Котировка страсти или любовь в формате рыночных отношений

Глава 37

Через восемь месяцев, Украина

Константин проснулся от плача. Трубка «радио-няни», стоящая на тумбочке с его стороны кровати надрывалась детским хныканьем. Кто именно плакал, он понять не мог. Но если проснулся один ребенок, значит, скоро к нему присоединится и второй. Их двойняшки оказались на удивление сплоченной командой и все делали вместе. Хотя, если больше не слышно никого, значит, ребенок начал плакать только-только, иначе, обязательно уже кто-то прибежал бы.

Людей, сходящих с ума по двойняшкам, в этом доме хватало. Кроме двух няней, на детях помешался Фил, которому теперь приходилось напоминать, что его основная работа, все же — обеспечение комфорта для старшего поколения Соболевых. И, особенно, их гарантированное питание. Хотя, конечно, грех жаловаться, Карину Фил кормил регулярно и сам следил за этим не хуже, чем за кормлением двойни. Косте же приходилось теперь подстраиваться под чувство голода жены, потому как, есть в одиночестве и холодное — желание не было. Он даже уже пару раз намекал парню, что может и выгнать его, или, как минимум, урезать зарплату.

Разумеется, заводил об этом речь Костя только тогда, когда Карины поблизости не было, жена мигом бы раскусила его блеф, и заступилась бы за эконома.

Хныканье перешло в настоящий плач.

Константин с трудом заставил себя сесть и только потом открыл глаза. Обернулся посмотреть, проснулась ли Карина, и с удивлением увидел, что жены рядом нет. Это заставило его быстро стряхнуть с себя остатки сна и выйти в коридор.

Бред, конечно, никто из его партнеров или знакомых не вставал по ночам к плачущим детям. И жены их не вставали. Для этого и существовали те самые няньки и экономы, в конце концов. Каждый должен был заниматься своим делом, а как тут можно решать какие-то вопросы бизнеса, если ночь не спал? Так и не заметишь, как ошибешься в контракте на пару миллионов долларов. И Константин не думал, что будет бегать по ночам в детскую, как бы сильно он не хотел детей, и как бы тем не радовался.

Это все Никольский был виноват. Из-за Бориса началась вся эта кутерьма и неразбериха. Когда Карина была еще на восьмом месяце беременности, Костя чуть не уснул за завтраком. И Борис, как начальник охраны, вместе с женой живший в соседнем коттедже, искренне посмеиваясь над боссом, поинтересовался, что ж это ему ночью то не спалось? Не задумавшись, Соболев честно признался, что полночи не спал — прислушивался к слишком активной «толкотне» в животе жены. Причем сама она — спокойно спала. А он — не мог. Боялся, что начнутся роды.

Врачи запретили Карине рожать самостоятельно, хоть она и уверяла и его, и докторов, что вполне в состоянии вытерпеть родовую боль. Дело было не в этом. При полном обследовании Карины на шестом месяце беременности, врачи выявили у нее повышенное внутричерепное давление, возникшее, как они после предположили, поговорив с Костей, из-за многократных черепно-мозговых травм. Да и от последнего сотрясения мозга, после той ночи с Шамалко, прошло меньше года. Как понял Константин, это могло привести к тяжелым осложнениям во время родов. Потому врачи решили планово готовить Карину к кесаревому сечению, которое собирались провести за две недели до предполагаемого срока естественных родов. И чем ближе была эта дата, тем больше сходил с ума Константин, до ужаса опасаясь, что у жены роды могут начаться преждевременно.

Выслушав его, Никольский отмахнулся, и заявил, что это все «цветочки». Вот с появлением детей — ночи, и правда, становятся бессонными. Но, разумеется, Соболеву «не грозит» это прочувствовать на себе. Да и не подготовлен он к такому…

Ясное дело, Костя не согласился… и, короче, они с Борисом поспорили. Карина об этом не знала, чему Соболев тихо радовался, потому что иногда сам себя считал идиотом. Надо же было додуматься отстаивать право не спать по ночам?!

