В свободном падении

— Какой неженка…

Люди, и, правда, смотрели на нас. Я заметил это впервые, когда мы взялись за руки.

Считается, что в Москве люди совершенно безразличны. Они, то есть мы, пресыщены любого сорта зрелищами, потому взирают на всё с одинаковым бессмысленно-унылым равнодушием. Делая татуировки, прокалывая уши и нося слишком узкие и слишком рваные штаны, я рассчитывал, что окружающие будут бросаться ко мне в гневном остервенении, будут хватать за руки и тащить в милицию, скамеечные бабушки будут вслух гадать, кто я, наркоман или пациент психлечебницы, однако ничего этого не происходило. Москвичи смотрели на меня так, как и раньше… «Как смотрели бы они и на высадившихся инопланетян или на русалок», — решил для себя я.

Они не обращали внимания и на нас с Наргиз, когда мы просто шли вместе, торопливо и на расстоянии. Но вот, когда мы стали вести себя как пара, острые взгляды, любопытные, внимательные сразу заскользили по нам. Вместе мы производили на окружающих странное впечатление: разукрашенный татуировками, вихрастый, всклокоченный я, и собранная, строгая молодая кавказская женщина Наргиз, неясно почему, но очевидно, мы производили на окружающих почти шокирующее впечатление. Наргиз, похоже, замечала это так же, как и я, но странным образом это волновало её гораздо меньше.

— Ты любишь кататься на карусели? — прервала мои размышления Наргиз.

— На карусели? — я встрепенулся. — Не знаю, я никогда на ней не катался.

— Как можно было ни разу в жизни не покататься на карусели? — удивилась Наргиз. — Ну, хорошо, а на американских горках, ты любишь кататься на них?

— Я не люблю. То есть, я не катался и на них, но знаю, что не полюблю. Я вообще терпеть не могу все эти аттракционы.

— Готова спорить, ты просто никогда не катался ни на одном из них! Боже мой, наверное, у тебя было ужасное детство!

— Катался, катался…

Я поморщился, выудив из небытия единственное аттракционное воспоминания. Оно было отвратительно, как выуженный из пруда сгнивший труп.

— Ну, расскажи! — попросила Наргиз так лукаво и озорно, будто выпытывала у меня совсем уж интимные подробности.

— Знаешь, есть такой аттракцион с машинками, — сказал я полушёпотом, наклонившись к самому уху Наргиз. — Где надо ездить и сталкиваться друг с другом.

Наргиз деловито кивнула. Знаю, мол, и такое видали.

— Так вот, стоило мне только сесть в свою машинку, как эти проклятые дети набросились на меня всей толпой и принялись атаковать меня со всех сторон на своих машинках. Это было чудовищно! Они били и били меня, не давая перевести дух, а мой борт трещал на весь парк аттракционов.

— Бедняжка, — сказала Наргиз, впрочем, без особой жалости.

— Они сразу почувствовали, что я не такой, как они. Дети сразу чувствуют чужака.

— То есть ты всегда был такой, ну, с приветом?

Я молча протянул руку и взял немытым пальцами с тарелки Наргиз маленький помидор-черри. С хрустом прожевал.

— Не обижайся, — сказала Наргиз, на всякий случай отодвинув от меня тарелку. Я достал сигарету и сунул уж было в рот, но вспомнил, что заведение — для детей. Ох уж эти мерзкие дети… Вернул сигарету в пачку.

— Ну, и чем дело кончилось?

Я молчал, глядя в окно. На бордюре сидели девочки-подростки и ели розовое мороженое. «Клубничное», — отчего-то тоскливо подумал я.

— Ну, скажи, — закапризничала Наргиз, куснув зубочистку.

— Чем-чем… — я повернулся к ней. — Я расплакался и убежал. Вот и вся история.

