В свободном падении

На этаже курил тихий человек, с красными пятнами по всему лицу. Я встал рядом с ним, прислонился задом к батарее, тоже закурил. Мы вдумчиво курили в тишине какое-то время, может, этот человек с пятнами и думал о чём-то значительном, а я только притворялся, что думал. В голове была одна ерунда. Не желавший рассеиваться дым жёг лицо. Не докурив, я бросил бычок в урну, и тот ядовито зашипел, угодив в невидимую мне воду.

Я с трудом преодолел ступеньки и вышел на улицу. Пошёл, не торопясь в сторону метро, хромая, шлёпая лужами. Внутри уютно поскрипывало и кололо, как в старой навьюченной телеге. Грязная вода затекала в пробоины дырявых кед.

В отражении витрины я случайно поймал своё лицо, но не стал всматриваться. Мелькнули только красные сияющие глаза над чёрными, будто сгнившими синяками. Я зашёл в аптеку, купил обезболивающее и проглотил несколько пилюль по дороге. Сел в просторный троллейбус, едущий в центр, устроился у окна. Было приятно наблюдать, как дождь хлестал многочисленных пешеходов, как лились с неба его бесконечные струи, увлажняя землю. Город был словно вымыт шампунем, он был свеж и задорно блестел. Мокрые лица пережидающих под навесами пешеходов сияли ярче витрин.

В кармане время от времени вибрировал телефон, напоминая об упущенных звонках. У телефона был включён звук, но я снова их не услышал. Вытащил телефон экраном вниз, отключил. Вышел на Триумфальной площади. Неторопливо пошёл, сам не зная куда, завернул в первый попавшийся переулок.

Добрёл до первого попавшегося кафе, сел за столик на открытой веранде. С любопытством глядевшая на меня официантка почти сразу же принесла заказанный мной кувшин белого вина. Я вытянул ноги и налил полный бокал. Бокалы в этом кафе были роскошные: пузатые и длинноногие. Мне принесли сразу два, в слабой надежде, что я всё же не буду выпивать всё вино в одиночестве. Но я выпивал. Я встряхнул пачку — в ней оставался ещё десяток сигарет. Достал из кармана деньги — их тоже хватало.

Возле кафе два малыша стояли под крышей и ели стекающий по их пальцам белый пломбир. Впервые за последние несколько дней я ощутил подобие голода. Выбравшись из кафе, я купил в палатке напротив жирную сосиску в тесте и жадно съел. Желудок заурчал благодарно. Одной сосиски мне показалось мало, и я направился в «Макдональдс», отстоял недлинную очередь, заказал картошку, два соуса, чизбургер и большую колу со льдом. В помещении сидеть не хотелось, и я сел на улице, хотя всё ещё лил упрямый дождь.

От вредной еды мне всегда становилось спокойно и радостно, стало спокойно и радостно и сейчас. Я ел и размышлял о свободе. Свобода лучше, чем несвобода, так думал я. Можно ведь делать всё, что придёт в голову. В голову, покрытую уцелевшими волосами. Можно снова подойти к кассе, отстоять очередь и заказать чизбургер. Можно выйти на улицу и купить пирожок. Можно пойти на Белорусский вокзал и оттуда уехать в Белоруссию.

Уцелевшим глазом я заметил вдруг, что сижу не один. Рядом со мной на пластиковом стуле нагло расположился пушистый средних размеров кот. Пушистость его была выборочна, и сосредоточилась, главным образом, на холке и на хвосте. Пушистой холкой он напоминал миниатюрного льва. Вздёрнутыми, устремлёнными вверх ушами — хищную рысь. Он смотрел на меня горящими внимательными глазами, смотрел, как я доедаю чизбургер.

— Привет, кот, — поприветствовал я его, — хочешь мой чизбургер?

Кот промолчал, продолжая изучать меня немигающим взором. Во его внимательных ясных глазах читалось нечто, близкое к интеллекту. Во всяком случае, кот этот имел более интеллектуальный взгляд, чем половина моих друзей. В осанке, в ухоженности, его утончённой худобе виднелась порода, кот был явно голубых кровей. Он обладал тактом. Было ясно, что он хочет есть, но он не клянчил, не мяукал жалобно, а имел абсолютно независимый, немного снисходительный даже вид.

— Мне нравится твой стиль, кот, — похвалил его я, облизнув пальцы. — Ты выгодно отличаешься от всех этих немытых деревенщин, которые бросаются к тебе с жалобным писком. Ни капли достоинства. Я уж не говорю про таких более низко развитых и враждебных тебе особей, как собаки.

Кот слегка поморщился.

— Не смотри на меня с презрением, кот. Пусть тебя не смущает мой внешний вид. Я всего лишь жертва обстоятельств.

Я встряхнул остатки колы и отхлебнул. Кола была отвратительна, как будто я пил собственную слюну, разбавленную льдом.