Тем не мене — он не хитрил, и честно вставал, опережая нянек. И сейчас, спустя три недели после того, как у него появились дети, даже втянулся и кайфовал от этого… Ну, почти.

Собственно, еще в операционной, где Карине делали кесарево, он понял, что и сам не откажется от такой привилегии. Потому что, когда ему дали в руки его детей, когда он с настоящим страхом и трепетом прижал к себе эти маленькие, хрупкие создания, когда показал их детей Карине, которая находилась в сознании, хоть и на операционном столе — ощутил внутри нечто непередаваемое. Такое огромное и щемящее, что вполне понял, отчего Карина вдруг зарыдала. Сам он, разумеется, и не думал плакать. Просто у него началось раздражение на антисептик какой-то, вот и глаза зачесались. И он поспешил спрятать это ото всех, даже от жены, прижав детей к себе.

Соболев резко остановился на пороге детской, позабыв о воспоминаниях, вдруг поняв, что дальше и шагу не сделает.

Плакала Софья. Их дочка.

На втором УЗИ, проведенном уже в Майями, врачи обрадовали Соболевых, сообщив, что у них нечастый случай разнополой двойни. Сын и дочь.

Сказать по правде, Соболев был дико рад. Даже больше, наверное, чем когда, вообще, узнал о двойне. Он не был уверен, что найдет в себе силы уговорить жену на еще одну беременность, если у них родятся две девочки. А тут — такая удача, можно сказать.

Карина тоже обрадовалась новости. Точнее тому, что не оба ребенка — женского пола.

Даже смерть Картова не смогла до конца исцелить ее от всех страхов. И как не старался Валентин, побороть это к родам им не удалось.

Нет, Карина не отвергала дочку. Она не отрицала факта ее существования, кормила ее, лично настояв, что будет выкармливать грудью обоих детей столько, насколько хватит сил ее организма. И делала это, хоть тех, учитывая аппетиты ребятни, и приходилось докармливать смесями. Карина даже участвовала в выборе имени для дочери, и это она настояла на окончательном варианте. И все-таки, она словно отстранялась от нее.

Карина никогда самостоятельно не брала ее на руки, не спешила к ней, если дочка начинала плакать, и не стояла у кроватки, улыбаясь или корча смешные рожицы, когда думала, что ее никто не видит. Все это доставалось Артему, их старшему ребенку, сыну.

Валентин утверждал, что дело даже не в тех сволочах, которые были в ее жизни когда-то. Что с детства не имея в сознании иного женского образа, кроме своего собственного и, как бы сама не отрицала этого, стыдясь себя и своего прошлого, Карина дистанцируется от дочери. Опасается перенести на нее «свое проклятие», то, нечто неуловимое, что якобы заставляло мужчин творить подобное с ней самой.

Психолог старался изменить убежденность Карины. Костя, в свою очередь, как мог, демонстрировал жене свою поддержку и любовь. Но положительная динамика не особо прослеживалась. Впрочем, это ничуть не влияло на отношение Соболева к любимой. Кто он, чтобы упрекать ее за эти страхи? Карина, как никто, имела право на покой. Даже если она никогда не откроется до конца их дочери, он не будет судить ее, это Костя знал точно.

За его спиной раздались торопливые шаги, и Костя выставил руку, уперев кулак в косяк, чтобы Фил не мог войти в детскую.

Он так и стоял на пороге, несмотря на продолжающийся плач Софии, и знал, что сам не войдет, и никого туда не пустит. Эконом застыл в шаге от него. Парень тяжело дышал, то и дело, задерживая дыхание, чтобы успокоиться, видно несся с первого этажа на максимальной скорости.

— Константин Олегович, может…? — Фил зашипел ему почти на ухо, как и он сам глядя на то, что происходило в детской. — Сейчас же и Артем проснется…

Соболев молча покачал головой, не поворачиваясь к парню. Он не мог оторвать глаза от жены. На другой стороне комнаты, на пороге ванны, стояла одна из нянек, но и ей он кивком головы велел не двигаться с места.

