В свободном падении

Внезапно я осознал, что в спальне уже давно безнадёжно надрывается мой телефон. Я вскочил на ноги и, сшибая все преграды, влетел в комнату.

— Ало, бабушка!? — воскликнул я.

— Дедушка, блин, — сказала Кира. — Что с тобой?

— Ничего. Я умираю.

Кира хмыкнула.

— Пора бы уже. Для настоящей панк-рок стар ты уже несколько засиделся в живых.

Я обречённо вздохнул и уселся на скрипучий диван. Скрипучий диван не скрипел. Должно быть, даже не почувствовал моего веса.

— Нет, всё серьёзно, — сказал я. — Кажется, у меня рак. Надо было есть больше свёклы…

— С чего ты взял? — помолчав, Кира осведомилась довольно злобно. — Кто тебе это сказал, врач?

— Мне это сказал Гугл. Все симптомы совпадают. Я обречён.

— Не надо самому себе ставить диагноз, — поучала меня Кира. — Для начала, сходи к врачу. Сдай анализы.

— Я не хочу к врачу. Я им не доверяю. В особенности, гомеопатам. Жулики они.

— А ты — мракобес!

— Но может всё-таки можно как-то обойтись без врачей? Есть же какие-то народные средства.

— Конечно, я слышала, компрессы с мочой здорово лечат рак, — продолжала злобствовать Кира. — Завтра же отправляйся к врачу, идиот!

Я снова вздохнул.

— И ещё. Думаю, здесь нужно уточнить. Алкоголь и сигареты НЕ способствуют твоему выздоровлению. Ешь витамины, лук, чеснок, яблоки. Очень полезен морковный сок.

— Морковный сок? А это что ещё за дрянь такая?

— Сок… из моркови. И немедленно запишись к врачу.

— Ладно.

Мы помолчали. Кира выжидающе сопела в трубку.

— Ну а что у тебя с этим парнем… как его, с Мишей?

— С Лёшей. Нормально всё. Спим, трахаемся иногда. Ничего нового, в общем.

Я выдал целую серию трагических вздохов.

— Ничто не ново под луной, тем более ебля, — заключил я. Близость к смерти всё же настроила меня на грустно-философский лад.

— Да-да… — откликнулась она вполне равнодушно. — Кстати, Лёше нужно практиковаться в набивании татуировок. У него скоро экзамены. Ты не хочешь себе бесплатное тату?

— Какое ещё тату? — не понял я.

— Тату рыбы, например. Лёша — мастер своего дела. Рисует сам эскизы. У него куча этих рыб. Запросто набьёт тебе одну из них на плечо. Ну, как тебе идейка?

— Кира! Нахуя мне в моём нынешнем положении татуировка рыбы? А, ну ты подумай, я умираю…

— Ладно, ладно, не заводись, я просто спросила, — сказала Кира, кажется, утратив ко мне всякий интерес.

Мы снова молчали. Время шло. Натужно перешагивала секундная стрелка. Я всё сидел, печально ощупывая своё больное лицо.

— Ну ты это… про врача не забудь! — проговорила, наконец, Кира. — Удачи тебе там. Мне пора…

Мы попрощались. Затем я добрался до постели, накрылся с головой и проспал следующие 14 часов. И проспал бы ещё, быть может, столько же, но меня разбудил шум. Стуча во все доски, бушевало под полом неведомое чудовище. Пол ходил ходуном. Во дворе шумели тоже — стираясь, визжали колёса машин. Негромкий, но противный, доносился поскрёбок дворницкой стальной метлы. Шумели и дети, как всегда, играя и матерясь.

Медленно поднимаясь, я пытался прислушаться сквозь этот шум к себе. Меня по-прежнему знобило, и чувство было такое, будто что-то внутри оторвалось и валялось на дне, мучительно умирая. Вдумчиво и долго я вычистил зубы и, с пастой выплюнув кровь, отправился одеваться. За окном сияло огромное солнце, и пыльный город предвкушал горячее лето, но даже в закупоренной моей комнатке, душной настолько, что даже из простыней можно было выжимать пот, меня бил озноб. Я надел чёрные джинсы, футболку, рубашку, затем толстовку, ещё одну толстовку с капюшоном и ветровку. Сунул ноги в останки кед и отправился в поликлинику.