На следующий день мы отправились на каток. Выяснив, что я ни разу не был и на катке, Наргиз не отставала от меня, пока не добилась от меня согласия. «Будет весело», — всё твердила она. «Ну конечно», — отвечал я с сомнением. В первый раз Наргиз сильно опоздала на встречу — на 20 минут. Ожидая её с цветами, я стоял под дождём. Я мог встать под козырёк, но я стоял и мок, наблюдая за тем, как пузырятся лужи. Я хотел, чтобы Наргиз было стыдно, чтобы Наргиз пожалела меня. Пока я ждал, встретил пробегающего мимо Митю. Он, как всегда, невзирая на погоду, носился вокруг дома, а потом делал физические упражнения на спортивной площадке. Он был бледен и бодр и одет в привычный спортивный костюм ядовито-жёлтого цвета. Кожа лоснилась от дождя и пота. Мы поздоровались.

«Как дела, как ты, как поживаешь?..» «Нормально. Как сам?..» «Отлично, отлично… Здорово». Любопытный взгляд на цветы. «Кого ждёшь?» «Да так, никого…» «Заметно, что я похудел? Я сбросил четыре килограмма.» «Да, разумеется. Ты отлично смотришься! Так держать, физкульпривет!» «Ротфронт!»

Мясистый Митин зад стремительно удалялся. Ни черта ты не похудел, несчастный маленький толстячок Митенька, а может, даже ещё и поправился. Тот же вес в том же спортивном костюме. Митя бежал, бежал где-то уже вдалеке. Я смотрел ему вслед долго и грустно, а потом появилась Наргиз. Материализовалась из тумана и сырости, в сером плащике и под зонтом.

— Весь промок, ну что же ты! — она чмокнула меня в щёку и растрепала волосы. Посмотрела на меня с улыбкой и поцеловала ещё, очень нежно, привстав на цыпочки. Я нагнулся и подхватил её на руки. Наргиз взвизгнула, выронив зонтик на асфальт.

— Отпусти меня немедленно, негодяй!

— Видишь, какие огромные впереди лужи? — я чуть наклонил Наргиз к земле, чтобы она могла изучить их более внимательно. — Я обязан перенести тебя на руках.

— Какое благородство! О, мой рыцарь! — сказала Наргиз, старательно вытирая испачканный зонт. Я легонько подбросил её на руках, чтобы она снова взвизгнула и пошлёпал по лужам, чувствуя, как вода проникает в ботинки. Я шёл, наступая в каждую из них, а Наргиз смеялась надо мной и покачивала ножками. До чего же была лёгкая, эта Наргиз, как её только не уносило ветром!

До торгового центра «Некрополис», в котором располагался каток, мы доехали на такси. На первом этаже происходил какой-то шумный праздник: в воздух взметались разноцветные шарики, были слышны заполошные крики аниматоров в микрофон.

У катка была большая очередь. На самом катке тоже была масса людей, в особенности детей, все катались по кругу и были радостны. Чем дольше я брёл в крикливой, запрограммированной на веселье орде, тем хуже я себя чувствовал, и, дойдя уже до самого катка, окончательно понял, что кататься я не буду, никогда и ни за что.

— Я не буду кататься, — объявил я Наргиз.

— Но почему?

— У меня болит нога, — сходу соврал я, не успев даже подумать.

— Не ври, ты не будешь кататься, потому что там много людей, и ты боишься, что будешь выглядеть глупо. Да там полно людей, которые так же, как и ты, не умеют кататься! В этом нет ничего страшного.

— Нет, я думал, что смогу, но нет, ничего не выйдет. Воля моя слаба.

— Это я уже поняла. Но почему нельзя просто попробовать?

— Нет, прости, я лучше займу столик.

— Ты ещё пожалеешь! — она погрозила мне, то ли в шутку, то ли всерьёз.

— Не сомневаюсь! Скользкого тебе льда… или что там нужно желать фигуристам?

— Иди уже… — отмахнулась недовольная Наргиз.

Рядом с катком находился ресторанный дворик, также сверх нормы заполненный людьми. Я с трудом нашёл свободное место — столик, заваленный смятыми жирными салфетками и обёртками из-под бургеров. Я побросал это всё на поднос и поставил поднос под круглый алюминиевый стол. Передвинул стол поудобнее, поближе к катку, и уселся.