Карина стояла у кроватки Софии и смотрела на хнычущую дочь, которая, видимо, проголодалась. Стояла так, словно и не слышала, что уже все собрались.

Казалось, его жена, вообще, не видела ничего, кроме крохотного младенца, лежащего в кроватки перед ней. Малышка кривила губки, морщила шелушащийся носик и хмурила светлые бровки. Она хаотично махала своими крохотными ручками, едва-едва не попадая маленькими сжатыми кулачками по своему же лицу. И все громче хныкала, требуя еды. Похоже, она вот-вот готова была расплакаться.

Артем пока спал, хоть, если судить по недовольно сдвинувшимся бровям мальчишки, мог скоро проснуться и присоединиться к сестре.

Карина стояла прямо над дочкой, сжав пальцы на бортике кроватки. И у Константина сердце замерло, при виде выражения лица жены, а в висках что-то громко-громко застучало.

Такой боли, такого страха и стыда в ее глазах он не видел больше года. И не хотел бы больше видеть никогда. Казалось, Карина сама себя презирает, и ничего не может с этим поделать. И ненавидит себя за что-то.

Но и сделать с собой — ничего не может. Только стоит и молча смотрит на то, как плачет ее дочь.

Костя знал, что будь это Артем — она уже схватила бы ребенка на руки и прижала бы к себе, и успокоила, и приложила бы к груди. На какой-то миг ему даже стало обидно и горько, за обеих своих девочек. И за Софию, которая, не виновная ни в чем, была лишена безоглядной материнской привязанности. И за Карину, у которой собственный страх и память о прошлом — выжигали и вытравливали сердце и душу, не позволяли приблизиться к дочери.

Он не мог терпеть то, что видел. Не было сил у него ни смотреть на боль и отчаяние на лице любимой женщины, ни слышать плач дочери. Он всего лишь возьмет Софию, и даст Карине. Она возьмет, так — возьмет, из его рук. И покормит ребенка.

Соболев уже оттолкнулся от дверного косяка и почти сделал шаг, когда Карина вдруг дернулась. Наверное, чтоб отойти. Но… С тихим надрывным стоном, она, неожиданно для него, а может и для себя, резко наклонилась и подхватила дочку на руки, вынув из кроватки.

— Тсс, тише, моя хорошая. Не плачь. Все хорошо. Хорошо. Мама рядом. — Прижав кроху к груди, зашептала Карина, ни на кого не обращая внимания.

А может, и правда, не замечая никого, настолько ее внимание поглотила София.

Константин замер, так и не зайдя в комнату.

Сколько раз он сам говорил что-то подобное жене, успокаивая? Пришлось глубоко вдохнуть, чтобы немного прийти в себя, но горло, все равно, давило от картины, которую он видел. От того, что Карина стояла, держа их дочь, и сама, наверное, не осознавала, что по ее лицу катятся слезы.

Она наклонилась к личику Софии, продолжая шептать, и беспрестанно целовала маленькие кулачки, щечки, лобик дочери. Словно пыталась разом наверстать все то, что упустила за эти три недели, прошедшие с момента родов.

Костя глянул на пораженную няньку и взглядом велел женщине уйти. Оглянулся на Фила, но парень уже и сам потихоньку отходил от двери, знаками дав понять Соболеву, что спустится, приготовит смесь для докорма.

Нет, не уволит он его, точно, слишком уж сообразительный у них эконом. Хоть об обеде теперь и приходится напоминать.

Убедившись, что кроме них в комнате никого не осталось, Костя опять глянул на жену. Карина уже устроила головку дочери на сгибе локтя и, отогнув отворот хлопкового халата, наблюдала, как София хватает грудь. Его самого каждый раз поражало, как такие маленькие дети четко знают, от чего зависит их жизнь и сытость, и, при полной беспомощности в иных делах, едва ли не ползут к материнской груди, пусть и напоминая при этом своими движениями больше извивающихся червячков-переростков, чем людей.