На улице было немноголюдно и дул ветерок. Кричали редкие птицы, пищали редкие дети, пах пылью нагретый асфальт. Я шёл по солнечной стороне. Очень приятно идти в такую погоду, именно по солнечной стороне, но только не когда из всех щелей у вас прорывается кровь и когда не маячат в глазах кровавые всполохи, перекрывая обзор.

Я прошёлся вдоль своего дома, завернул за угол, стремительно теряя силы. «Надо передохнуть», — понял я, без сил уже упав на скамейку. Нижняя футболка сразу намокла, пристала к спине. Я чувствовал обильный, липкий пот по всему телу, который быстро выступил и быстро теперь остывал. Несмотря на жуткое состояние, я почувствовал, как затылок мой сверлит чей-то внимательный взгляд. И сверлит так усердно, что едва не идёт дым. Я резко повернулся, но не увидел никого. В проулке было пустынно, только пёс со слезящимися глазами вдумчиво лизал себя.

Я встал и направился дальше. Попутный ветер подгонял моё тело, ставшее вдруг тряпичным. «Я — как перекати-поле», — думал про себя я. Like a rolling stone. Покачусь туда, куда подуют непредсказуемые ветры. Ветры дули в сторону поликлиники.

В холле лечебного учреждения было почти безлюдно. Может быть, всему виной была прекрасная погода и никто, выходя из подъезда в свежую, залитую светом весну не хотел чувствовать себя пожилым и больным, все хотели чувствовать себя беспечными и молодыми и вместо поликлиники шли, приплясывая, в какую-нибудь пивную. В поликлинику шли только те, кому В САМОМ ДЕЛЕ нужна была помощь. Увы, среди этой горстки несчастных был и я. Нетвёрдым шагом я достиг окошка регистратуры, нагнувшись, увидел в нём полусонную замученную даму. Равнодушной рукой дама вписала меня на приём к терапевту на тот же день, в три часа.

У меня было ещё много времени, слишком много, чтобы идти и сидеть возле врачебного кабинета, но недостаточно много, чтобы идти домой и придумывать себе там, дома, какое-нибудь занятие. «Да и что толку мотаться туда-сюда» — подумал я по-стариковски. И последовал в ближайший магазин.

Деньги ещё были, последние несколько сотен. Задумчиво теребя их в руке, впервые в жизни, я направился во фруктово-овощной отдел. За кассой в нём сидела очень милая молодая женщина. Она улыбнулась мне, окружённая ранними дынями и арбузами.

— У вас есть морковный сок? — спросил я из дальнего угла, почему-то не решаясь приблизиться к продавщице.

— У нас есть морковь, — сказала продавщица, улыбнувшись снова.

«Морковь и морковный сок — сущностно, это одно и то же. Различия у них сугубо формальные», — рассудил я и заказал килограмм этой самой моркови.

— Вам очищенной или с землёй?

— Нет уж, давайте без земли, — поморщился я, протягивая ей согнутую втрое сотню. Помимо моркови, я взял яблоки и чеснок и сразу же пошёл на выход, по пути прихватив ещё мятную жвачку.

Возле магазина, я заметил, стояло несколько школьников в белых рубашках. На нагрудных карманах у них слабо позвякивали жёлтые колокольчики. «Что за идиоты», — подумал я, а потом вспомнил, что это, должно быть, выпускники. Последний звонок у них, у прыщавых недорослей. Школьники курили и одновременно просили у входящих в магазин людей купить им водки, выпуская дым им в лицо.

Я накинул капюшон на голову и прошёл сквозь дымящий строй. С наслаждением втянул носом как можно больше табачного дыма. Школьники посмотрели на меня удивлённо, проводив напряжённым молчанием.

В поликлинике я сел на жёсткую скамью и достал из пакета толстую короткую морковь, самую «мясистую», как мне показалось. Напротив сидел жилистый дед: возложив обе руки на трость, он тупо глядел в стену, пережёвывая свои обветренные губы. Я оглядел эту морковь со всех сторон и попробовал откусить. Овощ был твёрдым и хрустким, я хрустнул на весь этаж, откусив от него. Дед не прореагировал. Я откусил ещё, и кто-то выглянул из коридорного закутка, привлечённый звуком. Я задумчиво подержал овощную кашу на языке и выплюнул в урну. Морковь мне не приглянулась. Интересно, сколько же мне нужно выпить морковного сока, чтобы излечиться? И, может быть, морковный сок — это гораздо вкусней?

