Ты здесь живёшь?

V

Вечереет.

Холодный северный ветер. Облака расходятся, проглядывает луна. Резче обозначаются тени. Движение на улицах Города затихает. На лужах корочка льда.

Когда Гисли вышел из мастерской, мимо проезжал на велосипеде Преподобие.

— Вечер добрый, Преподобие, — поздоровался старик. В руках он нес охапку глушителей. — Ветер вроде бы все еще северный.

— Вечер добрый, милый Гисли, — ответил пастор, привстав на педалях. — Брр, да, холодно.

— И это после такой-то осени! Но мы выдюжим. Не сдадимся, как раньше не сдавались.

— Безусловно. — Преподобие не слез с велосипеда. Одной ногой он упирался в, землю, другую не снял с педали.

— Может быть, Преподобию угодно навестить мою супругу? Ей, бедняжке, очень одиноко.

— В другой раз, милый Гисли. Очень тороплюсь.

— Ничего страшного не случится, если заглянешь на минутку. У старухи наверняка кофейник на огне.

— Не сейчас. Никак не могу. Еду на собрание.

— Конечно, конечно. — Гисли опустил глушители на землю. — У вашего брата, начальства, много собраний.

— Да. — Преподобие приготовился ехать дальше. — Мне пора.

— Дело терпит, Преподобие. — Гисли приблизился к пастору. — А что это за собрание такое на ночь глядя? Заседание приходской комиссии?

— Нет. Хотя вполне могло бы быть. Я собираюсь встретиться с Сигюрдюром и с Оулавюром из полиции. Такая, видишь ли, неофициальная встреча.

— Вы с Сигюрдюром по-прежнему друг за дружку держитесь. Что-нибудь стряслось?

— Очень может быть. Однако мне надо двигаться, милый Гисли. Привет жене. Скажи, что на днях загляну.

— Какая-нибудь славная историйка? — спросил старик, преграждая дорогу пастору, который уже совсем собрался катить дальше.

— Так оно и есть. И притом малоприятная. Ну, мне надо поторапливаться.

— А что такое? Расскажи, Преподобие, не таись.

— Нет времени, милый Гисли. Опаздываю.

— Незачем пороть горячку. Что приключилось-то?

— Пожалуй, нет нужды скрывать. Все равно всплывет рано или поздно, как всякая гадость и мерзость. О нас книжку написали.

— Батюшки мои! Но что же тут малоприятного?

— Не скажи, история малоприятная. О нас, жителях Города, там много вранья понаписано. Оскорблений и вранья.

— Ну и ну. Историческая работа?

— Роман.

— Тогда не так страшно. Писатели чего только не сочиняли.

— Верно. Однако шутка ли, когда публично нападают на людей и позорят их.

— Человека нельзя оболгать, ибо в конечном счете правда всегда побеждает. И ты, Преподобие, знаешь это лучше других.

— Конечно. Однако мне надо ехать.

— Ты сказал, что книжка про нас. Мы в ней названы своими настоящими именами?

— Да нет.

— А Город?

— Тоже нет, насколько я знаю.

— А не может быть, что в ней рассказывается про людей из совсем другого города?

— В ней, это точно, говорится про нас и про жизнь в этом городе, в нашем. Лганье, как я сказал.

— Сдается мне, не читал ты этой книжки.

— Не читал. Но надежные люди пересказали мне содержание, отдельные эпизоды, а «Газета» дала недавно понять, что описан в ней наш город, и притом непристойно, а уж она без причин не стала бы писать такое. Ну ладно. Я уже опоздал, милый Гисли, поеду. Мы позже об этом поговорим. С тобой и с твоей женой. Передай ей привет. Будь здоров.

— Будь здоров. — Гисли проводил взглядом пастора, поднял с земли глушители и проворчал: — Судят обо всем, как им в голову взбредет.

Преподобие быстро катил по Главной улице. В кабинет председателя Рыбопромысловой компании он вошел запыхавшись. Там его уже ждали Сигюрдюр Сигюрдарсон и Оулавюр из полиции.

— Извините, — сказал он и закрыл за собою дверь.

Сигюрдюр и Оули не ответили.

