Затем она встает на колени и заставляет меня опуститься тоже. Мокрая трава пропитывает мои джинсы влагой.

– Так, – говорит она и закусывает нижнюю губу. Она всегда так делает, сколько я ее помню. Она ложится на траву, я ложусь рядом. Мы карабкаемся вперед, как солдаты, головами вниз, пока наши глаза, носы, губы не оказываются за краем скалы. Внизу чайка летит над водой, наблюдая, как рыба плещет в волнах. И я чувствую, хоть под нами и твердая земля, что скала может рухнуть, бросить нас в пустоту, и мы полетим, не разжимая переплетенных пальцев.