Проданная девочка

Глава 23

На первом этаже подан ужин из нескольких блюд.

Мирон сидит во главе стола и ждет нас. Рассаживаемся с подругой по разные стороны от Суворова.

— Как будто праздник, — комментирует Арина, разглядывая утку, зажаренную до румяной корочки, форель под сливочным соусом, два вида гарниров — рис и томленые овощи. Фирменный салат с вялеными томатами, закуски и много чего еще.

Мирон редко ужинает дома, но если подворачивается такая возможность, то стол накрывается по высшему уровню. Тамара хлопотала ради хозяина, а не Арины, как подруга может подумать.

Ее удивление Суворов игнорирует, но разговор поддерживает, внимательно наблюдая за девушкой.

— Значит, вы тоже будущий ветеринар? — спрашивает Арину, безупречно разрезая ножом кусок утки.

А вот я не похвастаюсь владением столовыми приборами. Предназначение некоторых вилок вообще не знаю. Конечно, суп из тарелки руками не загребаю, не до такой степени я невежда, но мне проще объесть утиную ножку, взяв ее пальцами.

Впрочем, и Арина не берет нож, а просто ковыряет рыбу вилкой.

— Ветеринария — мое хобби, — деловито заявляет. — А вообще я парапсихолог, кандидат эзотерических наук. Пока что известна только в местных кругах, но планирую выйти на мировой уровень!

— И когда планируете?

Тут Арина тушуется. Набивать себе цену перед Мироном легко, ведь из ее россказней правды ноль. К уточняющему вопросу, заданному Суворовым будничным тоном, подруга была не готова.

— В следующем году… наверное… Кх-кх. — Театрально закашливаясь, чтобы выкроить время подумать, Арина хватается за стакан с водой и медленно пьет.

— А в каком заведении у нас преподают эзотерические науки?

— Это сакральная тайна, Мирон. Магия все-таки…

Я, как сторонний наблюдатель, смотрю сценку «хитрец и еще хитрее». На кого делать ставку?

— А в моей спальне, полагаю, вы блистали своим эзотерическими талантами?

Подруга, уже вжившись в роль и возомнив себя едва ли не Джуной, горделиво расправляет плечи.

— Мы проверяли наличие темных сущностей. Дом все-таки большой, Рита волновалась.

— И как? — Мирон переводит взгляд на меня.

Я тоже смотрю на Мирона в этот момент и словно вижу в его янтарных глазах вспыхнувший огонь. На мгновение они становятся ярче, а потом вдруг чернеют…

— Все в полном порядке! — громче, чем предполагает беседа, заявляет Арина. — А чем вы занимаетесь? — Но ответа не удостаивается. — Мирон, вы меня слышите? — настойчивее перетягивает внимание.

Лишь тогда Суворов, будто опомнившись, поворачивается к Арине и слегка дергает уголки своих губ кверху.

После ужина я провожаю подругу до ворот и сую ей часть денег, которые выделял мне Мирон на карманные расходы.

— Вода не поможет, — обреченно говорит Арина.

— О чем ты?

— Я про заговоренную воду в стакане. Сегодня за столом Мирон так смотрел на тебя. Его взгляд…

— Ты тоже это заметила? Глаза как будто стали черными.

— Да, потому что зрачки расширились. Сильно. Такая реакция у людей бывает на то, чего они очень вожделеют. Прямо до невозможности, Ритка. Ты не просто нравишься Мирону, он как будто тобой одержим.

Меня пробирает холодом от ее слов. Умеет она все-таки нагнетать.

— И что мне теперь делать?

— Тебе надо написать Мирону письмо. Настолько гадкое, насколько способна твоя фантазия.

— А дальше? Дать ему прочитать? Ты рехнулась?

— Ни в коем случае. Мирон не должен увидеть письмо. Мы же работаем на тонком плане. Напишешь и сожжешь его. Развеешь по ветру на улице и дождешься, пока пепел осядет на землю. Так мы задействуем все четыре стихии, потому что одной водой тут не обойтись. Все запомнила?

— Да. Большое спасибо, — обнимаю Арину на прощание.

— Если что — звони.

— Ты тоже позвони, как доберешься до дома.

Посадив подругу в такси, я вся на нервах плетусь обратно в особняк.

Вот это она меня накрутила!

Я иду по твердой дорожке, а такое ощущение, что вязну в болоте… или у меня ноги стали ватными?

Ничего в жизни не давалось мне легко, и даже сейчас я не могу просто расстаться с мужчиной, хлопнуть дверью и уйти. Почему кому-то дозволена эта привилегия, а мне нет? Все уловками, через какие-то дебри.

Или это я сама выдумываю сложности?

Но тогда бы Арина мне так и ответила, но нет. Нужны особые ритуалы.

У Суворова тоже настроение не сахар. Я понимаю это когда возвращаюсь в комнату.

Ручки на окнах непостижимым образом появились, ведь Мирон Олегович изволил проветривать комнату после того, как мы жгли траву, хотя дым, по наставлению Арины, должен очищать негативную энергетику целые сутки.