— Заговорился со старым Гисли. Никак было от него не отделаться.

Никакого ответа.

— Вы, наверное, уже начали? — спросил он, повесил плащ и шляпу и, потирая руки, направился к низкому столику, за которым в глубоком кресле с высокой спинкой сидел председатель, а на диване полицейский. Оба хранили молчание.

Пастор вопросительно хмыкнул и поочередно взглянул на коллег.

— Садись, — вдруг резко сказал председатель. — На собрания надо приходить вовремя.

— Куда? — спросил Преподобие, пропустив замечание председателя мимо ушей. — Сяду-ка я здесь, — ответил он себе и сел на диван.

— Не обязательно прижиматься ко мне, — заметил полицейский и отодвинулся.

— Ну и настроеньице у вас. — Преподобие откинулся на спинку дивана. — Больше ничего не скажу.

— Разве странно? — спросил полицейский.

— Да нет, пожалуй. Но не надо срывать злость на мне. Я-то вам ничего не сделал.

— Ты опоздал, — сказал полицейский.

— Замолчите, — оборвал их председатель, протянул назад, к письменному столу, правую руку, нащупал книжку и швырнул ее на столик. — Вот, пожалуйста. Та самая книжка.

Преподобие и полицейский, не шевельнувшись, впились взглядом в книжку, словно перед ними стоял ящик фокусника, который вдруг сам по себе может выделывать разные номера.

Немного погодя Преподобие потянулся за ней.

— Не трогай, — приказал председатель. — Книга моя. И никто, кроме меня, ее не прочтет. Никто. Понятно?

— Мне это не нравится, — сказал Преподобие. — Я и не знал, что ты насчет книг прижимист.

— На этот раз будет так.

— Тогда какого черта ты нас собрал? — злобно спросил Оулавюр Полицейский. — Разве она не о нас — так же как о тебе?

— И как мы узнаем, о чем в ней говорится, если не прочитаем ее?

— Попробуйте заказать ее за свой счет в Рейкьявике, — ответил Сигюрдюр Сигюрдарсон. — А эта книга моя, и я ее из рук не выпущу. Точка.

— Тогда я сбегаю к Лалли, в книжный магазин, и куплю там книжку, — сказал Оулицейский и встал.

— Там ты ее не купишь. Мой экземпляр единственный в Городе.

— Тогда придется выписать, — упрямо заявил полицейский.

— Попробуй.

— Другим, конечно, тоже придется, — сказал Преподобие.

— Это роли не играет, — ответил Сигюрдюр, что-то в нем заклокотало, и голова задвигалась.

Воцарилось молчание.

Полицейский снова сел.

— Перекусить хотите? — весело спросил председатель. Грубость его как рукой сняло.

— Я нет, — подал голос пастор.

— А ты, милый комиссар Оулавюр? — спросил председатель, обнажая в ухмылке мелкие коричневые зубы.

— Да.

Сигюрдюр встал, нажал кнопку переговорного устройства и обратился к пастору:

— Так ты, Преподобие, ничего не хочешь? А вот я лично думаю подкрепиться. Трудно совещаться на пустой желудок, разные странные чувства мешают. Не так ли, полиция?

Полицейский не ответил. Пастор выразил согласие поесть, и переговорное устройство отправило указание за пределы кабинета.

В скором времени фрёкен Дуна внесла столовые приборы, тарелки, бутылку красного вина, рюмки, говяжье филе под соусом, с овощами и прочим гарниром.

— Ты свободна, милая Дуна, — сказал председатель секретарше, когда та накрыла стол. — Дам-ка я тебе отгул завтра до обеда. Устраивает?

— Очень. Приятного аппетита. — И она, покачивая бедрами, удалилась.

— Хорошо, когда есть секретарша, — заметил Оулицейский, принимаясь за еду.

— Ты хочешь сказать — хорошая секретарша, — поправил председатель и разлил вино по рюмкам.

— А она хорошая? — поддразнил полицейский.

— Угощайтесь, друзья, угощайтесь, — произнес Сигюрдюр вместо ответа. — Еда поднимает настроение и облегчает мышление. А именно это нам сейчас и нужно.

