Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

— Нет, мне кажется, что еще рано… Алик, я ничего не могу пока для вас сделать. Потерпите, Алик!

Алик сидит молча. Вера, которая пришла на вернисаж, чтобы поступить неординарно, смотрит на Макора пьяными, блестящими глазами, обвив руками его шею. Она прижимается к нему так тесно, что дуло пистолета под Макоровой подмышкой упирается в ее правую грудь. Каменные глаза Макора подернуты пленкой томления, он вспотел от любовного восторга.

Девочка решила поступить неординарно, и вот она шепчет что-то Макору, а Макор кивает Вере радостно. Они уходят, садятся в Верину машину и уезжают.

Постепенно расходятся все. И Гриша идет по рехавийским улочкам к своему дому, уводя Аллу Фишер, железобетонную девушку, 27+, с чувством черного юмора и четырьмя «д».

Алик сидит молча.

Тихо пробирается сквозь листву таинственный свет фонарей. Хрустят под ногами песчаные дорожки бульвара. Шепот кажется криком, а крик оглушает, бросает в дрожь. Но никто не кричит. Алик сидит молча. Критикесса Хава, вздрагивая бородавкой, проходит мимо и возвращается. Она дотрагивается до его плеча; Алик встает, идет за нею, и они тремпом, который предложил жулик-каловед, уезжают в Кирьят-Йовель. Рагинский, вздрагивая от омерзения, идет домой. Тихо на бульваре Бен-Маймон. До утра еще далеко.

Как мыть жирную кастрюлю, ощущая одновременно запах распускающихся почек? Ах, покупайте же, да покупайте же пасту «Нес» с четырьмя ароматами — почки, лаванда, жасмин и левкой! Новинка по цене «для знакомства»!

Ничего замечательного в этот вечер больше не случилось.