— Я знаю, кот, что я не произвожу хорошего впечатления, — продолжал я. — Даже когда моё тело не украшают разнообразные увечия физические, людям очень хорошо видны мои увечия духовные и социальные. С сожалением стоит признать, что для большинства людей я — негативный пример. При моём появлении матери всегда будут указывать на меня своим детишкам — если будешь много пить и курить, и слушать рок-музыку, станешь вот таким, как этот дядя. И детишки, плача, клятвенно поклянутся никогда не пить и не курить. В чём моя проблема, а, кот? Вроде бы я неплохо образован, умён, по крайней мере, умнее большинства, мне сопутствует некоторая удача, но почему это всё не работает, почему всё идёт не так?

Ответа не было. Кот облизнул лапу и равнодушно зевнул.

— Вероятно, я в некотором роде умственно отсталый, понимаешь, кот? — говорил я, рассеяно ковыряясь картошкой в соусе. — Я — недоразвитая особь. Хочешь знать почему? Потому что у меня отсутствует механизм адаптации. Я не умею жить, вот в чём беда. Все вокруг меня как-то устраиваются. Если употребить пример из животного мира, который близок тебе, и сравнить нас, людей, например, со слепнями или мухами, то получается, что все вокруг успешно впиваются в тело жизни, глубоко засовывают в него свой хоботок и потом находят в нём свою тёплую нишу, свой уютный закуток, в который, как личинку, могут отложить и комфортно разместить свой нехитрый мир. Я же насекомое, которое, хотя, как и все, может позволить себе выбрать любой участок на бесконечном существе жизни, не умеет этого делать, просто физически не умеет, понимаешь, кот? Вместо этого, такие как я, просто хаотично летают вокруг этого тела, громко жужжа, пока раздражённая нашей бесполезностью жизнь нас не прихлопывает.

Кот спрыгнул со стула, собираясь, по всей видимости, уйти.

— Прошу тебя, кот, не уходи, — взмолился я. Кот остановился и, облизнув собственное плечо, вновь уставился на меня.

— Послушай меня внимательно, кот, — я склонился к нему и, обхватив за живот, вернул на стул. Кот сразу же стал нервно облизываться, осквернённый прикосновениями человека. — Я ещё никому не предлагал и, может быть, никогда не предложу никому ничего подобного, так что, будь любезен, оторвись на секунду от своего живота.

Кот смотрел на меня внимательными, умными глазами.

— Я предлагаю тебе жить со мной вместе, как тебе такая идея, а? Не могу сказать, что я идеальный сосед, я, в общем, не аккуратист, но и тебе можно будет избегать противных любому нормальному самцу гигиенических условностей, — на секунду я усомнился, что мой собеседник действительно является самцом. Я приподнял его ещё раз и твёрдо убедился в этом. — Я всюду постелю газеты, и ты сможешь гадить совершенно свободно. Я придумаю тебе крутое имя. Буду называть тебя, например, Хэнк. Как тебе имя Хэнк?

Кот потоптался на стуле, брезгливо отряхивая лапки.

— Что, хочешь более изысканное имя? Хочешь, буду называть тебя Дориан? А, как тебе? Нравится? Я не буду кастрировать тебя, Дориан, не буду помыкать тобой, мы будем жить как равноправные компаньоны. Однако, если ты будешь демонстрировать мне свою вредность, например, специально нагадишь мне на подушку, а я, не заметив этого, улягусь на неё, или же ты будешь вести себя как неуправляемый хищник, будешь нападать на меня из-за угла, то наши отношения сразу же будут прекращены. Ты будешь тотчас отправлен на самую ужаснейшую из всех помоек, на помойку головинского района. Но, — заключил я, заметив, что кот несколько сник, — я уверен, нам удастся избежать подобных недоразумений. Я уверен, нам будет хорошо вместе, быть может, две заблудшие души, объединившись, мы найдём счастье. Что скажешь, Дориан?

Кот спрыгнул со стула, вновь намереваясь уйти.

— Куда же ты всё время уходишь, Дориан? Может, ты обижаешься, что я не поделился с тобой едой?

Я отщипнул от остывшего бургера то, что лживо именовалось мясом и бросил кусочек перед котом. Кот вяло обнюхал предложенное лакомство и, взмахнув хвостом, припустил в подворотню.

— Подожди… постой! — кричал я ему вслед. — Неужели ты не любишь фаст-фуд?

Но кота, как некоторые говорят, и след простыл. Я обречённо вздохнул и, оставив развороченные обёртки из-под еды на подносе, вышел под не желающий переставать дождь. В животе бурлили, перемешиваясь, пища и алкоголь. Широкие пасмурные тротуары были пусты, только вездесущие влюблённые со своим непрекращающимся слюнообменом не желали прятаться от слякоти. Даже облезлые собаки, и те отсиживались под скамьями, а влюблённые — нет, всё таскались по открытым площадям. Я надвинул на лицо капюшон, дабы не оскорблять их эстетического чувства, и спустился в подземный переход.

Внизу громыхало метро, над землёй ревели стаи машин. Неслышный никому, понапрасну будоражил струны уличный музыкант. Подземный ветер, швыряя в стороны обрывки мокрых газет, трепал и мои непослушные волосы.