Поликлиника пахла сиренью. Были и другие приторно-сладкие флаконные запахи, но сирень пахла сильнее других. Под форточкой колыхался папоротник. Было прохладно. Я изнывал.

Никогда не болевший до этого, никогда не бегавший по врачам (только гомеопат лечил меня от неврозов своими круглыми шариками, которыми он лечит и депрессию, и хламидиоз, и запор), я сидел, распластавшись, перед врачебной дверью, за которой, возможно, меня ждала новая и очень короткая жизнь. Закат моей жизни, как и её расцвет, который пройдёт в ароматах больничных уток, старости и бинтов, а местом действия станут лабиринты больничных коридоров, кабинеты, минималистичные жёсткие койки и в белых масках врачи. Бледный и лысый, я буду глотать безвкусные лекарства и похожую на лекарство еду. Страдания, ужас и немощь, вот что ожидает меня за этой дверью. Скучный и бесконечный кошмар.

В этот момент круглая лампочка над дверью слабо вспыхнула красным. На некоторое время потухнув, она загорелась опять. «Следующий», — возвестил из глубин кабинета женский голос, показавшийся мне ужасно неприятным. Нет ничего хуже, чем слышать плохие известия, сказанные вот таким вот омерзительно звонким голосом. Даже хорошие новости, произнесённые им, покажутся вам невыносимыми.

Я резко встал и, набирая скорость, зашагал в сторону лестницы. Спускаясь по ней, я ощутил необычайную лёгкость, как будто огромные крылья вылупились из спины. Они несли меня прочь, вперёд, навстречу моей беспутной, прекрасной жизни. Я достал из кармана брюк телефон и набрал номер Фила.

— Филипп, — очень серьёзно произнёс я. — Прямо сейчас мне необходимо нажраться так, чтобы потом уснуть без памяти, обоссаным, в грязи. Это вопрос жизни и смерти.

— Кто это? Владислав Павлович? — трудно ворочая языком, вопросил похмельный Фил.

Возле остановки я прыгнул в маршрутку и отсыпал последние мелкие деньги в шофёрские лапы. Слабо качнувшись, маршрутка рванула сквозь раскалённый и неподвижный, летний уже по духу день.

Было несколько свободных мест в конце салона, но я сел у открытого окна, чтобы несвежие мои волосы трепал керосиновый ветер. Ветер был порывистый, забивался в нос и глаза, но я не отворачивался, улыбался ему, хлещущему по лицу нещадно. Шофёр торопился, ехал быстро, резко и неохотно тормозил, пуская и выпуская пассажиров. Пассажиры все попались безграмотные, просили шофёра притормозить следующим образом: «на остановке, будьте добры» и, второй вариант, «остановите на остановке». А что будьте добры на остановке, ну что? — отчего-то меня вдруг развеселила это косноязычная бессмыслица, которую слышал я уже тысячу раз.

— Притормозите у белой берёзы, маэстро! — воскликнул я на весь салон. Водитель ударил по тормозам, как будто кто-то выскочил на дорогу. Пассажиры дружно уткнулись головами в мягкие спинки сидений. Две школьницы на задних сиденьях прыснули.

— У этой? — спросил водитель.

— Да, — подтвердил я, выпрыгивая из салона. Белая берёза была здесь всего одна. Я подошёл к урне и выбросил в неё смятый талончик. Талончик в урну не захотел, сделал пируэт и опустился мне на пыльный носок кеда. Он был сиротливого серого цвета, с чернильной загогулиной, поставленной от руки. Я брезгливо смахнул талончик с ноги, как плевок, и бодро зашагал в сторону метро. До него было ещё три остановки.

Филипп выглядел слишком пристойно. Я даже не сразу узнал его, в голубой рубашке и сером, с налокотниками, пиджаке. Филипп успел отпустить безусую и густую мормонскую бороду, остриг волосы, причесался. Распространяя пивные и парфюмерные запахи, он загадочно улыбался. Я обнял его, прижавшись к его животу, грубому, как мешок картошки.