— Иди в уборную, — рявкает Мирон. — Тамара приготовила баночку для анализов. Помочись.

— Зачем? — ахаю я.

— Вонь в спальне жуткая! — продолжает ругаться. — Что вы здесь курили? Твоя подруга балуется косячками и тебя подсаживает?!

— Оу, нет! Конечно, нет! Мы ничего не курили, — растерявшись от такого обвинения, объясняю. — Это пахнет полынью. Мы ее жгли, чтобы очистить энергетику! — Торопливо шагаю к постели и, нагнувшись, достаю пакет, в который сложили использованный после ритуалов мусор. — Посмотри же.

— Ты невменяемая? — хмурится, заглянув в пакет. — Для чего вообще нужно было тащить эту девицу к нам в дом?

— К нам? К тебе в дом! Это же ты и только ты устанавливаешь порядки. Кому можно приходить, а кому нет. И, судя по твоему настроению, мне в принципе запрещено приглашать друзей. И будь твоя воля, посадил бы меня на цепь, как собачонку. Когда захотел — погладил и бросил кость, а когда надоела — забыл. Но я человек, — на эмоциях ударяю себя кулаком в грудь. — Девушка. Мне всего восемнадцать лет. Я хочу общаться с людьми, хочу гулять, учиться. Я хочу просто жить, а не служить хозяину!

— Замолчи, — его голос становится ледяным.

— Я устала молчать! Тебе лишь бы я ноги перед тобой раздвинула. Только об этом и мечтаешь. Кислород мне перекрываешь, прячешь от всех. Сильно надо? Тогда давай! — взвизгнув, стягиваю через голову футболку и бросаю ее пол. — Трахни уже меня и успокойся. Я как-нибудь перетерплю!

Мирон опускает взгляд на мою грудь и отворачивается к окну.

— Мне так не надо. Чтобы ты терпела.

— А что тебе надо?!

Меня прорвало. Я долго молчала. И да — долго терпела. Боялась что-либо сказать, но поддержка подруги придала мне уверенности.

— Мне не понравилось увлечение твоей подруги. И что ты притащила ее, не поставив меня в известность. Если у подружки окажется длинный язык, то я его укорочу. Даже не сомневайся в этом.

Он что, угрожает мне?

Я в непередаваемом шоке застываю на несколько секунд, кажется, даже не дышу.

— Ты чудовище, — выплевываю ему с обидой.

— Какой есть. Другим не стану.

— Будь проклят тот день, когда ты меня впервые увидел! — в сердцах кричу.

— Это был день рождения Аленки.

— Ладно, тогда не проклят! Я проклинаю твой день рождения. Ясно тебе?

— От подруги нахваталась искусством клясть все подряд?

Он просто непрошибаемый. Бесчувственный эгоистичный сухарь. До встречи с ним я и не подозревала, что существуют такие люди.

— Я не хочу быть твоей личной игрушкой. Ты же стыдишься меня, раз прячешь! И отношений с тобой не хочу!

— Раз так — уходи, — хмыкает он.

Сначала мне кажется, что я ослышалась. Ошарашенно пячусь к двери — Мирон никак не реагирует.

— Тогда прощай!

Прокручиваюсь на пятках и бегом кидаюсь к двери, но Суворов настигает меня словно тайфун.

— Нет, я не могу от тебя отказаться.

Он крепко обнимает меня и рывком дергает к себе, припечатывая спиной к своей груди. Утыкается носом в макушку и жадно дышит.

— Не отпустишь? — пытаюсь вырваться, но Мирон гораздо сильнее, держит меня руками как железными обручами. — Тогда ответь на один вопрос: кто я для тебя? Любимая девушка или игрушка, интересная до тех пор, пока не сломаешь?

— Уже не игрушка…

Мелкая дрожь проносится по всему телу.

Жарко поцеловав в волосы, Мирон разворачивает меня к себе лицом, и его глаза снова будто затягивает черным туманом…

Мужчина успокаивающе гладит меня по плечам, но от его прикосновений сердце лишь быстрее колотится. Мне слишком волнительно, в горле пересыхает, когда Мирон наклоняется к моему лицу и сливает наши губы в поцелуе.

На этот раз он совершенно другой — более откровенный, глубокий, чувственный.

Мирон сразу проталкивается в рот языком, проводит по кромке зубов так алчно и страстно, что меня моментально бросает в жар от возбуждения, но одновременно я злюсь, что Мирон в любых ситуациях выбирает только свои интересы, что прячет меня в доме и еще и ругает.

И на себя злюсь, потому что сейчас хочу этого жестокого мужчину. Рядом с ним меняется химия моего тела.

Взвившись в его сильных руках, я прикусываю его нижнюю губу, но Мирон будто не чувствует боли. Ему все равно. Он продолжает меня целовать до тех пор, пока сам не насытится.

— Нам обоим нужно успокоиться, — сквозь рваное дыхание рычит и нехотя отпускает меня.