Лица собеседников помрачнели. Однако постепенно мрачность сменилась выражением сосредоточенности и воли к победе в сраженье с говядиной, овощами, соусом и вином.

Но вот пастор отрыгался, отдышался, вытер рот и сказал:

— Итак, милый Сигюрдюр, о чем речь?

— Н-да, — протянул Сигюрдюр, — вот какое дело. Книжку вы не читали, нет. Ну, взглянем.

Он принялся листать книгу. Полицмейстер и пастор следили за ним сначала разочарованно, затем со все возрастающим интересом.

— Убери-ка со стола, Преподобие. Не трудно будет? А я тем временем главку хорошую подыщу.

Когда пастор уже почти справился с поручением, Сигюрдюр задал ему прямой вопрос:

— У тебя есть “Kjærlighedens billedbog”?

— Есть что? — переспросил пастор.

— «Иллюстрированная книга любви».

— Ничего себе вопрос, — сухо заметил пастор и сел.

— Ну так есть?

— При чем тут это?

— Есть или нет?

— Может быть, и есть несколько выпусков. Но я не понимаю, какое это имеет отношение к делу.

— Восьмой том. Есть он у тебя?

— Восьмой том? Это, видимо, тот, где… Да, возможно.

— Та-ак, — произнес председатель и обратился к полицейскому: — Оулавюр, ты садишься за руль пьяным?

— Да ты что? — ответил комиссар полиции Города, дернув головой. — Только этого мне еще не хватало!

— Ты уверен?

— Такими глупостями я не занимаюсь. К чему ты это все?

— Помнишь собрание клуба «Ротари» в сентябре?

— Нн-н-да.

— Ты приехал тогда на полицейской машине.

— Да, помню. Прямо с дежурства.

— А домой как уехал?

— Домой? Взял да и поехал, когда собрание кончилось.

— А как?

— Вот этого не помню. По-моему, я…

— По-твоему, что?

— Какое это имеет отношение к делу?

— Как ты уехал?

— К чему эти расспросы? Спятил ты, что ли? При чем тут как я уехал с собрания? Да и не твое это дело.

— Это довольно важно — для тебя. Если откроется, что ты ездил на полицейской машине пьяным, ты запросто можешь потерять должность, право на социальное обеспечение и, следовательно, пенсию.

— А кто сказал, что я ездил пьяным?

— Такие дела, ребята. Такие дела.

Сигюрдюр Сигюрдарсон встал и прошелся по кабинету. Вытянул длинную шею, поднял круглую голову, сложил огромные медвежьи лапы за спиной. Прохаживался он долго.

Преподобие и Оулицейский оставались на местах. Неподвижные и растерянные, они больше походили на телят, нежели на государственных служащих, но все же больше на государственных служащих, нежели на людей.

Находившись, председатель остановился перед собеседниками, наклонил голову, выпятил живот и засунул большие пальцы в жилетные карманы. Некоторое время он молча раскачивался, словно стоял на палубе корабля, попавшего в открытом море в сильную качку: пузо вперед — задница назад, пузо вперед — задница назад.

Наконец он заговорил.

— Об этом говорится в книжке.

— О чем говорится в книжке? — спросил полицейский.

— Что у меня есть “Kjærlighedens billedbog”? — спросил священник.

— Вот именно, — ответил Сигюрдюр. — И о том, что наш милый Оулавюр вдребезги пьяный ехал домой с собрания «Ротари», и о многом-многом другом. Видите ли, книжка эта несколько странная. Ее словно кто-то из вас написал. Или же я. Хотя от этого ничего бы не изменилось. Да и никто из нас ее не писал. Это ясно как божий день. Однако книжка существует — к великому сожалению. Потому-то мы и собрались.

— Кто автор? — спросил Преподобие.

— Сволочь какая-то. Наверное… — полицейский не договорил.

— Автор книжки не из Города, — сказал Сигюрдюр. — Зато его можно вскоре ожидать здесь, и вы знаете, как его зовут. И думается мне, написал он ее не без чьей-то помощи.

— Немыслимое дело, — высказался пастор. — Совершенно немыслимое. Живет отсюда за тридевять земель и, насколько известно, никогда здесь не бывал.