Столы были очень лёгкие, я подумал, с каким удовольствием я запустил бы таким столом в катящуюся по кругу толпу. Откуда во мне столько агрессии? Несчастливое детство, недостаток любви. «Я — старый солдат, не знающий слов любви», — вспыхнула в голове неясного происхождения фраза. Я смотрел, как конькобежцы скользят по льду, легко и изящно — наглядно счастливые улыбки, заснеженные от редких и безболезненных падений коленки — ощущение всеобщей гармонии. Интересно, почему мама не отдала меня в фигуристы в раннем моём отрочестве? Может быть, сейчас бы я с удовольствием порхал по льду в обтягивающем блестящем трико, изредка подбрасывая хрупкую партнёршу в изумлённый зал, я чувствовал бы гармонию, как и все они, и бросаться столами и стульями мне бы не хотелось. Я присоединился бы к братству скользящих по льду. Избранной касте белозубых счастливцев.

Тем временем, на льду появилась Наргиз. Под плащом она, оказывается, была одета в обтягивающую блузку и чёрные обтягивающие джинсы, топорщившиеся на лодыжках, там, где соприкасались с крепкой материей конькобежной обуви. Не ища меня взглядом, она сделала несколько размашистых, быстрых кругов, огибая самых неповоротливых. Я заметил, как с ней поравнялся парень, младше её, кавказец, слишком белокожий и горбоносый; катался он плохо, и Наргиз приходилось тормозить, вступая с ним в диалог. Он смотрел себе под ноги, разговаривая с Наргиз, Наргиз косилась на него через плечо. Потом резко, внезапно оторвалась, оставив парня в некотором отупении. Неподалёку от меня официант разносил напитки. Я подумал: «К чёрту всё», и заказал себе виски. Но виски не было, были только коктейли, и тогда я заказал себе загадочную «Слезу шотландца». В кармане настойчиво заверещал телефон. Вадим.

— Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Андрей, помоги мне, я не знаю, что мне делать! — умоляюще вопил он в трубку. Я зажал телефон между плечом и ухом и добавил несколько овальных льдинок в стакан с «шотландцем» специальными щипцами.

— Что случилось? Ты где?

— Я в подъезде. В Анином подъезде.

— Что ты там делаешь? Езжай домой.

— Я просто хочу поговорить. Я хочу понять… — голос Вадима прерывался. Ощущения было такое, будто он делает в процессе разговора какие-то сложные гимнастические упражнения.

— Что ты хочешь понять? — прервал его я. — Всё и так понятно.

— Нет… Нет. Они не пускают меня. Я звоню в дверь, но мне никто не открывает. Во всех окнах горит свет…

Я попробовал «Слезу шотландца». Напиток оказался ужасно горьким. Я едва удержался от того, чтобы не выплюнуть его обратно, но всё же проглотил. Наверное, такой и должна быть слеза простого пролетария-шотландца на вкус, терпкой, непереносимой.

— Думаешь, она прямо сейчас спит с «тортиком»?

Вадим всхлипнул. Кажется, он рыдал. Я представил, как его горячие слёзы обильно заливают трубку, и на всякий случай чуть отстранился. И выпил ещё своей «шотландской слезы».

— Послушай меня, — я постарался звучать как можно убедительнее и твёрже. — Возвращайся домой, расслабься, сделай себе джойнт.

— У тебя больше ничего не осталось. И алкоголя тоже.

— Ты уничтожил все мои запасы? Какая же ты тварь, Вадим!

— Я должен с ней поговорить. Я с ума сойду…

— Ты, долбаный неврастеник и психопат! — заорал на него я. — Тряпка! Кончай реветь и поезжай домой.

Вадим отключился.

Вот она, обратная сторона влюблённости — вопли и сопли перед запертой дверью. Невменяемость, неврозы и бесконечная депрессия. Бедный, несчастный дурачок Вадим. Невероятно, как человек может деградировать под влиянием даже самой обыкновенной внешне самки. Наверное, всё дело в особенных флюидах, которые они продуцируют. Расслабился на минутку — и всё, ты в западне. Вчера — герой, ловелас, насмешливый и хладнокровный, а завтра, уже не помня себя, валяешься под дверью, за которой твой предмет любви сношается с первым попавшимся хером из подворотни.