Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

* * *

Он проявлял некий высший нонконформизм, соглашаясь делать все, что от него требовали окружающие. Если он не делал так, как им хотелось, его готовность выполнить позволяла предположить, что он не успел или не сумел, но никому не приходило в голову сказать, что он не захотел сделать нечто, потому что считал это нечто ненужным. И если его приглашали погулять, он соглашался, готовый тут же отказаться от прогулки во имя тихого вечернего чтения, если ему такое предлагали. Он не требовал объяснений, никогда не спрашивал «зачем?» или «какой в этом смысл?», потому что видел смысл и причину подчиниться вздорным требованиям партнеров в том, чтобы они не приставали к нему больше, не теребили его и не дергали, а дали бы ему жить по-своему и своим. Если двое или трое партнеров имели разные мнения, он предоставлял им спорить до тех пор, пока кто-нибудь не побеждал — пожимая плечами, когда к нему обращались за поддержкой.

Время от времени он бывал женат, хотя не был никогда тем, что называют выгодной партией. Он был таким, что женщины хотели его. И он им уступал. Все остальное приходилось делать самим женщинам. Если в данный период он был женат, они должны были побеспокоиться о его алиби, выдумать причину, из-за которой он не мог ночевать дома. Эту причину он аккуратно сообщал своей жене, и делом жены было принять или не принять эту причину. Женщина, которая хотела выйти за него замуж, должна была взять на себя все хлопоты по устройству развода, так же, как и та, которая хотела от него уйти. Он же хотел только, чтобы его оставили в покое, потому что это было единственное, чего он хотел. Женщинам его покорность и податливость, привлекавшие поначалу, становились ненавистны. После него женщине всегда хотелось, чтобы кто-нибудь взял ее на руки и баюкал, как малое дитя.

Когда он оставался один, тишина в квартире, которую принято называть одиночеством, способствовала спокойному сну после работы. Потом он вставал, ел что было, слушал музыку, читал, либо лежал на диване, либо отправлялся погулять и посидеть в кафе. Он пил кофе, слушал разговоры вокруг, разглядывал прохожих, курил. Если его приглашали в гости, он шел в гости и там сидел, пил кофе, курил, слушал разговоры. Если его спрашивали, он отвечал, а не спрашивали, молчал. Его можно было встретить в кино или в концерте, на вернисаже или в театре. И там он делал то же самое, что делали все: говорил или молчал, ходил или сидел, смотря по обстоятельствам.

Он сам стирал и готовил себе, и это беспокоило женщин, которые заявляли, что, мол, надоело глядеть на него, одинокого и неухоженного. Эти женщины любили поговорить о стакане воды на старости лет, на что он, удивленно улыбаясь, отвечал, что всего один стакан на старости лет это как-то недостаточно за целую жизнь, прожитую рядом с женщиной. Впрочем, коли угодно, он не возражает, если кому-то хочется жарить для него котлеты. В ответ на такую милую шутку женщина переселялась к нему и затевала длинный бракоразводный процесс с его предыдущей женой, но попадались и такие, которые соглашались жить с ним невенчанными.

Впрочем, всего только три женщины захотели жить с ним в законном браке, остальные же довольно быстро опоминались и уходили. Каждой из них он поначалу казался именно тем, кто снился им в их лучших снах. Потом они обнаруживали его недостатки, а лучшие сны забывались. Нельзя сказать, что образ жизни его существенно менялся после появления новой женщины. Разве что он дольше задерживался в кафе и предпочитал из театра возвращаться домой пешком. Женщина, жившая у него, сначала этим возмущалась, ревновала, пробовала ходить всюду с ним (а он отвергал такие попытки пожатием плеч, короткой улыбкой, в крайнем случае, тихим «нет»), потом успокаивалась, находила его скучным, искала повода уйти так, чтобы можно было в уходе обвинить его. И уходила.